Севка тихо спросил:
- Иван Константинович, можно я посижу в вашей комнате?
Тот сразу понял Севку. Кивнул:
- Посиди. Конечно…
Севка забрал с собой сумку, Алькину тетрадь и карандаш. Он решил, что самое время записать все свои стихи. Это гораздо лучше, чем сидеть и слушать взрослые разговоры.
В комнате Ивана Константиновича всё было так знакомо… Койка под солдатским одеялом, покрытый газетами стол, машинка, на которой печатали договор о дуэли (ох, стыдно вспоминать). Шинель в углу. Полки из некрашеных досок, а на них военные непонятные учебники… Скоро ничего этого не будет, в комнату въедут незнакомые жильцы. А Иван Константинович окажется далеко-далеко, и, наверно, они с Севкой никогда не встретятся.
Где-то в Пензе есть счастливая девчонка, она будет говорить Ивану Константиновичу "папа".
А Севка никому говорить так не будет. Что поделаешь, война. У кого-то папы вернулись, у кого-то нет.
"Мой папа не вернулся с моря, - грустно и спокойно подумал Севка. - Наверно, он все-таки не спасся. Как спасешься, когда кругом волны? Стихия…"
"Прощай, свободная стихия… Мой папа не вернулся с моря…"
Севка достал из сумки тетрадь и карандаш.
В открытую дверь через коридор долетали веселые голоса. Потом заиграл патефон. "Рио-Рита"…
Севка притворил дверь.
Мой папа не вернулся с моря,
Он навсегда погиб в воде…
Нет, немного не так надо сказать. Надо, что он на войне был. А то получается, что просто купался…
Мой папа не вернулся с моря,
Он на войне погиб в воде.
Прощай, свободная стихия,
Ему не плавать уж нигде…
Севка перебрался со стула на койку Ивана Константиновича. Устроил тетрадку на подушке…
Мама несколько раз приоткрывала дверь, но, увидев, что Севка занят делом, не тревожила его. А когда гости разошлись и мама с Иваном Константиновичем пришли за Севкой, он спал. Скинул валенки и свернулся калачиком на одеяле, подложив под себя раскрытую тетрадку.
Иван Константинович осторожно взял Севку на руки. Тот не проснулся. Мама подняла тетрадь. На первой странице она увидела восемь строчек. По-следние четыре были такие:
Но я всё жду, что он вернется
И постучит тихонько в дом.
Он мне и маме улыбнется,
И мы с ним в море поплывем.
Мама вздохнула и показала стихи Ивану Константиновичу.
Тихо и почему-то виновато Иван Константинович сказал:
- Всё ждет…
Но он ошибался. Севка не ждал. Уже не ждал. И стихи он написал без надежды. Просто как печальную сказку. Он этими стихами попрощался с папой. Навсегда. Не поплывет он с папой в море. В самом деле пора понять, что таких чудес не бывает. Не маленький, девять лет уже, а не восемь. Вернее, девять будет завтра, но какое значение имеет один день…
БРЕМЯ СЛАВЫ
В конце февраля подули теплые пасмурные ветры. С крыш закапало, хотя солнце укрывалось за косматыми облаками. Взрослые говорили:
- Еще не весна, это оттепель.
Но в первые дни марта облака убежали куда-то, солнце засверкало изо всех сил, и стало еще теплее. Это была уже, без сомнения, настоящая весна.
Севка шел из школы и сочинял стихи, чтобы подарить их маме к празднику "Женский день".
У заборов снег растаял,
Нам уж лень сидеть за партой,
Прилетели птичьи стаи
В мамин день Восьмого марта.
Птицы еще не прилетели - ни скворцы, ни грачи. Снег лежал еще всюду, хотя и стал ноздреватым и грязным. Только на дороге машины и лошади размесили его и смешали с грязью. Поэтому в стихах правильной была лишь одна строчка: "Лень сидеть за партой". Однако Севка подозревал, что именно она меньше всего понравится маме.
Но у поэзии свои законы, ей нужны рифмы. "Восьмое марта" и "за партой" так хорошо складывались. А лень у Севки не потому, что он такой уж лодырь, а потому, что скоро весенние каникулы.
При мысли о каникулах Севка зашагал еще веселее.
По слякотной дороге, не спеша, но сохраняя строй, двигалась колонна немцев. Они ходили теперь без конвоиров. Потому что война всё равно кончилась и убегать было глупо. Скоро немцев и так отпустят из плена домой. Видно, они сами это понимали, поэтому шагали бодро. Некоторые даже улыбались.
- Айн, цвай, драй, - сказал Севка без всякой злости, просто так.
Он не ждал никакого результата, но немец, который шел сбоку от колонны, - толстоватый, в очках и почти новом кителе, - оглянулся и хмуро бросил:
- Без тебя знаю.
Чисто, по-русски сказал.
Севка слегка оторопел. И тут же рассердился - на себя за растерянность и на немцев за нахальство.
Вояки! Теперь осмелели, улыбаются. А на фронте небось как их прижали - сразу лапы вверх.
Севка громко сказал вслед толстому:
Нас огнем "катюши" кормят,
Мы бежим, не чуя ног.
Наступали в полной форме,
Отступаем без штанов.
Это были не Севкины стихи, а старая частушка про фрицев. Очень подходящая! Толстый не оглянулся, но спина его, кажется, поежилась. Видно, слово "катюши" было ему знакомо.
Эта стычка сделала Севку сердитым. Он вспомнил, как Гетушка его опять ругала за почерк (ей ведь не скажешь, что Пушкин тоже писал корявыми буквами). Подумал, что Борька Левин совсем обнаглел, запихал в его, Севкину, сумку дохлого воробья (придется, наверно, драться). Почувствовал, как сапог натирает пятку (в валенках теперь ходить сыро, в ботинках - еще холодно, вот и приходится хлюпать в маминых сапогах).
И уроков задали целую кучу!
Севка прогремел подошвами по лестнице, заглянул в почтовый ящик. Конечно, пусто! А сегодня точно должна быть "Пионерка"!
В коридоре Севка, не раздеваясь, заколотил в дверь Романевских:
- Римка, опять стырила газету?!
Было тихо. Севка снова шарахнул кулаком. Дверь открылась, и Римка встала на пороге - какая-то слишком смущенная. С газетой.
- Давай сюда, - булькая от праведной злости, потребовал Севка.
- Теперь зазна?ешься, да? - сказала Римка. Она пыталась говорить насмешливо, но получался нерешительный лепет. - Теперь ты, конечно…
- Чего?
Римка неуверенно хмыкнула:
- Будто не знаешь…
- Чё не знаю? Знаю, что ты головой о комод стукнутая…
- Ты, что ли, правда… не видел свои стихи?
- Какие еще стихи?
Тогда Римка заулыбалась и поднесла к его носу газету. Внизу страницы среди каких-то детских рисунков и стихотворных строчек Севку прямо ударили по глазам слова:
Мой папа не вернулся с моря…
Это что?
Это правда?!
Мой папа не вернулся с моря,
Он на войне погиб в воде.
Прощайте, дом родной и город,
Ему не плавать уж нигде.Но я всё жду, что он вернется
И постучит тихонько в дом.
Он мне и маме улыбнется,
И мы с ним в море поплывем.
А внизу стояло: "Сева Глущенко, 9 лет. Город Т., школа N 19, 2-й класс "А".
Не слушая Римку, Севка ушел к себе, скинул сапоги и бухнулся на кровать. Лежал, смотрел в потолок и глупо улыбался. В голове была карусель.
Как стихи попали в газету?
Что теперь будет, когда прочитают в школе? Смеяться станут? Или поздравлять? Или завидовать?
А зачем изменили строчку про стихию? Потому что не Севкина, а пушкинская? Зато самая хорошая была, а Пушкину разве жалко одной строчки? Или все-таки правильно, что изменили? А то опять скажут "Пуся"… Да всё равно скажут…
Ну и пусть хоть что говорят! Зато его, Севкины, стихи напечатали в настоящей газете! Как у настоящего поэта!
Ой, неужели это правда? Может, приснилось? Нет, вот они, стихи. Вместе со стихами и рисун-ками других ребят. Сверху общее название: "Наши читатели пишут и рисуют". Вот стихотворение какой-то Светы Колдобиной из Москвы, называется "Мой щенок". Вот еще: "Стихи про Победу", Лева Ткаченко, город Киев… И рисунок "Атака морской пехоты". Художник - Толя Плетнев из Новосибирска, пятиклассник. Наверно, это замечательный пятиклассник, потому что картинка такая боевая: матросы в тельняшках, с гранатами, с военно-морским флагом, среди взрывов. А немцы от них драпают.
Хорошо, что этот рисунок рядом с Севкиным стихотворением. Наверно, их специально рядом поставили, потому что про моряков…
У Севкиных стихов нет названия. Сверху три звездочки, и сразу: "Мой папа не вернулся с моря…"
Жаль, что он никогда не вернется. А то он обязательно порадовался бы вместе с Севкой…
Мама очень обрадовалась, когда увидела газету. И сразу всё стало понятно.
- Стихи послала в газету Елена Дмитриевна, это несомненно. Она в феврале заходила к нам, я ей показала твою тетрадку, а она переписала… Я тебе говорила, разве ты забыл?
Севка не забыл. Он знал, что вскоре после дня рождения Елена Дмитриевна была у них дома. Она скучала по своим прежним ученикам и навещала их иногда. Севка в тот вечер катался на горке, Елена Дмитриевна беседовала с мамой. Да и стихи Севкины читала. Кажется, даже сказала: "Надо их кому-нибудь знающему показать". Но разве Севке могло прийти в голову, что она пошлет их в "Пионерку"?
- И подумать только, как быстро напечатали! - радовалась мама. - Видимо, твои стихи пришли в самый нужный момент… Только, пожалуйста, не зазнавайся, ладно?
Да что это все об одном? "Зазна?ешься", "не зазнавайся"… Он и не думает нос задирать. Он понимает, что со стихами в газете ему просто повезло и никакой он еще не поэт. Но… все-таки напечатали. Плохие стихи печатать не стали бы. Все-таки… значит, немножко поэт…
В школу Севка шел с радостью, но и с опаской: вдруг задразнят?
Сперва в классе всё было как раньше: будто и не печатали Севкиного стихотворения. Но вот влетела в класс Людка Чернецова и запела ехидно:
- А Пуся опять стихи сочинил, в "Пионерской правде" напечатали! Ай да Пусенька! Ай какой умненький…
Севка замер. Стало хуже, чем если ты не выучил басню, а тебе говорят: "Глущенко, к доске".
- Чего? Какие стихи? - сразу понеслось отовсюду. - Чего врешь?
Подлая Людка достала из портфеля газету. Помахала. И улыбалась так отвратительно, крыса…
Людку обступили. Загалдели, затолкались…
Севка на своей парте начал краснеть и съеживаться. Он был один, Алька еще не пришла.
Газета оказалась у Кальмана. Он влез на парту прямо в сапогах и начал читать клоунским голосом…
Первые две строчки - клоунским голосом. Потом как-то сбился. Начал опять, но уже обыкновенно, негромко. Потом еще тише…
И вдруг все перестали шуметь. Кальман кончил, но тишина всё не кончалась. Наконец Владик Сапожков проговорил:
- А я еще вчера это читал… А у меня папа тоже моряк был.
Витька Игнатюк - чернявый, худой и всегда молчаливый - пожал острыми плечами и проворчал:
- Прибежала, разоралась, будто он чего глупое написал… А он наоборот…
- Правильно! Пуся складно всё сочинил и по правде, - поддержал кто-то в толпе.
- Кто еще скажет "Пуся" - будет во! - раздался авторитетный голос Сереги Тощеева. И над стрижеными головами возник его кулак с чернильным якорем.
- Это что такое? Что за базар? Встали все как следует у своих парт!
Оказывается, уже был звонок и появилась Гета Ивановна. И Алька уже сидела рядом с Севкой.
- Вы что, глухие? Не знаете, что звонок с урока - для учителя, а звонок на урок - для вас?
- А у Глущенко стихи в "Пионерской правде", - звонко сказал Сапожков.
- Ты сейчас за дверь вылетишь вместе с Глу… Что? Какие стихи? Ты о чем?
Людка Чернецова дала ей газету.
В классе повисло молчание. Севке опять стало нехорошо.
Гета Ивановна подняла от газеты голову. Она улыбалась. Это было редкое зрелище.
- Ну что же… - бархатно произнесла Гета Ивановна. - Это очень приятно. Да. Я тебя, Сева, поздравляю. Мы все… Это большая честь. Я надеюсь, что теперь, когда про Глущенко известно всей стране, он подтянет успеваемость. Ну, мы об этом еще поговорим. А теперь приготовьте тетради с домашним заданием.
На переменке Севку похлопывали по спине, и ни-кто не говорил "Пуся". Людка Чернецова ходила среди девчонок из других классов и показывала на Севку глазами. Девчонки смотрели с почтением и шептались.
Одна Алька смотрела на него как на прежнего Севку. Вначале первого урока она просто сказала:
- Ты молодец. Мне очень понравилось.
Севка был ей благодарен за такую спокойную и прочную похвалу. Он смущенно признался:
- Я это в твоей тетрадке написал. В тот день…
После уроков подошла Нина Васильевна, директор школы:
- Молодец, Сева Глущенко, хорошо написал.
И многие в коридоре слышали это. Начиналась поэтическая слава.
Домой Севка прилетел на крыльях радости и вдохновения. Он был поэт, и такое звание обязывало его работать. Севка был уверен, что сядет за стол и напишет новые стихи - лучше всех прежних.
И он сел. И открыл тетрадь. Он хотел сочинить что-то сильное, могучее, героическое. Например, про бурю на море. Про стихию. Он даже придумал первую строчку:
Над морем двигалась гремучая гроза…
Но дальше ничего придумать не успел. Постучала Римка и ласково предложила:
- Сева, пойдем в кино. На "Кощея Бессмерт-ного".
- Не хочу…
- Ну пойдем, а?
- Да отстань, видел я этого "Кощея"…
- Ну и что? Разве не интересно еще раз… Я тебе дам три рубля на билет. Взаймы…
Севка догадывался: в кино придут Римкины одноклассницы и ей приятно покрасоваться рядом со знаменитостью.
- Не пойду… Не видишь, человек работает?
Римка заводилась всегда с пол-оборота.
- Подумаешь, "работает"! Пушкин какой!
- Ты Пушкина не трогай, - сказал Севка и подумал: не пустить ли в гостью сапогом?
- Я не Пушкина, а тебя. Или ты считаешь, что между вами никакой разницы?
- А какая разница? - Севка повернулся вместе со стулом и в упор посмотрел на Римку. Он знал, что сбить ее с толку можно только самым неожиданным доказательством. - Ну скажи, какая? Пушкин писал стихи, и я пишу стихи. У Пушкина их печа-тали, и у меня печатают. Только у Пушкина бакенбарды были, а у меня нету. Дак еще вырастут. - Он покрутил у щек пальцами.
Римка обалдело замигала. Открыла рот… и тихо притворила дверь.
Севка посидел, съежившись: он переживал собственное чудовищное нахальство. А что, если Римка завтра про эти слова разболтает в школе? Впрочем, ничего особенного, наверно, не будет. Все помнят кулак Тощеева. Но самому как-то не по себе…
Но Севка же не по правде это сказал, а назло Римке.
Севка вздохнул и вернулся к поэтическим трудам. Они двигались туго. Разница между Севкой и Пушкиным определенно ощущалась. Выжать из себя хотя бы еще строчку Севка не мог. К слову "гроза" приклеивалась какая-то дурацкая "стрекоза", а что ей делать в штормовом океане?
Севка поерзал еще пять минут и вышел в коридор.
- Римка! Ладно, айда в кино.
Да, слава - вещь приятная, но стихи у Севки перестали получаться. Севка маялся три дня, потом со смущенными вздохами сказал про это маме.
- Ты, наверно, очень спешишь, - ответила ма-ма. - По-моему, тебе стало всё равно, про что писать, лишь бы новое стихотворение получилось поскорее. А так нельзя. Хорошие стихи поэты пишут только про то, что любят.
Севка задумался. Море он любил. Только совсем его не помнил. Может быть, поэтому и не пишется?
А что еще он любит? Больше всего - маму. Но про маму писать он почему-то стесняется. Тут какой-то закон природы. Наверно, из-за этого закона люди стесняются признаваться друг другу в любви (Севка читал об этом и кино смотрел). Другое дело - стихи д л я м а м ы. Но он уже написал восьмимартовские.
Еще Севка любит весну, кино, мороженое… Пушкина!
Любит ходить с мамой вечером через мост над Турой, когда под ним проплывают самоходные баржи с огоньками.
Любит свой подоконник со сказочными жителями.
Интересные книжки…
Пускать мыльные пузыри…
И про всё это писать? Тут никаких сил не хватит. Надо что-то выбирать.
Но ничего не выбиралось.
- Ты не спеши, - опять сказала мама. - Берись за стихи только тогда, когда очень захочется.
А Севке, по правде говоря, не хотелось. Весна манила на улицу. Горка с блиндажом осела и поте-ряла гладкость, но зато посреди двора Гришун построил новую голубятню. Севка и Гарик ему помогали - Гришун обещал им за это сделать тополиные свистки. Попозже, когда тополя набухнут соком.
Через несколько дней Гета Ивановна сказала в начале уроков:
- Ты, Глущенко, стал совсем знаменитый. Тебе уже письма приходят. - И отдала Севке четыре конверта.
На каждом был написан адрес с городом, номером школы, а дальше: "2-й класс "А", Глущенко Севе". Конверты оказались распечатанными: видать, Гета полюбопытствовала. Но Севка сообразил это после. А в первый момент просто удивился:
- Это от кого?
- От твоих читателей. Когда будешь писать ответы, постарайся не царапать, как в тетрадях. А то скажут: стихи сочиняет, а писать не умеет.
Севка только усмехнулся.
Все письма были от девчонок: из Свердловска, Кирова, какой-то деревни Одинцово и Казани. И почти все одинаковые, будто их диктовала одна учительница:
"Здравствуй, незнакомый друг Сева! Пишет тебе незнакомая девочка Таня (или Валя, или Света). Я прочитала в "Пионерской правде" твои стихи. Они мне очень понравились. Я хочу с тобой переписываться. Напиши, как ты учишься и что любишь делать. Я учусь хорошо. Что еще писать, не знаю. Жду ответа, как соловей лета".
Мама сказала, что надо ответить. Севка насупился. Во-первых, писать было лень. Во-вторых, девчонки эти наверняка были глупыми и вредными, вроде Людки Чернецовой. Севка написал только одной - Вере Беляевой из Кирова. Верино письмо было не по-хоже на другие. Она писала, что ее папа тоже погиб и что она любит собирать картинки с самолетами, а один раз сочинила сказку про медвежонка, только ее нигде не печатали. Еще она просила Севку послать ей какие-нибудь свои стихи. Севка послал: про революцию и про зиму.
Через день после уроков Гета отдала ему еще два девчоночьих письма.
Севка прочитал их в коридоре, в уголке, чтобы не мешали. И разочарованно сунул в сумку. Письма были похожи на первые три. Он пошел к лестнице и услышал звонкий и твердый голос:
- Сева Глущенко. Подожди.
К нему шла Инна Кузнецова…
Прямо к нему шла Инна Кузнецова! Вот это да! Зачем?..
- Здравствуй, Сева. Это твои стихи напечатаны в "Пионерской правде"?
У Севки шевельнулась слегка горделивая мысль: раньше и не глядела на него, а теперь, смотри-ка, сама подошла. Но сразу он ощутил волнение и робость - как и раньше, когда видел Инну.
- Ага… - сказал он и потупился.
- Ты молодец. - Инна смотрела прямо и строго. - Мы в совете дружины думаем, что тебе пора вступать в пионеры. Вообще-то мы принимаем только с третьего класса, но самых активных второклассников иногда принимаем тоже. Потому что дружина у нас маленькая. Тебе сколько лет?
- Девять, - прошептал Севка, не смея верить.
- Ну ничего… Ты согласен?