- Насколько я знаю, нет, он служил в военной разведке. За что его оттуда вышибли, не наше с вами, как говорится, дело. А сейчас ему просто нужны деньги. Трудяга он добросовестный, дай Бог каждому. А то, о чем вы подумали, Давид, просто смешно. Уверяю вас. Да, мы не дети и знаем, что есть такое управление КГБ, которое занимается идеологией. К сожалению, несмотря на все перестройки, оно по-прежнему существует, правда, ведет себя намного тише. Однако отождествлять с этим управлением все спецслужбы нашей страны по меньшей мере наивно. Поверьте, мой юный друг, старому еврею. Я не выходил на площадь с лозунгом "За вашу и нашу свободу", но мысленно всегда был именно с теми людьми, а позднее со многими из них познакомился. Так вот, у нас в стране, считай, каждый четвертый взрослый человек так или иначе сотрудничал с КГБ, и если сегодня мы от них от всех отмахнемся, работать станет просто не с кем. Вот так.
- А может, тогда есть смысл отмахнуться от всей страны? - философски заметил Давид. (А про себя подумал: "Или от всего мира".)
- Некоторые так и делают. И мне трудно их осуждать. Но лично я хочу работать здесь. Мне нравится заниматься бизнесом в России. И я собираю вокруг себя людей, которые в этом со мною солидарны. Кстати, в отличие от Вергилия я не люблю красивых слов, и все-таки "Группа спасения мира" - название и для меня не случайное. Потому что, мой юный друг, - можете это записать для последующего цитирования - если что и спасет этот мир (в чем я, признаться, сильно сомневаюсь), так уж, во всяком случае, не красота. И не слепая вера в сотню разных непримиримых богов. Мир спасут профессионалы и трудяги - люди, знающие цену деньгам и не считающие материальный достаток величайшим злом. Только эти люди реально могут спасти мир и уже спасают его. Но, к сожалению, на каждого здорового и честного прагматика приходится по доброму десятку воров, маньяков, идиотов-мечтателей, лентяев и просто дураков. Кто кого, время покажет. Но я предпочитаю не ждать, а работать. Можете мне сейчас ничего не отвечать. Просто если в принципе согласны, оставайтесь с нами, Давид, во многом вы мне симпатичны. И не думайте обо всякой ерунде. Не обращайте внимания на Вергилия, когда он жрет коньяк. И на Глоткова, который в любой момент может быть обратно призван Генштабом. Живите настоящим, Давид. Работайте. Вы никогда не думали бросить курить? Попробуйте. Я бросил десять лет назад. Это очень повышает работоспособность.
- Я знаю, - сказал Давид и, минуту поколебавшись, закурил последнюю оставшуюся сигарету.
Что ж, перейдем на "Мальборо" по сороковнику за пачку. У метро есть ларек, который всю ночь работает, и там не спрашивают талонов на табак.
- Додик, запомни, - сказал Бергман. - Ровно за две недели до Нового года будет Особый день. Если ничто не помешает, в жизни твоей произойдет важное.
- А что, что может помешать?! - Сердце его сразу заколотилось, он уже думал об Анне.
- Например, пожар, - сказал Владыка,
- Пожар?
- Ну, это может быть не совсем пожар, - туманно уточнил Владыка. - Додик, прощай, у меня тут монетки кончились.
И даже телефона не оставил, куда звонить. Значит, бесконечное ожидание и холодная пустота, вновь образовавшаяся в душе.
Из КГБ не пришли. И даже не вызвали туда.
* * *
Ночью первый раз позвонил из Штатов Владыка.
Как устроились? Нормально. А у тебя с работой? Все хорошо. Приглашение прислать? Сейчас некогда. Лучше ближе к лету. Спасибо. Ну, в общем, все отлично? Да. И у нас также.
Разговор ни о чем. Смысл один - сообщить друг другу: живы-здоровы, движемся прежним курсом.
А потом вдруг Бергман сказал!
- Додик, запомни.
И в тот же момент Давид понял с абсолютной ясностью, что их разговор прослушивают. Давиду известны были эти байки, мол, когда Комитет включается, в трубке такой легкий щелчок раздается, и голос абонента как бы отдаляется. Чепуха - современная техника такова, что ничего заметить уже давно нельзя. Но он-то, он-то видел: их прослушивают. И это было крайне неприятно.
* * *
Незаметно случилась осень, а когда сквозь облетевшую листву просунул свою скользкую льдистую морду ноябрь, стало ясно, что и зима не за горами.
В конторе вдруг устроили несуразно пышный праздник на седьмое ноября. Нет, семьдесят третью годовщину Октябрьского переворота нарочито не вспоминали. Геля Наст перечеркнул великий пролетарский праздник навечно, объявив седьмое ноября днем рождения ГСМ. Оказывается, два года назад именно в этот день шесть отцов-основателей, точнее, пять отцов и одна мать (Вергилий, Гастон, Юра Шварцман, Паша Зольде, Ян Попов и Маша Биндер), собравшись на квартире у Гели, родили историческую идею. Не важно, что прошло ещё больше полугода, прежде чем удалось оформить все бумаги, открыть первый банковский счет и получить офис, тогда ещё не на Чистых, а скромненький, на окраине, - не важно, день рождения есть день рождения.
Шаловливая мысль поплясать на коммунистических гробах всем понравилась, и праздник состоялся.
Геля, веселый, бодрый, полный энергии, пил только апельсиновый сок и фанту, но произносил много тостов и активно чокался с каждым персонально. Остальные пили шампанское, ликер, коньяк и пытались стать ещё веселее Гели. Дима зажигательно пел под гитару все подряд - от красивых испанских баллад до сомнительного полублатного российского фольклора последних лет. Молодой художник Гена Сестрорецкий, ученик Зольде, специально к празднику развесил по стенам забавные картинки - цикл графических работ "Всемирная история сотворения и спасения", - где каждый из присутствующих мог разыскать себя и от души посмеяться. Охвачен был период от библейских легенд, где Вася Го-рошкин изображался одновременно и Давидом, и Голиафом, до наших времен, где "железная леди" Маша Биндер бросалась в объятия Юры Шварцмана, на лысине которого красовалось недвусмысленное пятно. Но самой ядовитой показалась Давиду картинка, где преувеличенно большой и толстый Геля выступал в роли Людовика Тринадцатого, а преувеличенно маленький и тощий Гастон - в роли кардинала Ришелье. Неужели такую расстановку сил понимают все и давно, настолько давно, что этого уже никто не стыдится?
А впрочем - в сторону! Шампанское - лучших сортов, ликер потрясный, закуски изумительные, домашнего приготовления, девушки постарались. А сами девушки? Празднично одетые, накрашенные, надушенные, улыбчивые, раскованные! И была среди них одна - самая красивая и самая раскованная - Марина Ройфман. Невероятно, но и у неё день рождения пришелся на седьмое.
Гастон, да и Геля тоже, относились к Маришке сдержанно, можно сказать, настороженно, но в такой день сестру отсутствующего Зямы не позвать было нельзя. Ну а Марина, как она это умела, завладела вниманием всех мужчин. Давид не возражал, даже не ревновал, когда она откровенно флиртовала со всеми подряд. Он знал, что вечер кончится и они останутся вдвоем. У них уже было слишком серьезно, чтобы Давид стал ревновать из-за такой ерунды. Но оказалось, что есть другой человек, который в этот вечер ревновал, и ревновал безумно.
Когда уже разошлись почтенные старики типа Лазаря Ефимовича, Ивана Ивановича и Леонида Моисеевича, когда уже и среднее поколение во главе с Гастоном и Гелей двинулось на выход, доверив наиболее надежному из юных, то есть Давиду, закрывать двери и выключать свет, - вот тогда, как говорила молодежь, и начался самый беспредел. Кто-то врубил по видео очередной выпуск эротических клипов "Пентхауза". Димка и привалившаяся к его плечу мило подпевающая Женя Лисицкая исполняли хулиганские песни парижских клошаров, Димка тут же давал свой собственный перевод на русский с весьма изобретательными матюгами. Откуда-то из холодильника появилась ранее не выставленная на стол водка, Вася Горошкин не без успеха клеился к Жгутиковой, а недавно принятый на работу юрист Панамов окучивал второго бухгалтера фирмы, скромную девочку Юлю Титову. И, наконец, уже сверх всякой меры разошедшаяся Маринка ласкала, обняв за шею, сильно пьяненького Гену, одновременно она хитро косила глазом в сторону Давида и принимала такие позы, от которых бы мертвый возбудился.
И вот в этот самый момент к Давиду подошла Климова, как всегда, абсолютно трезвая ("Я спортсменка, мне нельзя". Как у спортсменки может быть такая фигура?), попросила присесть в уголку, подальше от гремящего, поющего, пыхтящего бардака, и завела фантастически неуместный разговор о целях ГСМ, о Посвящении, о восточной философии. Размягченный ликером и шампанским Давид реагировал беззлобно: слушал, кивал, улыбался, когда Климова дошла до своего любимого буддизма, даже ответил ей рассеянно:
- Ну, что буддизм-мудизм, известное дело…
Климова, по счастью, не расслышала, говорил-то он в сторону, потому что и смотрел все время в сторону - на Мару. Она как раз меняла местами скрещенные ноги и на какую-нибудь четверть секунды дольше необходимого задержала их в промежуточном, полуразведенном положении, сверкая на всех желающих кружевными трусиками.
- Куда ты смотришь?! - Климова буквально дернула его за руку. - Я же с тобой разговариваю.
Он обернулся, и какое-то время тупо глядел на её дрожащие губы и гневное черное полыхание в глазах. Чуть было не сказал нечто совсем грубое и даже грязное. Обстановка располагала. Потом понял, что будет не прав, и отреагировал относительно умеренно (как ему казалось):
- Климова, ты что?! Ты мне жена, что ли?
Климова отвалилась, исчезла куда-то, растаяла в пьяном сумраке и табачном тумане. И он тут же забыл о ней думать Ему уже было ясно, что праздничный вечер идет к концу, а значит, начинается праздничная ночь, и Марине это тоже было абсолютно ясно. И простая человеческая радость закипала от этого у него в душе.
Он выпроводил на улицу всех пьяных гавриков, разбредшихся в разные стороны к метро, сдал ключи, попрощался с администрацией, при этом непрерывно одергивая Маринку, рвавшуюся то петь песни, то целовать каждого встречного. А где была в те минуты Алка, с кем ушла - не запомнил. Но когда они с Марой доехали до Арбата и пошли по бульвару, затем переулками и дворами - к нему домой, разговор сразу пошел о Климовой.
- А эта твоя секретарша - тяжелый случай, доложу тебе.
- В каком смысле?
- Да в любом! Во-первых, страшна как смертный грех. Главное, подать себя совершенно не умеет. Солдат в юбке, точнее, солдатик, маленький глупый солдатик. Во-вторых, она же ничего не может скрыть. Ты что, не видел, как эта ощипанная курица на тебя смотрела?
- Как? - откровенно не понимал Давид.
- Ну ты даешь! Нет, вы, мужики, точно недоделанные какие-то. Да у неё же в трусах мокро становится, когда она на тебя смотрит.
- Перестань.
- Что "перестань"? Да ты бы её только пальцем поманил, она бы тебе прямо там при всех отдалась. Я тебя уверяю.
- Ну правда, перестань.
- Дейв, ну я с тебя тащусь! Ты прямо крот какой-то слепошарый. Разве можно до такой степени ни черта не видеть. Ее ведь устраивало даже, что ты смотришь на меня и от этого возбуждаешься, она согласна была бы, чтоб ты возбуждался со мною, а спал с ней. Знаешь, как мужики порнухи насмотрятся и с бешеным энтузиазмом начинают своих постаревших жен трахать, от которых без допинга уже давно тошнит. А от этой любого тошнить будет, вот она и надеялась. Но тут я взяла и показала: тебе - промежность, а ей - язык. Понимаешь теперь, почему она так взбеленилась. Ну извини, ну надоела она мне. А так, ещё по стакану бы зарядили и могли с ней устроить "лямур де труа". Не желаешь, кстати? Надо же девку наконец жизни учить. Тридцать два года - возраст серьезный. Я бы сказала, критический.
Может, это действовал алкоголь, но Давид слушал откровения Марины, как монолог из эротического фильма про какую-нибудь Эммануэль или мадам "О": суть произносимого оставалась где-то за кадром, зато практический эффект был налицо. Они ещё только вошли в подъезд, а он, не в силах дольше терпеть, сжал Марину в объятиях и быстро завладел её губами, заранее зная, что её большой, горячий, жадный рот тут же перехватит инициативу. А где они упали, когда наконец вошли в квартиру, не помнил уже ни он, ни она.
* * *
За утренним кофе Марина сообщила:
- Я ушла от мужа.
Давид не слишком удивился, предложил запросто:
- Живи у меня. Я, кажется, ещё и раньше предлагал.
- Спасибо, - сказала Марина. - Но у меня ещё и с работой паршиво.
- Что, со студии теперь вышибут?
- Нет. Но у нас же как: много работы - много денег, мало работы - мало денег. А просто за символической зарплатой приезжать - как говорится, жалко времени на дорогу.
- Ты что, считаешь, я не заработаю на нас двоих?
- Но я так не привыкла, - заявила Маринка, - я женщина самостоятельная, эмансипэ, как говорят французы. Мне своя работа нужна и свои деньги. Устрой меня в ГСМ.
- А Зяма что говорит?
- Зяму я уже накрутила, - объяснила она, - чтобы Гастону плешь проел. Но если и ты со своей стороны, будет хорошо. Ладно?
- Ладно. Послушай, Марин, советское правительство подарило нам ещё целых три выходных дня. Геля поддержал это начинание и обещал никого не тревожить даже звонками. Что будем делать?
- Трахаться, - улыбнулась она.
- Принимается, - сказал Давид.
И это был трехдневный медовый месяц. Они действительно почти не выходили из дома, благо в доме все было, а погода стояла дрянная. Правда, десятого пришлось все-таки выползти за хлебом и на рыночек проехаться до Семеновское. Купили там клюквы, яиц два десятка (по десятку в руки), зато по три (!) рубля, и пижонских сигарет в ларьке. А где их взять не пижонские, когда талоны давно кончились. Хорошо тем, у кого мамы, бабушки, сестры, детишки некурящие, а бедным сироткам Давиду и Марине приходилось тяжело. Но радостно. Очень радостно.
А под конец затянувшегося уик-энда она спросила:
- Дейв, а что, если я привезу сюда Плюшку?
- Сколько ему? - поинтересовался Давид.
- Девять. Он с моим вторым живет сейчас и с его грымзой.
- Давай с Плюшкой подождем пока, - предложил Давид. - Ладно?
- Ладно, - согласилась Марина.
Они не собирались расписываться. Кажется, Марину уже подташнивало от брачных церемоний. И Давида такое положение устраивало на все сто.
* * *
Первый послепраздничный день в конторе начался с угрюмого взгляда Климовой и её холодно-вежливых реплик.
Что ж, умудренная жизнью Марина оказалась права: он нашел себе подругу, а друга потерял. Не все сразу - это законно.
А разговор с Гастоном (именно с Гастоном - не с Гелей же!) провел, как ему казалось, очень ненавязчиво. Мол, ему, Давиду, давно казалось, что в штате финкомпании не хватает ещё одной толковой девицы, а тут вдруг познакомился поближе с Маринкой Ройфман… Что он знал о ней раньше, ну образованная, ну наш человек, ну внештатный курьер-почтальон-помощник, ну кинодамочка с известной студии, а оказалось, вы не поверите, Гастон…
- Поверю, - цинично прервал его Гастон в этом месте. - Вам хочется помочь беспутной девушке. Желание, вполне достойное сотрудника ГСМ. И о ваших личных отношениях я в целом осведомлен. Зяма рассказывал, вы ему симпатичны. Однако. Однако, мой юный друг, Марина - девушка непростая. Человек она, безусловно, наш, только в определенном состоянии становится неуправляемой. Я готов её принять на работу, скажем так, с декабря, но под вашу, Давид, личную ответственность. Понимаете? Буквально: она что-нибудь натворит, а отвечать будете вы.
Было нечто ужасно неправильное в этом разговоре, но Давид подумал секунду и согласился. А Гастон обещал на Совете доложить о новой сотруднице без ссылок на него.
* * *
Когда Маревич вышел на лестницу, в курилку, там стояла радостная компания молодых гээсэмовцев: Олеся с Юлей, Фейгин с Сестрорецким, Марина, которая быстро и органично вписалась в коллектив. Она действительно умела работать, а не только красиво пить и гулять. Давид поглядел на веселые лица перекуривающих и улыбнулся. Похоже, только что делились последними анекдотами.
- Слыхал? - спросил Дима у Давида. - Панамова уже увольняют.
- Это который помощник Гроссберга? Конечно, слыхал.
- А знаешь за что? Ему из архива ГСМ дали документы посмотреть. Некоторые. А он так увлекся, просидел до полуночи и просмотрел их все. Интересные оказались документики, особенно финансовые. Нет, насчет нарушений я ничего не скажу, я в этом вопросе не Копенгаген, но вот размер премий у начальства, то бишь дивиденды за каждый квартал прошлого и этого года, поразил воображение Леши Панамова. Они чье хочешь воображение поразят. Мы-то по тыще в месяц получаем и радуемся, думаем: во, класс! А, например, Гастон с Гелей ещё в восемьдесят девятом (прикинь тогдашние цены на все) выписывали себе помимо зарплаты, сам понимаешь какой, кварталки по двадцать - двадцать пять кусков.
- Ну и Бог с ними, - сказал Давид, - я чужих денег не считаю.
- Я тоже, - согласился Дима. - Но почему об этом никто не знал? Ведь сегодня все доходы фирмы и все оклады у нас на виду. И заметь, Панамов далеко не обо всем рассказывает, я чувствую.
- Еще бы, - страшным голосом сказал Сестререцкий, - есть такая информация, за разглашение которой сразу убивают.
В общем, свели все на шутку. И балагур Дима подвел черту:
- Я вам так скажу, ребята и девчата. Склад ГСМ - штука хорошая, полезная, для ведения боевых действий совершенно необходимая, но если там вдруг начинается пожар, гасить его почти без толку. Это дело будет не просто гореть, оно будет взрываться. А значит, уносите ноги, господа, как только почуяли специфический запах дыма.
- Ты на что намекаешь? - встревоженно спросила Олеся. - Я все-таки, извини, главный бухгалтер.
- Да пока ни на что, но ты приглядись, как смотрят иногда Гроссберг или Плавник на Чернухина, Наст на Девэра, а Шварцман и Сойкин на Попова, приглядись, как Ручинская сверлит взглядом тебя, Кубасова готова порой пристукнуть Глоткова, а Климова безмолвно рычит на Маревича и Маринку. Что, разве не так?
- Да ну тебя, пессимист неприятный, - фыркнула Олеся.
И тут из коридора отчетливо потянуло гарью: то ли задымившейся соляркой, то ли вспыхнувшим керосином.
Давид, как человек самый близкий к местной администрации, обеспокоенно кинулся выяснять, в чем дело, но ещё успел услышать Димкино шуточное:
- Ну, я же говорил…
Оказалось: чепуха. Во внутреннем дворе воспламенилась банка с краской, на которую кто-то, очевидно, из окна бросил бычок. Но Давиду очень, очень не понравился этот инцидент, произошедший в Особый день, за две недели до Нового года.
Больше в этот день ничего не произошло.