Нет, в ближние дома он не пойдёт. Они стояли тесно, и в каждом из них по определению был мужчина. На это указывал то мотоцикл - не он ли проехал тогда по дороге - то трактор, то старенький жигулёнок. Нет, надо пробираться в правый конец села. Неизвестно, чем привлекла беглеца эта половина селения, может, тем, что дома там далеко отстояли друг от друга. А левая половина и в самом деле была оживлённой, вот показался маленький жёлтый автобус, оттуда высыпали люди. В правой же половине было тихо и сонно. Он сразу выделил крайнюю избу у самой сопки, там были промытые окна с голубыми наличниками. Ну что, годится?
Годится/не годится, только ещё немного и наступит неумолимый вечер, солнце уже освещает только макушки водонапорных башен, вот и отсвечивают оранжевым. Придётся спускаться, здесь, на сопке костёр не зажжёшь, и потому у него нет выхода, если не считать выходом - загнуться, окочуриться, или как там ещё, прямо здесь, в кустах. Нет, это было бы лихо столько изнывать от жажды и умереть вблизи жилищ и людей! Вот напьётся, тогда и… И пусть будет, что будет!
Он благополучно сполз с сопки, но когда встал на ноги, не смог сделать и шагу: организм окончательно разладился и пошёл вразнос. Боль в башке стала нестерпимой, будто спуск что-то всколыхнул там, взболтал, и гулко стучало сердце, и предательски подкашивались ноги. Пришлось - кто-то научил - вытянуть вдоль тела руки и сжимать и разжимать кулаки. Он проделывал это до тех пор, пока не показалось: и правда, стало легче дышать. Но, как только он сделал несколько шагов, всё повторилось сначала. А всё жажда! Надо только напиться воды, как всё само пройдёт. Но здесь-то воды точно нет, она там, в доме с голубыми наличниками…
Он тенью пересёк дорогу и стал осторожно пробираться вдоль сопки, почти сливаясь с ней - это было несложно, за эти дни он и сам приобрёл цвет этих мест - рыжевато-серый. Но пару раз, заслышав голоса, замирал на месте, а когда всё стихало, тенью скользил дальше. И скоро вышел на правый край села и, прислонившись к большому камню, стал осматривать выбранный для набега объект. Дом с улицы прикрывал невысокий забор, да и занавески, жёлтые такие, на окнах задёрнуты, может, там и нет никого? Но менять что-то уже поздно, он не может метаться по селу. У него от жажды распух язык и скоро, как у собаки, вывалится наружу, и от резких движений перед глазами летают мушки, да и сами глаза будто песком засыпаны, а тут приходится таращиться, всматриваться. Он пройдёт дальше вдоль сопки, может, хозяева возятся на задворках? Хорошо, забор из досок, стороживший дом с улицы, сбоку обрывался, и дальше шли поперечные жерди… А в конце участка так и вовсе не загорожено. Видно, когда-то охрану здесь несла речка, теперь от неё осталось только пересохшее русло. Но что дальше за речкой, там, вдалеке? Машина! Одна, другая… Дорога так близко? Чёрт возьми, как же он раньше этого не заметил.
И почему он прицепился к этому дому, что в нем такого особенного? Есть, есть в нем одна особенность - пусть эфемерная, но защищённость. От соседей участок совершенно не просматривался, по меже шли сарайчики, сарайчики. А прямо перед ним: простирался унылый огород, и там ни одной живой души. Да и что им делать на огороде, на котором ничего не росло, только какие-то поникшие то ли кустики, то ли трава. Беглец и не подозревал: под этими кустиками вылёживалась мелкая в том году забайкальская картошка.
Но вот в конце огорода были сложены старые кирпичи, накрытые досками и рваными кусками рубероида, и дальше, наискосок от этой груды, стоял маленький, серый от старости бревенчатый домик, а рядом ещё поленница и какие-то бочки… Баня! Точно, она, вон и труба над крышей. А в бане вода, вода, вода! И не надо проситься в дом, зачем ему дом, он пойдёт туда, в баню, сообразил беглец. Но прежде чем ринуться к вожделенной цели, замер, будто собирался прыгнуть за водой с моста: никаких настораживающих звуков, всё по-вечернему тихо, мирно…
Вот только что делать с сумкой? Под жердями ему с ней не пролезть, а поверху нельзя, вдруг кто заметит. Пришлось развязывать верёвочку, развязывалась она, само собой, долго, и когда, теряя терпение, он отстегнулся, то и сам не понял, зачем развязывался. Мог бы пробраться к бане со стороны речки, а теперь придётся снова связываться… Ну, теперь что же, теперь надо сделать последний рывок! И, продвинув сначала сумку, он прополз за ней следом следом и добрался до кирпичей и там застыл, прислушиваясь… И сделал это как нельзя вовремя. По тропинке от дома к бане неслась женщина в синем и была она такой большой, что казалось, под ней гудела земля. В руках она несла что-то зелёное, он не успел он рассмотреть, что, как она скрылась в бане. Чёрт! Вот это было совершенно лишним, зачем здесь женщина, её только не хватало. И как он успел прикрыться? Надо же, и кирпичи, и какие-то кусты, кажется, смородина спасли его, а то бы… Но теперь придётся ждать. Ждал он недолго, дверь на пятой минуте распахнулась, и вышла новая женщина, в руках у неё был жёлтый тазик. Сколько же их здесь? И эта вторая, такая же большая и толстая, стала что-то развешивать на верёвке, натянутой между двумя берёзами. Но одета эта, вторгся, была во что-то совершенно легкомысленное, и такое короткое…
И беглец, еле удерживая на весу тяжёлую и бессмысленную голову, не упуская из вида хозяйку, и всё прислушивался, но никого, кроме женщины с монументальными, как колонны, ногами, не было. Женщина то поднимала высоко руки, то наклонялась над жёлтым тазиком, и тогда ноги открывались так высоко, что приходилось отводить взгляд. Нет, в самом деле, как муж разрешает ей носить такое, да ещё на улице? А если она не замужем и живет одна? Было бы хорошо, если бы женщина была одна в доме, и не просто хорошо - замечательно!
Ты забыл, есть и вторая! Нет, ещё одна - это слишком, вторая не нужна, у него не хватит сил на двоих. И совсем не в том смысле, совсем не в том… "А ты, оказывается, ещё вполне жив, если ещё различаешь такие смыслы", - уличил он сам себя. Да нет, двух женщин труднее уговорить не звать на помощь соседей. Только надо решиться и выйти, а там он объяснит им: не надо его бояться. Он смирный/мирный, ему только воды и ничего больше… Ему бы только напиться! Они же не хотят найти в своём огороде хладный труп?
А женщина всё развешивала и развешивала какие-то бесконечные тряпочки. Ну, хорошо, пусть развешивает, а он встанет и подойдёт к ней, и попросит воды. Вот только как это будет выглядеть со стороны? Выйдет из-за кирпичей и скажет: здрасте? Он ведь нарушил неприкосновенность частной собственности, и женщина наверняка поднимет шум. А что, если у неё есть муж, брат, отец, кто там ещё? И они примут его за… За того самого и примут! Может, местные уже оповещены о его побеге…
Голова раскалывается, ещё немного, и он и задохнётся в этих кустах, и отбросит коньки, копыта или что там ещё можно отбросить… Когда же она, наконец, всё развесит и уйдёт, уйдёт в дом? У него не хватит никакого терпения… И, когда перекатившись с живота на бок и подтянув ноги, и уже готов был подняться, как женщина, неожиданно отступив к самым кустам и высоко приподняв подол, присела и зажурчала. И беглец, оторопев, чуть не задохнулся. То, что обнажила женщина, было так совершенно, и плоть сияла таким непередаваемым цветом: не то белым наливом, не то топлёным молоком. Было и так неловко, и так любопытно: он никогда он не видел женское тело в таком ракурсе, но пришлось уткнуться лицом в землю. Вот не будешь тайно нарушать границ, а то можешь и не такое увидеть! Лицо его тут же защекотали какие-то жесткие травинки, веточки, и он еле сдерживался, чтоб не чихнуть, но, когда, не вытерпев, поднял голову, женщина уже исчезла. Может, и это всё ему привиделось? Дожил! Нет, он не будет никуда выходить, он подождёт. Ну, как он с ней будет разговаривать после всего, ну, увиденного? Надо сначала забыть…
Минуты тянулись и тянулись, когда дверь в бане снова открылась, и оттуда вышли и большая женщина в синем, и ещё маленькая старушка, закутанная в зелёную шаль. Женщины медленно прошествовали по дорожке мимо смородинных кустов, мимо кирпичей, мимо притаившегося человека… Они уже давно скрылись в доме, а он продолжал ждать: а где же та, вторая, в розовом? Но больше никого не было. А что, если во дворе есть собака? Почему он вспомнил о собаке только сейчас? Нет, ни каких собак, никаких мужчин, поблизости не было, никого не было. Всё, хватит!
Но только он собрался выползти из кустов, как снова что-то мелькнуло слева, и по дорожке снова пронеслось синее пятно. Да сколько можно! Что она бегает туда-сюда? Так ведь не договаривались! Ещё немного, и он потеряет сознание и не выдержит пытки жаждой, болью, нетерпением. Тело корчится в конвульсиях, а мозг вздулся гигантским шаром и вот-вот взорвётся. Хотелось в тепло, пить чай, много чая с лимоном, малиновым вареньем… Можно и без лимона, и без варенья. Просто воды! А что это за звук такой, замер беглец и прислушался. Шуршало что-то рядом и он уже было напрягся, когда понял - это его собственное хриплое дыхание…
Солнце за это время могло дважды зайти и давно зашло, голубые сопки стали чёрными, и широкая красная полоса над ними выцвела, пожелтела, засиневел воздух, но женщина всё не выходила. А рядом в домах текла мирная и теплая, без всяких изысков жизнь! Там сейчас ужинают, там стоят полные воды ведра, бочки, чайники и самовары… Ему бы только выпить кружечку, небольшую кружечку, он напьётся и уйдет. Нет, он напьётся и переночует в бане, а рано утром пойдёт своей дорогой. И не надо объявляться: пустите, люди добрые, переночевать! Зачем? Но если он сейчас не заберётся в баню, не напьётся воды, любой воды, пусть даже мыльной, он в этих пряно пахнущих кустах точно помрёт, и найдут его собаки, и растащат по кускам…
Вот голода он совсем не чувствует. Ну, если только горбушку и баночку сгущённого молока, этой пайки ему бы хватило надолго. И ещё не забыть набрать воды, непременно набрать воды. Вон там, у бани, валяется коричневая пластиковая бутылка, большая и толстая. Он наберет в неё воду, и ему хватит надолго, дня два он точно продержится. А через два дня, если… Если всё будет благополучно, он будет в таких глухих местах… Хорошо бы выйти к какой-то избушке в лесу, каик это называется: зимовье? заимка? Там могут быть какие-то припасы, а рядом речка или озеро, только бы не солёное. Нет, не надо соленого… Но тут ещё один, из тех, что жил в нем, злой и неприятный, раздражённо осадил: всё планы строишь? всё мечтаешь? И пришлось замолчать, на споры с самим собой сил точно не было. А женщина всё не выходила и не выходила. Куда она подевалась? Смыла сама себя водой?
Она вышла, когда беглец был готов выпрыгнуть из кустов и, отшвыривая всё на своём пути, искать воду. Где она там у них: в бочке, бачке, ведре, корыте, лохани, ушате, перечислял в ярости обезумевший человек. Его сдерживали только остатки - нет, не разума, какой к чёрту разум! - а инстинкта, того, что иногда нас бережёт. И когда между ветками смородины увидел, как открылась дверь, как женщина, встав на пороге, и медленно, пуговица за пуговицей застёгивает халат, гневно задышал: "Иди домой! Немедленно иди домой! Там тебя ждут! Иди, слышишь!" Но вымытая в бане дама никуда не торопилась и всё стояла и стояла на пороге, и халат её был до того красен, что, казалось, она объята пламенем. О! Если бы он мог, то и сам испепелил бы её взглядом! И нисколечко не пожалел!
Но вот она, медлительная, как черепаха, ничего не подозревая о его намерениях, прошлась к берёзам, повесила на верёвку мокрое полотенце и только потом, мурлыкая себе под нос, пошла по тропинке. Пошла к дому. Наконец-то! Мужчин в доме точно нет. Насколько он знает, в деревнях супружеские пары моются вместе. Ну да, он большой знаток деревенских нравов! Может, этот мужик просто занят и скоро подъедет на мотоцикле или на машине и, пропахший бензином, пойдёт в баню мыться. Придёт хозяин, а там посторонний сидит… Но он ведь быстро, туда и обратно! Только напьётся воды, наберет в бутылку - и всё! Он успеет!
Успеет? А если его обнаружат? И начнут обыскивать, обязательно начнут… Как он не додумался до этого раньше! Надо немедленно спрятать паспорт, прямо здесь, в кирпичах. И, перевернувшись на левый бок, беглец с трудом вытащил из тесного кармана джинсов документ и, отсчитав несколько кирпичей от земли, втиснул документ в узкую щель. Красноватая оболочка паспорта почти сливалась со старыми кирпичами. Как он будет его доставать? Ничего, достанет! Если до этого дойдёт…
А что делать с сумкой, не тащить же её в баню? Нет, нельзя. Если его обнаружат, он может сказать, мол, зашёл воды попить, а с сумкой это будет выглядеть как вторжение. Господи, да и без сумки - незаконное вторжение. И что теперь? Чёрт с ней, с сумкой, он оставит её у кирпичей, и все дела. Нет, всё-таки заболевает и уже не понимает, это галлюцинации, или он действительно слышатся звуки музыки. Откуда эта томная мелодия? Кто-то включил магнитофон, или это телевизор? Наверное, особа в красном зашла в дом, теперь сидит, чай пьёт, звуками наслаждается. Всё, хватит! Он рее переждал мельтешение этих толстых теток, стоит ли переслушивать? Кстати, а где та, вторая? Может он что-то пропустил, и она давно в доме? Разумеется, и вторая и третья, и десятая - все в доме…
И, наконец, решившись, он ползком переместился к бане и толкнул дверь кулаком, она не поддалась, и двумя руками не получилось. Надо посильней двинуть эту чёртову дверь, но чем? Рядом была поленница, но тогда нужно встать, нет, он не будет этого делать. И, перевернувшись на спину, толкнул дверь ногами, и она тут же распахнулась и стукнулась с грохотом о стену. Или показалось? Нет, не показалось, где-то рядом залаяла собака, её поддержали другие, такие же чуткие, и в других дворах…
Пришлось замереть: собачий хор набирал силу, и солировал голос собаки с его двора. Почему он так решил, и сам не знал, но уже хорошо то, что собака себя обнаружила, и впредь он будет осторожнее. Сколько бы продолжался собачий концерт, неизвестно, но тут какой-то мужской голос что-то выкрикнул, потом гикнул, и лай стих, будто ансамбль только и ждал этой команды. И лишь одна продолжала подтявкивать, но скоро в одиночестве сбилась и затихла. Но откуда взялся мужчина? Он что, живет в этом доме, или в том, что рядом, мелькнула у беглеца вялая мысль и тут же отлетела. Он перевалился в долгожданное тепло бани и, свалившись в изнеможении на пол в предбаннике, больно стукнулся спиной о лавку. Боль и приковала его к деревянным плахам, и не давала двинуть ни рукой, ни ногой. Вода была рядом, но сил дотянуться до бачка уже не осталось.
И бог его знает, сколько бы он так лежал, только в чувство его привёл короткий женский вскрик. И, подняв тяжёлые веки, он увидел перед собой большое красное пятно, оно заполняло всё пространство. У него что, голодный обморок? Пришлось снова закрыть глаза и подождать, само пройдёт. Но и женщина, всматриваясь в лицо незнакомца, пыталась понять, каким ветром в баню занесло мужика. Она, уже настроившись скоротать вечер у телевизора, вспомнила, и совсем некстати, что забыла погасить керосиновую лампу. И уже, было, решила: ну, и фиг с ней, прогорит - и ладно! Но через несколько минут какое-то неясное беспокойство заставило сбросить ноги с диванчика и побежать к бане, а то вдруг, и правда, мышь пробежит, сбросит с полки лампу и… Она и открытую дверь баньки сначала не заметила, так была занята сюжетом с лампой, керосином и мышкой…
И, только переступив порог, в неярком свете той самой керосиновой лампы увидела на полу человеческое тело, оно, вытянувшись, перегораживало весь предбанник. Вот тебе и мышка! Это потом женщина, смеясь, будет рассказывать, как увидела на полу деревенской бани того самого… Представляете? Вот прямо так и лежал… А страшный был! Ну, прямо, как чучелка какой! Вот не поверите, а совсем ничего не соображал. Я его спрашиваю: мол, кто такой, а он мычал только, слова сказать не мог…
А в тот вечер женщина сама испугалась и, прикрыв рот рукой, вскрикнула. Незнакомец не отозвался, так и лежал с закрытыми глазами. Эээ! - толкнула она ногой фигуру. Человек застонал и зашевелился, пытаясь приподняться. Кто такой? Откуда? На местного пьяницу не похож… Так ведь и беглец, придя в себя, застонал от досады: определённо, эта особа его достала! Но если это другая, а не та, что бегала туда-сюда от бани к дому и обратно, он ведь чётко видел только филейные части… Теперь же в полутьме что там, на лице - не разобрать, но чувствуется и испуг, и брезгливость. И брезгливости было больше, она же видит, он, лежащий, не может ей угрожать. Надо успокоить, сказать: не бойтесь! Он дёрнулся и открыл рот, но из горла вырывались лишь отдельные звуки. И женщина, не дождавшись от незнакомца внятности, рассердилась: что там бормочет этот забулдыга, и тут же пошла в наступление.
- Нет, ты кто такой? - наклонилась она над телом, шаря рукой возле двери: где-то тут должен быть черенок от лопаты, коим иногда подпирали дверь.
- Мо…жж… вды? - прохрипел незнакомец.
- Да кто ты? Как ты сюда… Ты что это тут разлёгся? - осмелев, крикнула женщина. Она так и не обнаружила черенок, зато берёзовый веник был рядом.
- Пи…ть, - выговорил незнакомец, пытаясь сесть.
- Да пей! - разрешила хозяйка. - Ты кто? - повторила она уже тише, наблюдая, как чужак елозит рукой, пытаясь дотянуться до алюминиевого ковшика на лавке. И тогда, переступив через вытянутые ноги, она зачерпнула из бака и подала ему воды. Незнакомец пил с такой жадностью, что было ясно: мужик, должно быть, с глубокого похмелья. Но как она ни раздувала ноздри, как ни принюхивалась, но кроме крепкого запаха пота ничего не доносилось, а уж запах перегара она бы учуяла и за несколько метров.
А незнакомец, выдув целый ковшик, стал на колени и, обняв бак с водой, сам зачерпнул из кадки теплую мутноватую воду. Он зачерпывал ещё несколько раз и всё пил и пил, постанывая и захлёбываясь, и вода текла по груди, а он всё не мог напиться. Наконец, прижав к груди ковшик и часто дыша, откинулся на стену. Теперь он испытывал сложные чувства: и неловкости, и равнодушия, и удовлетворённости - напился! И ему было всё равно, что подумает о нем женщина. Нет, не всё равно! Он сейчас отдышится, сейчас, сейчас… И попытается убедить её, большую и красную: он не опасен. Нет, конечно, опасен, но он не задержится, ну, если только до утра, а потом уйдёт. Ну, не может он идти, совсем нет сил, а тут ещё ночь на дворе… Жаль, вид у него неавантажный, а то бы уговорил не поднимать шума.
О, если бы беглец знал, насколько этот вид был неавантажным: в пыли с ног до головы, с мелким сором, застрявшим в щетине, с чёрным ртом и в очках в разводах - ещё то пугало!
Но женщина, кажется, и не собирается кричать и созывать народ. Она выжидательно и требовательно смотрела на незваного гостя, и он почему-то не казался ей опасным.
- Ну, ты даёшь! Заблудился, что ли? - уже чуть сочувственнее спрашивала она.
- За…за…заблудился, - с готовностью подтвердил незнакомец. - Mo…можно снять комнату на ночь… только на одну ночь… я заплачу… у меня есть деньги… есть. - И, подняв тяжёлую голову, пытался прочесть согласие.
- Ну, конечно, дайте попить, а то переночевать негде! Так, что ли? - не то насмешливо, не то серьёзно укорила хозяйка бочки с водой.
- Про…прошу… изви…нить меня…
Женщина, задумавшись, разглядывала приблудного человека. А тот, сняв каскетку, стал вытирать мокрое лицо. Голова его была седой, серое лицо безжизненным, но похмельным он точно не был. Она медлила с ответом, молчал и незнакомец, только, сняв очки, пытался протереть их краем куртки. А когда поднял голову, глаза его были как у больной незрячей собаки.