Но теперь я оказался перед вторым поворотом, уходящим влево. Я подопустил зад машины, корректируя небольшой занос рулем и нажимом на газ, и врезался боком в подпорную стену. И опять - руль, занос, газ… Машина еще дважды притерлась к стене, прежде чем вышла из виража… К счастью, в Детройте их по старинке тогда еще делали прочными. Вылетели все стекла с правой стороны, и задняя дверца хлопала как разбитый ставень во время бури. Но по мере того как эта старая ржавая уродина вытаскивала меня из переделки, я любил ее все больше.
За спиной раздался мощный взрыв, и в зеркале заднего обзора я увидел огненный клубок. Кто-то сошел на первом повороте.
Я справился еще с двумя виражами, причем на втором меня чуть не снесло, кто-то разлил на дороге масло. Занос длился так долго, что машину развернуло на 360 градусов и мое сердце едва не остановилось, но удалось выкрутиться.
Внезапно дорога пошла вниз, и, взревев, машина выжала сто. Затем вновь начался ровный участок, и я гнал вдоль пляжа, возвращаясь к тому месту, где стоял Океанский клуб. Машина шла под сто, но я едва ощущал это за грохотом и скрежетом дверец и мотора. Время было вновь взглянуть в зеркало заднего обзора.
В тучах копоти, пыли и выхлопных газов мчался моргай. На борту было двое. До них оставалось метров четыреста, и они меня нагоняли. Машина была основательно загружена и прекрасно шла на спуске.
Пули подняли фонтанчики песка на пляже рядом с моей машиной, и я пригнулся на своем сиденье. Две следующие очереди прошли вдоль машины и разбили лобовое стекло. Я был на какое-то время ослеплен, и шевроле завилял, как раненый бык. Пришлось шмайссером выбить стекло - это сразу решило проблему вентиляции. Я еще раз бросил взгляд на уцелевшее зеркало. Морган был уже в ста пятидесяти метрах. Африканец, игравший роль охотника, перезаряжал оружие.
Лобовое стекло было разбито, а теперь не стало и заднего. Но оно-то их и погубило. Я не знаю, сколько из своих трех колес пропорол морган, но он резко свернул в бок, перевернулся и грациозно свалился с дороги.
Я кое-как сбросил скорость и вошел в поворот. Дорога вновь пошла на подъем, пришлось перейти на вторую и нажать педаль ногой до упора. Какой-то подшипник начал скрежетать, как кирпич по канистре. Когда еле-еле я взобрался на вершину, машина уже переварила все, что в ней было, и я чувствовал, что ее придется оставить. Я миновал поворот, ведущий к дому Петерса, затем спустился к заливу. В открытом море кружили яхты, залив был пуст. Во время спуска одно из колес отдало богу душу.
Маршрут заканчивался метрах в ста, где поперек дороги стоял грузовик. К счастью, дорога все еще шла на подъем и шевроле с выключенным зажиганием остановился в миллиметре от него. На берегу белела еще одна стрелка, указывающая на залив. Невдалеке от мостика на якоре стояла моторная лодка.
Подхватив автомат, я бегом начал спускаться с холма, но не удержался и полетел головой вперед. На несколько секунд перехватило дыхание. Сквозь боль долетел рев приближающейся машины. С трудом поднявшись, я согнулся пополам и продолжил спуск. На вершине холма появился темный силуэт. Я услышал звук автоматной очереди, и пули засвистели вокруг, добавив мне прыти.
Узкую полоску пляжа пришлось пересечь под градом пуль, вздымающих вокруг столбики песка. Мишень двигалась, а стрелки стояли наверху, это им не мешало. На пирсе я обернулся и разрядил в сторону берега целый магазин. Как Эрол Флини, с бедра, ибо прицельные выстрелы были бы напрасной тратой времени, так как пули уже стучали по камням пирса.
Пришлось прыгнуть в воду и проплыть несколько метров под водой. Вода была удивительно светла, и вскоре надо мной появилось дно лодки. Вынырнул я так, чтобы лодка оказалась между мной и преследователями. Теперь не стоит паниковать, прошептал мне внутренний голос. Я находился в нерешительности. Теперь уже оставалось совсем немного, ибо рядом не было ни суденышка. Подняв якорь и не вылезая из воды, я проплыли вдоль низкой рубки, забросив автомат на борт, кое-как ухватился рукой за банку. Четверо преследователей скатывались с холма к пирсу.
Спокойнее, Филипп, спокойнее. Мой палец нащупал стартер, и пятидесятимильный мотор "меркурий" тотчас завелся. Одной рукой я удерживал штурвал. Взревев мотором, лодка, рассыпая пену, рванула вперед. Я все еще оставался в воде, и теперь было довольно трудно перекинуть ногу через борт. Лодка из стеклопластика, предназначенная для буксировки воднолыжников, описав полукруг, начала удаляться от пирса. Я держался одной рукой, а другой управлял, одна нога по-прежнему была в воде.
Последняя автоматная очередь легла очень близко, резкая боль пронзила поясницу. Я свалился в лодку, заскользившую по поверхности залива в сторону Индийского океана. Дрожащей рукой я ощупал ягодицы: пустяковая царапина, боль придет позднее, а сейчас не стоит беспокоиться. Попытался сесть, по ранение дало знать о себе. Посмотрел назад. Находясь в пятистах метрах от пляжа, я различил на нем четыре маленьких силуэта у самой кромки воды. Помахав им на прощание, я дал полный газ. Один из них безнадежно махнул рукой. Но, взглянув перед собой, я увидел надпись на пластинке планшира: "У вас горючего на пятнадцать километров. Используйте взлетную полосу".
Лежа на борту, я попытался обогнуть высокий мыс. Нет, я просто заболевал от злости и усталости. По всей видимости, я найду там один из цеппелинов.
Аэропорт Мали находился на противоположной стороне по отношению к порту. Сам клуб был построен на высоком мысе. Взлетная полоса начиналась в сотне метров от клуба и шла вдоль берега моря таким образом, что у пилотов для захода на посадку была в распоряжении вся водная поверхность. Металлические полосы времен второй мировой войны заменялись малийцами на бетонное покрытие. Все происходило под смех, песни и любовные забавы под грузовиками. Я направил лодку к пляжу в конце полосы: там за дюнами поблескивал плексиглас пилотской кабины. Заглушив мотор, я услышал рокот авиационного двигателя. По-видимому, самолет, на котором мне предстояло улизнуть, уже прогревал двигатели.
Взяв автомат, я выбросил пустой магазин и вставил новый. Я взмок и, пока бежал по пляжу, спина напоминала мне о полученной порции свинца. Если бы я посидел немногим дольше, мне было бы труднее бежать. Самолет был передо мной, его пропеллеры медленно вращались, но при виде его мой рот перекосила гримаса ужаса. Это был двухмоторный моноплан с длинным тонким фюзеляжем и двумя килями. Под фонарем была кабина на двоих. Голубые камуфляжные пятна выцвели от солнца, дождей и двадцати двух лет существования. Кто-то освежил старый опознавательный знак: черный крест в белом круге. Последняя дурацкая шутка Петерса. Самолетом был "Мессершмитт EF-110". Истребитель-бомбардировщик для атак по наземным целям, использованный люфтваффе как ночной охотник, один из худших самолетов, которые когда-либо получала эта организация.
Я шел к старому служаке с тяжелым сердцем. Двенадцатицилиндровые Ѵ-образные двигатели даймлер-бенц издавали звук трущихся друг о друга листов кровельного железа. Шины были полуспущены, и весь аппарат зловеще сотрясался. Я думал, что ни за что не решусь на нем лететь. Я даже задался вопросом, сможет ли он вообще летать.
Сделав несколько неуверенных шагов в сторону самолета, я заметил под мотором пятна вытекающего масла. В тот же миг от левой гондолы отделился Малыш и невесело улыбнулся мне.
- Это последнее испытание, Макальпин, - прокричал он, пытаясь перекрыть шум моторов.
Я чувствовал, как кровь леденеет в жилах. Конечно, мне нужно подождать. Старина был сама важность, а я помнил его делающим зарубки на ружье: ведь предстояло атаковать победителя Больших Шпионских Гонок. Его последняя миссия состояла в том, чтобы доказать себе, что он самый быстрый стрелок на свете. И я уже видел его в деле.
Я достаточно хорошо владел автоматом, был отлично тренирован и часто им пользовался. Мой был заряжен, готов к бою, и я держал его в правой руке. Будь кто-нибудь другой, я тотчас открыл бы огонь… но только не по нему. Ему достаточно было увидеть, как сгибается мой указательный палец, - и я уже покойник. Его орлиные глаза были прикованы к моим, и я не видел в них и намека на жалость. Может быть, он и был прекрасным мажордомом, хорошо вписывающимся в обстановку, но в глубине остался психоз старого убийцы, ненавидящего весь мир.
Перед этим ископаемым самолетом, полным мрачных нацистских отголосков, в черном костюме с белой накрахмаленной манишкой, он явился воплощением Харона, перевозчика через Стикс. Но, заняв позицию получше, он оказался перед вращающимися винтами. Конечно, старый олух был глух как пень, и совсем утратил осторожность, забыв, что за спиной вращается смертоносная сталь.
В моих глазах мелькнул испуг, мой крик: "Малыш… винт!" донесся до него. Он бросил безумный взгляд за спину и увидел, как близко он от смерти, торопливо сделал шаг, чтобы отойти, но потерял равновесие. Я машинально выстрелил. Он упал назад под крыло, как тряпичная кукла. Я бросился вперед на ватных ногах, тошнота подступила к горлу, Пусть он и был убийцей, но тем не менее старик, и к тому же наполовину безумен.
Расстегнутый костюм и белая рубашка сказали мне все. Три пули прошли возле сердца, и белоснежный крахмал манишки обагрили кровавые пятна. Он поднял на меня глаза и, казалось, был удивлен. Старика беспокоила мысль о плохом уходе со сцены.
- Мне очень жаль, Малыш, - глупо сказал я.
Затем я встал и забросил шмайссер так далеко, как только мог. Меня вновь охватило бессилие и захотелось рыдать. Я обогнул крыло, вскарабкался по фюзеляжу. Было довольно высоко, и мне понадобилось несколько попыток, чтобы оказаться на карачках на крыле. Возле моторов все было в масле, кое-где виднелись трещины.
С трудом я проскользнул внутрь. Впереди было тесно, но достаточно места для меня… Щиток приборов оказался Т-образным, идущим до самого пола между моих ног, с педалью управления с каждой стороны. Ручка управления - самого простого образца, и, разумеется, все надписи на немецком. Это была типичная немецкая пилотская кабина, напоминавшая рисунки кабины управления "Мессершмитта-109".
К сожалению, я не знал немецкого. Попробовал всмотреться в циферблаты. Те казались относительно просты. Счетчик оборотов справа, амперметр и термометр над ним, и все попарно, на каждый двигатель.
Относительная скорость, альтиметр, положение горизонта, скорость подъема, посередине компас. Управление винтами, моторами и компрессорами слева. Две рукоятки на полу: это управление колесами или элеронами? Черт побери, как я смогу управлять этим самолетом, если не знаю, какая рукоятка что делает?
- Поторапливайтесь, Макальпин, вы знаете, в нашем распоряжении не весь день, - сказал голос за моей спиной.
Я подскочил и вновь упал на мои уже пострадавшие ягодицы. Из глубины кабины на меня скалился Хоннейбан, наполовину спрятавшись за большим автоматическим браунингом. Как всегда краснорожий и как всегда в поту.
- Господи… как вы попали сюда?
Он зло хихикнул.
- Вы считали, что отделались от меня? Мы отпустили француза и проследили за ним. Я не могу описать вам своей радости при виде вашей победы. Теперь нельзя ли поторопиться? Погребальный катафалк, набитый вражескими шпионами, членами несчетного числа конкурирующих организаций, только что появился на противоположном краю полосы.
Я почувствовал, что душа уходит в пятки, и склонился над панелью переключателей. Те, что с контргайками, должны управлять газом.
- Немецкого не знаете? - спросил я жалобно.
- Ни слова.
Бесполезен как бревно, но, по крайней мере, сохраняет спокойствие. Несмотря на волнение, я заметил, что он перестал говорить с сельским акцентом… Видимо, Хоннейбан куда сильнее, чем я думал. Я поднял руку, защелкнул фонарь кабины, потом поднял боковое стекло. Видимо, придется погибнуть… Шансы на успех в этом старом люфтваффском корыте невелики.
- Стартуйте, Макальпин.
Я пытался понять кое-какие немецкие фразы на табличках под рычагами. Толкнул два рычажка вперед. Самолет равномерно качнулся, предвещая разбег, по крайней мере, я на это надеялся. Я отжал ручку газа вперед, правый мотор взревел, и "мессершмитт" повернулся носом к полосе… Тормозов не было, или они не были включены.
Я увидел катафалк, ворвавшийся на стоянку такси, метрах в восьмистах. Они по дороге потеряли венки с крыши. Еще два рычага вперед, проверить показания температуры и топлива. Надеюсь, я не ошибся. Еще два последних рычажка - и заработали амперметры… Компрессоры задействованы: я дал полный газ.
Самолет задрожал, заскрипел, содрогнулся - и тронулся с места. Я впопыхах не запомнил направление ветра - что же, если полосы не хватит., тем хуже. Почти наугад я осторожненько поработал педалями - и стальная полоса исчезла под колесами. Каждый толчок был пыткой для моих болевших ягодиц.
- Давай, фрейлейн, давай, беби, - шептал я ласково. На ручке появилось усилие. Хвост приподнимался, самолет набирал скорость. Пот выступил у меня на лбу, подобно запотевшему стакану с пивом. Появился снос вправо, который я тотчас устранил. Катафалк повернул, и когда мы его миновали, я увидел остальных соперников. Они стреляли не переставая, но так как я выжимал не меньше ста тридцати, у них не было никаких шансов.
- Давай же, беби, поднимайся, - просил я, потихоньку выводя ручку на себя.
Полоса, все такая же тяжелая, как свинец, уходила под нос самолета, а море занимало все большее пространство в лобовом стекле. Машина подскочила еще раз, вновь упала, задрожав всеми своими рычагами: теперь и полосы не оставалось. Я выбрал ручку до отказа - и самолет взлетел, трясясь всеми заклепками и трубопроводами, как в припадке.
Набрав метров десять над морем, я продолжал удерживать машину в таком положении. Покосился на индикатор скорости: 270. Я осторожно попытался набирать высоту, и у меня получилось. Когда альтиметр показал пятьсот метров, я рискнул на разворот к острову. Все, что ни слышал я о недостатках "Ме-110", подтверждалось.
Убавив обороты, поскольку старые моторы и так натерпелись, я повернулся к Хоннейбану. Тот отложил в сторону оружие и был по-прежнему спокоен. Я им не мог не восхищаться, ибо пройди я через подобное с таким пилотом, меня давно бы вырвало для облегчения.
- Куда направляемся, мэтр? - спросил я.
Он дал мне пеленг по компасу.
- К шейху Качи, в Маскат. Там база. А сможем мы туда добраться?
Указатель горючего показывал полные баки, и я попытался выяснить, чем осуществляется их переключение. Если поршням не надоест крутить коленвал, мы должны туда добраться. Мали скрылся за горизонтом, а я все продолжал набирать высоту… Самый удобный коридор - в шесть тысяч метров, но пришлось прекратить подъем после трех тысяч из-за нехватки кислорода. Было ужасно холодно - ведь я не знал, где находится включение обогрева, и не хотел рисковать, манипулируя кнопками.
Я привык к крейсерской скорости и немного даже сбросил. Затем я попробовал двинуть другой рычажок. И не ошибся: загорелись два зеленых огонька системы приземления. Самолет пошел лучше. Я ввел его в пике, чтобы набрать скорость, и после этого держал на высоте 2700 метров и скорости в 450 километров в час. В конечном счете этот дедушка воздухоплавания не так уж плохо себя вел.
Внизу раскинулось чудесное голубое море, а воздух был ровен, как стоячая вода. Мы приближались к цели. Я повернулся к Хоннейбану.
- Есть возле вас что-нибудь, похожее на радио? - прокричал я.
Он кивнул.
- Сможете воспользоваться?
Он вновь кивнул.
- Посмотрим, можно ли установить связь с Качи. У меня нет желания проделывать путь над океаном.
Я вновь взглянул вперед. Проверил показания табло. Двигатели начали перегреваться, - я не убавил газ. Кое-как исправив положение, я попытался выглянуть сквозь боковые стекла.
Полчаса спустя я, нервничая, переключил баки, но моторы продолжали работать так, будто ничего не произошло, и у меня замедлилось сердцебиение. Я начал привыкать к самолету и даже попытался, точно выставив его по горизонту, включить автопилот.
- Смотрите, без ручного, - показал я Хоннейбану, но тот продолжал брюзжать.
Через полтора часа он связался с базой. Я взял наушники и услышал опьяняюще прелестный голос, несколько искаженный помехами. Они уточнили мой курс, по радару, определили, насколько меня снесло. Рука, лежавшая на приборном щитке, ощущала размеренную вибрацию, означавшую, что все идет нормально. Левый двигатель все еще был немного перегрет, пришлось вновь сбросить газ. В восьмидесяти километрах от Качи, одного из арабских королевств, где нет нефти, я смог поговорить с базой.
- Победитель - базе, победитель - базе, - гундосил я.
Мне сказали, что слушают.
- Не хотелось бы вас шокировать, - сказал я, - но мой самолет - "Мессершмитт 110" с опознавательными знаками люфтваффе.
Мне не поверили и попросили повторить.
- Машина очень старая, - продолжал я, - поэтому прошу на всякий случай быть наготове.
Они согласились, а я молился, чтобы не нашлось на базе ветерана-артиллериста, готового свести старые счеты. Увидев берег, я начал медленный спуск в раскаленном воздухе… и боль вновь заявила о себе.
- Чего вы так крутитесь? - спросил меня Хоннейбан, от которого ничто не ускользало.
- У меня ранение в такое место, о котором стыдно говорить, - сухо сказал я.
Он рассмеялся. У него не было намерения прощать мой удар в горло. Я прошел над полосой базы, длинной превосходной бетонной полосой, позволяющей посадить даже "вулкан", если арабы вдруг занервничают и понадобится применить силу. В данный момент там находились два вертолета, три стареньких "варсити" и "метеор" командования базы.
Я развернулся по ветру, прошел немного дальше и развернулся для посадки. С такой длинной полосой я мог забыть об элеронах, тем более, что не знал, каким рычагом они управляются. Отвел рычаг выпуска шасси. И ничего… Попробовал еще раз… все без изменений. Только пикание в ухе и свист перематывающейся ленты.
- Шасси не вышло. Шасси не вышло.
Пришлось уйти на второй круг. Петерс действительно сделал все, чтобы выигравшему Большие гонки не удалось похвастаться своей победой. Я никогда не пробовал садиться на брюхо, а с подобной старой развалиной и вовсе не было желания так рисковать. Хоннейбан слегка побледнел, когда я сообщил ему, что произошло… Даже он понимал, что без шасси не сядешь.
- Что вы собираетесь делать? - спросил он.
- У вас есть парашют? Нет? Тогда пристегните ремень и молитесь… Сатана вам поможет или, может быть, призрак Геринга.
Я связался с башней контроля полетов, и они выразили свое сочувствие. Думаю, им не доводилось видеть в воздухе такой музейный экспонат. Мне посоветовали совершить посадку на брюхо в конце полосы, чтобы соскользнуть в мягкий песок…
Они регулярно подсыпали его на случай, если кто-то проскочит полосу.
Идея показалась мне стоящей, и, сделав последний вираж, я пошел на посадку. Начал сбрасывать скорость, очень низко прошел над полосой по всей длине, с трудом удерживая машину от срыва в штопор. Боль в пояснице усилилась до того, что я даже испугался. Нет, однажды мой мозг просто сломается от такого напряжения и придется отправиться туда, где тепло и тихо и где будут прекрасные ласковые медсестры и невероятное множество цветов в зеленых садах…