С этого дня моя жизнь переменилась. Во-первых, через два дня, когда Рощин с друзьями вновь атаковали меня, им пришлось иметь дело с тайным орденом. Кот и Пинкертон без предупреждения кинулись в драку, и вскоре посрамленные рощинцы постыдно бежали, а сам Рощин, утирая кровь, пошедшую из носа в результате соприкосновения с кулаком Кота, бурчал, что "мы еще встретимся на узкой дорожке". Но встреч на поле браки больше не было. Во-вторых, Кот, который был силен в арифметике, за несколько дней ликвидировал пробелы в моих знаниях, а Пинкертон, тяготевший к литературе и русскому языку, ежедневно тщательно проверял мои домашние занятия и даже ухитрялся проверять диктанты, которые Валентина Васильевна устраивала нам ежедневно. В-третьих, я почувствовал себя частью силы, на которую мог рассчитывать в любой ситуации.
Так незаметно пробежали шесть лет, и настал день, когда мы простились с интернатом. Мои соратники сильно изменились. Кот стал здоровенным парнем, добродушным, любящим юмор, а Пинкертон - философом-скептиком, постоянно рассуждающим о смысле жизни и подвергающим всестороннему анализу окружавшую нас действительность.
На следующий после выпускного вечера день мы собрались в кафе на Невском. Это было последнее заседание ордена. Наши пути расходились. Каждый избрал свое будущее.
Отец Пинкертона, военный моряк, окончил Военно-морскую академию и получил назначение в Москву. Через несколько дней семья Пинкертона уезжала в столицу, где проживала его бабушка. Сам Володя готовился поступать на факультет журналистики МГУ.
Кот также решил попытать счастья в белокаменной и готовился поступать в московский иняз. Подразумевалось, что в период экзаменов он будет жить у Пинкертона.
Я же сдал документы в ЛГУ на исторический факультет. Что я поступлю, сомнений не было, так как моя мать дружила с деканом.
Мы сидели за столиком в углу и обсуждали прошлое и будущее, но каждый думал о своем. Когда кофе был выпит и пирожные съедены, Кот достал из портфеля носовой платок с выцветшими пятнами крови. Мне стало грустно. Из жизни уходил прекрасный период.
Мы с Пинкертоном успешно сдали вступительные экзамены и стали студентами, а Кот через месяц вернулся в Ленинград, не пройдя по конкурсу, и поступил учеником сварщика на Балтийский завод. Время от времени мы встречались. Я водил его на студенческие вечеринки, где он покорял всех своим юмором и доброжелательностью. Весной 1969-го он похоронил мать (отец его умер, когда ему было два года), а осенью его призвали в пограничные войска.
Провожал его я один. Мы ходили по перрону до тех пор, пока не раздалась команда: "По вагонам". С грустью смотрел я вслед уходящему поезду, ведь друзьями я так и не обзавелся, хотя приятелей было предостаточно.
С Пинкертоном связь прервалась сразу. И вспомнил о нем я только в конце 80-х, в период так называемой "перестройки", когда в газетах начали появляться его злые и умные статьи демократической направленности.
И вот, много лет спустя…
I. СТРАШНОЕ 199… год
ВОПРЕКИ АНТИКОММУНИСТИЧЕСКИМ МАНИФЕСТАМ, СОВРЕМЕННАЯ ПРАВЯЩАЯ ИДЕОЛОГИЯ И КАДРЫ ЯВЛЯЮТСЯ ПРЯМЫМИ ПРОДОЛЖАТЕЛЯМИ ПРОЦЕССОВ, КОТОРЫЕ РАЗВЯЗАЛА "ВЕЛИКАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ" И КОТОРЫЕ ЕЩЕ ДАЛЕКО НЕ ЗАКОНЧИЛИСЬ.
В. Аксючиц (в прошлом диссидент).
"Независимая газета", 15 декабря 1996 г.
Поплескавшись под холодным душем, я вытерся насухо мохнатым полотенцем и прошел в кухню. Настроение было прекрасное. Дела в фирме, которую я создал и возглавлял уже два года, шли превосходно, и сегодня я должен был подписать с мэрией контракт на крупную сумму.
На кухне жена и дочь завтракали.
- Какие планы на завтра? - спросил я, присаживаясь к столу и наливая себе чаю.
- Мы идем на референдум. Надо поддержать президента, - заявила дочь, намазывая хлеб маслом, - а вы, сэр, исполните свой гражданский долг?
И дочь и жена были ярыми поклонницами Темной Лошадки (так его окрестила пресса, когда он был еще кандидатом в президенты) и в период предвыборной кампании не только исправно посещали все митинги, организованные его сторонниками, но и несколько раз на добровольных началах распространяли листы с его речами.
- Мне, в отличие от вас, некогда заниматься всякой чепухой.
- Это не чепуха, папа. Неужели тебя не пугает весь этот криминальный беспредел? Кроме того, криминальная экономика - это такой же тупик, как и социалистическая, только еще хуже. Это я тебе как экономист говорю.
- Ну, во-первых, пока еще не экономист, а студентка, а во-вторых, мой бизнес, по-моему, неплохо идет и в нынешних условиях. Квартиру я купил, евроремонт сделал, дача строится. В три этажа. Чего вам еще не хватает?
- Спокойствия, - сказала жена. - Я тебя каждый день на работу как на фронт провожаю. Устала.
Мы вместе учились в университете и поженились на четвертом курсе. С Ниной мне повезло. В психологическом плане она заменила мне тайный орден. Все прожитые вместе годы я ощущал ее поддержку и понимание во всем. В ее отношении ко мне было что-то материнское. Именно благодаря ей я сумел пережить и гонения за "ложные взгляды на историю СССР", которым подвергся в годы тоталитаризма, и мытарства безработного историка в период "демократических реформ", когда взгляды мои на историю были признаны правильными, но мы втроем жили на ее нищенскую преподавательскую зарплату в коммунальной квартире на Лиговке. В этот тяжелый период Нина работала на трех работах. Уходила рано утром, а возвращалась поздно вечером. Измотанная, она ухитрялась вести домашнее хозяйство, в то время как я слонялся по городу или валялся на диване.
Потом все переменилось. Вместе с двумя приятелями я организовал строительно-реставрационную фирму, на которую посыпался дождь подрядов, поскольку один из учредителей имел крутые связи в мэрии. Мы работали до одурения. Дела резко шли в гору.
Я заваливал жену и дочь дорогими шмотками, регулярно водил в лучшие рестораны и возил по Европе с остановками в пятизвездочных отелях, стремясь компенсировать те бедствия, которые обрушились на их головы после победы "демократии".
- По-моему, причин бояться нет, - сказал я, резко поскучнев. (Дело в том, что две недели назад, выйдя из дома, отправляясь на работу, я обнаружил возле своей "вольво" четырех "крутых", которые довольно миролюбиво проинформировали меня о том, что я ежемесячно должен буду отстегивать им пять тысяч баксов и все у меня будет хорошо).
"Это за что же?" - поинтересовался я. "За дружбу", - сказал "качок" в кожаной безрукавке с пуговицами в виде черепа.
Я был не столько напуган, сколько удивлен, поскольку со всеми мафиозными структурами Витя Тарасов, мой зам по общим вопросам, договорился о полном взаимопонимании, и мафия ни разу не нарушила своих обязательств.
"В чем же будет заключаться наша дружба?" - спокойно спросил я. "Ты нам баксы, а мы тебя не тронем. Тебя и твою семью", - сказал один из "крутых" с внешностью неандертальца. ("Сам крутой, а лоб покатый", - отметил я). "Я уже стар, чтобы новых друзей заводить", - сказал я, пытаясь отодвинуть "качка" в безрукавке от дверцы. Тот ленивым движением вынул из-за пояса финку и приставил к моему горлу.
"Брось, Лютик, - сказал "неандерталец". - Он все понял и будет пай-мальчиком". Потом он повернулся ко мне: "Ты нас можешь найти каждый вечер в Парке Победы, в пивбаре. Баксы приноси каждое двадцатое число. Желательно крупными купюрами. Счетчик включен. Чао".
Крутые лениво двинулись со двора.
Приехав на работу, я сообщил Тарасову о том, что его договоренности с мафией, похоже, треснули, и что на нашу фирму "наехали". Тот тоже очень удивился и записал все рассказанное мной в блокнот. "Разберемся".
Через пару дней Тарасов в конце рабочего дня зашел ко мне в кабинет, плотно прикрыл дверь и присел возле моего стола.
- Наехали не на фирму. Наехали на тебя. И не мафия.
- А кто же? (Для меня, дилетанта в вопросах криминалитета, все "крутые" были мафией).
- Это хуже, чем мафия, - сказал Тарасов, - это "отморозки".
- Что за "отморозки"? - удивился я.
- Ненормальные. Ничего не умеют и не могут. Только примитивно грабить и убивать. Что называется, отбросы преступного мира. Да, да, в криминальном мире тоже имеются отбросы.
- И что же теперь делать?
- Самое умное - выделить в бюджете пять штук в месяц.
- Ну да! Сообщим в милицию.
- Бесполезняк. Пока они тебя не убили, не обращайся. Вот убьют, тогда приходи.
- А профилактика?
- Какая профилактика. Я же тебе говорю, это - ненормальные.
- Может, тогда мафию попросить разобраться?
- Попросить можно, но это не поможет. У этих дегенератов притуплен инстинкт самосохранения. Они ничего не боятся. Их ведь шлепают регулярно. И мафия, и милиция. А они все плодятся и плодятся. И идут на все.
- Ну, так и я пойду на все. Ты мне разрешение на оружие сделал?
- Обещали завтра. Но ты подумай. Легче откупиться. Что, мы обеднеем, что ли?
- Я очень жадный, - сказал я, давая понять, что разговор окончен.
Жена и дочь закончили завтрак и минут через десять отправились на работу и в институт. Я подошел к окну и смотрел, как они шли через двор к арке. Затем допил чай и поехал в свой офис.
На следующий день, в субботу (день референдума о передаче президенту диктаторских полномочий), я в семь утра уже выехал в Токсово посмотреть, как идет отделка загородного дома, который я построил силами своей фирмы. Дом получился красивый. Замок в миниатюре с башнями и винтовыми лестницами. Три этажа над землей и один - под землей, где была устроена сауна, отделанная березовыми досками, и небольшой бассейн, покрытый итальянской керамикой. Камин на каждом этаже. Подземный гараж оборудован мойкой.
Отделка близилась к завершению, и я уже прикидывал, какую мебель поставить в свой кабинет, который располагался в одной из двух башен.
Подъехали мои компаньоны, чьи особняки стояли по соседству. Каждый из нас лез из кожи вон, только бы утереть нос товарищам в вопросах отделки дома.
День провели славно. Выкупались в озере, пообедали шашлыками на траве и расписали пулю. В Питер я вернулся только в час ночи. Припарковав машину у подъезда, поднялся на свой третий этаж и обнаружил, что дверь не заперта. Нехорошее чувство переполняло меня, когда я входил в квартиру. Зажег бра в передней. На трюмо под огромным зеркалом лежала записка. Я машинально взял ее и, не читая, прошел в спальню.
Нина лежала на полу с синим лицом. Вокруг шеи был намотай электрический провод. Рядом лужа крови. Безымянный палец на левой руке, на котором было старенькое золотое колечко с маленьким изумрудом, доставшееся ей от бабушки, отрезан. Я стоял, как парализованный. Затем почему-то посмотрел на записку, которую держал в руках. Почерком дочери было написано: "Папа, звонил Сидоренко Константин Павлович. Он приехал сегодня и остановился в "Астории". Завтра вечером уезжает".
Я опрометью бросился в комнату дочери.
В разорванной одежде, вся в крови, она лежала на ковре в неестественной позе. В метре от ее тела что-то блестело. Я подошел, нагнулся и поднял. Это была пуговица в форме черепа.
Именно эта пуговица привела меня в чувство. Паралич спал. Появилось бешенство. Я физически чувствовал, как бешеная злоба заполняет всю мою сущность. За несколько минут я превратился совсем в другого человека.
2. "ВЕДЬ ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С КАЖДЫМ"
КОГДА КУЗНЕЦОВ ВОШЕЛ В КАБИНЕТ, ОН СРАЗУ ЖЕ СПРОСИЛ, КТО ЗДЕСЬ САВЕНКОВ, ПРИБЛИЗИЛСЯ К НЕМУ И СКАЗАЛ: "ЭТО ТЫ УБИЛ МОЮ ДОЧКУ? ЧТО ЖЕ ТЫ НАДЕЛАЛ?" ОН КРЕПКО ОБНЯЛ САВЕНКОВА, И В ЭТОТ МОМЕНТ РАЗДАЛСЯ ЩЕЛЧОК. ЭТО СРАБОТАЛ ВЗРЫВАТЕЛЬ ГРАНАТЫ, КОТОРУЮ КУЗНЕЦОВ ДЕРЖАЛ В ПРАВОЙ РУКЕ. ЧЕРЕЗ СЕКУНДУ РАЗДАЛСЯ ВЗРЫВ. ГРАНАТА РАЗОРВАЛА КУЗНЕЦОВА НА ЧАСТИ, А У САВЕНКОВА ВЫРВАЛА ВНУТРЕННОСТИ.
"Московский комсомолец", 12 декабря 1996 г.
Водка! Древнее лекарство несчастных. Я пил второй день. Пил и не пьянел. Ощущал только одно - ненависть. Именно она была настолько сильна, что глушила хмель. Я отключил телефон. В дверь время от времени звонили. Я подходил и смотрел в глазок. Товарищи по работе. Следователь прокуратуры Синицин. Я без звука уходил на кухню и продолжал пить. На столе возле бутылок лежал вороненый пистолет системы "Макаров", который я купил в день наезда "крутых", не дожидаясь, пока Тарасов сделает мне разрешение. Здесь же лежали семейные фотографии. В основном последних двух лет. И лица жены и дочери были очень счастливыми. Опять звонки, и опять я, зажав в руке "макара", подхожу к глазку в надежде, что придут они.
С меня снимали допрос тут же, в квартире, после того, как жену и дочь увезли в морг. Следователь дотошно допытывался: не угрожал ли нам кто-нибудь; не подозреваю ли я кого-нибудь; какие вещи пропали. "Нет", "нет", "никакие", - отвечал я.
После его ухода я дозвонился до Тарасова и жестким голосом сказал ему: "Никому ни звука". "Понял, - сказал Тарасов, бывший офицер спецназа. - Помощь нужна?" "Нет", - кратко сказал я и повесил трубку. Я сам буду судьей. И судьей и палачом.
В дверь опять позвонили. Я взял пистолет, подошел к двери, заглянул в глазок и… распахнул дверь.
На пороге стоял Кот. Мы обнялись. Кот прижал меня к своей широкой груди и долго не отпускал. "Я все знаю", - чуть слышно прошептал он. Мне хотелось расплакаться, но проклятые слезы не шли. Я только издал какое-то странное хрюканье. "Терпи", - жестко сказал Кот и, отпустив меня и заперев дверь, прошел в кухню.
- Ты как здесь оказался? - спросил я. - Ты же вчера должен был уехать.
- Позвонил тебе на работу. Мне все рассказали.
- Помолчим, - сказал я, разливая водку.
Кот пил, не закусывая. Лицо не было сочувственным. Мы долго сидели молча и пили. Я начал пьянеть. На Кота водка не действовала, хотя к закуске он не притрагивался. Наконец он пристально посмотрел мне в глаза и произнес, скорее утвердительно, чем вопросительно: "Ты знаешь, кто это сделал!" Я кивнул головой. "Что собираешься делать?" "Мстить. И не отговаривай меня. Я их приговорил к смерти. Всех четверых". Он удовлетворенно кивнул головой и сказал: "Я пришел не отговаривать тебя, а помочь". "Не-ет, - протянул я, - это мое дело. Казнить буду сам". "Ты забыл, - сказал Кот спокойным и твердым голосом, - что враги любого члена ордена являются врагами всех членов ордена". И он указательным пальцем коснулся шрама на кисти моей левой руки. "Орден существует. Его никто не упразднял". "Казнить буду сам", - упрямо повторил я. "Я этого не оспариваю, но и ты не можешь лишить меня права участвовать в этом".
"ПОЗДНЕЕ СТАЛО ИЗВЕСТНО, ПОЧЕМУ КУЗНЕЦОВ ТАК ПОСТУПИЛ. ОН НЕ БЫЛ УВЕРЕН В ПРАВОСУДИИ. ПОСЛЕ СМЕРТИ ДОЧЕРИ ОН ЗАМКНУЛСЯ, НИ С КЕМ НЕ РАЗГОВАРИВАЛ".
Там же.
- Зачем тебе влезать в уголовщину? Не надо, я сам.
- Это мне решать. Ты не можешь лишить меня права на это. И запомни крепко-накрепко. С тобой случилось то, что может случиться с каждым, в том числе и со мной.
Кот ушел поздно, несмотря на то, что я уговаривал его остаться на ночь. "Тебе надо побыть одному, - сказал он. - Встретимся завтра в восемь вечера в Парке Победы У выхода из метро. Я буду не один. Покажешь нам этих "крутых"".
На следующее утро я уже был морально готов действовать. Бешеная злоба уступила место холодной ненависти. Вся моя психика была как бы тонким лучом, сконцентрированным на одном - отомстить.
Я зашел в комнату дочери. На письменном столе лежали конспекты лекций вперемежку с учебниками и видео-магнитофонная кассета. Я бездумно вставил ее в магнитофон и включил. На экране - митинг на Дворцовой площади. На трибуне тогда еще кандидат в президенты, а ныне президент, прозванный Темной Лошадкой.
"СТРОГО ГОВОРЯ, СЕГОДНЯ МЫ ДОСТИГЛИ СТАДИИ, КОГДА РОССИЮ ВОССТАНОВИТ ТОЛЬКО СИЛЬНЫЙ АВТОРИТАРНЫЙ РЕЖИМ. ЕСЛИ ЖЕ БЕЗУМСТВО ВЛАСТИТЕЛЕЙ ДОВЕДЕТ РАСПАД СТРАНЫ, СКАЖЕМ, ДО УРОВНЯ ГУБЕРНИЙ, ТО РОССИЮ ВОССТАНОВИТ ЛИШЬ СВИРЕПАЯ ФАШИСТСКАЯ ДИКТАТУРА (ОБЪЕДИНЯЮЩАЯ СТИХИИ ЭТАТИЗМА И ШОВИНИЗМА)".
В. Аксючиц (в прошлом диссидент).
"Независимая газета", 15 декабря 1996 г.
"Соотечественники! - кричал Темная Лошадка внимательно слушавшей его толпе. - Вас уже не один год бессовестно грабят. Вы работаете бесплатно, как рабы в древнем Риме. Неужели вам не надоело быть рабами? Правители через средства массовой информации примитивно врут вам, считая быдлом. Неужели вам не надоело быть быдлом? Предприниматели! Вас уже не один год грабят и отстреливают, как диких кабанов. Неужели вам не надоело быть кабанами? За годы кровавой лже-демократии бандиты, опора правящего ныне режима, убили сотни тысяч ни в чем не повинных людей. И это может случиться с каждым из вас. С каждым без исключений. Неужели вы будете и дальше терпеть этот преступный режим?
С этим можно покончить очень быстро, раз и навсегда. Для этого необходимы только три фактора. Только три. Первый - это чтобы вы поддержали меня на выборах. Второй - чтобы вы поддержали меня после выборов, когда я буду проводить референдум. И третий - это чтобы меня не пристрелили. Виват, россияне!" Он вскинул руку, растопырив буквой V два пальца. "Виват! Виват! Виват!" - ревела толпа.
Я выключил телевизор и магнитофон. "ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С КАЖДЫМ! ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С КАЖДЫМ! ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С КАЖДЫМ!" - звучало в моей голове.
В семь пятьдесят я уже стоял возле выхода из метро "Парк Победы", внимательно наблюдая за выходящими, чтобы не пропустить Кота. Кто-то сзади хлопнул меня по плечу. Я обернулся. Передо мной стояли Кот, Тарасов и еще три человека средних лет. Я мотнул головой, приглашая их следовать за собой. Меня почему-то не удивило, что Тарасов пришел вместе с Котом.
Мы прошли через парк и подошли к недавно построенному какой-то частной фирмой пивному залу с названием "Джон Ячменное Зерно". Снаружи был хорошо виден весь зал. Я пробежал глазами по столикам. Четверка с двумя раскрашенными девицами сидела за столиком у стены. Я сунул руку в карман и направился к входу, но железные пальцы Кота схватили меня за запястье. "Не горячись. Ты их получишь. Только сделаем все грамотно. Которые?" "Третий стол слева у стены". "Все четверо?" "Все".
Он отошел от меня и пошептался со своими спутниками, после чего все четверо пришли в зал. Я видел, как они расположились неподалеку от "крутых".
- Считай, что они уже трупы, - сказал Кот.
- Я сам.
- Конечно. Мы только выясним, где они бывают, где живут и прочие мелкие детали.
В будущем я понял, что напрасно беспокоился о том, что меня могут "не допустить к телу". Коту больше чем мне нужно было, чтобы я сам расправился с подонками.
- Отправляйся домой и жди моего звонка. Когда все будет готово, я тебе позвоню.
Уже дома я поймал себя на мысли, что ничего не знаю о Сидоренко. Несколько лет назад кто-то из общих знакомых говорил мне, что он уволился из КГБ и находится в свободном полете. Но кто он сейчас? Я даже не спросил, чем он занимается. Что за люди были с ним?