И в самом деле, высокое деревянное крылечко с боков было перекрыто и баллюстрадкой, и там, хоть на время, но можно будет укрыться.
- Нас тут закусают, - хлопнул себя по шее беглец. А тут ещё подступил холод и потянуло достать куртку. Он уже взялся за сумку, но остановился: он оденется, а Анатолий? У него ведь только куртка, а свитера нет, ладно, до поезда как-нибудь перетерпит. Но вертолётчик, почувствовав, как трясет подопечного, сам напомнил:
- У тебя ж там одежка есть, ты накинь, накинь. Надо было допить водку, я от выпил свои стопятъдесят и пока ничего такого не чувствую… Теперь давай наметим, шо будем делать при посадке…
"А что делают при посадке в поезд? Забираются по ступенькам в вагон. Если разрешат. Но ведь могут и не разрешить, и что тогда?" - засомневался беглец. И так засомневался, что вынужден был спросить вслух:
- А не ошибочна ли вся идея с поездом?
- Здрасте! Ты знаешь лучший способ оторваться? Я - нет!
- Ладно - без билета, но когда и документ показать не можешь…
- Так тебе ж токо сесть, а там забьешься в утолок и будешь храпака давать… А если шо, девчата предупредят, спрыгнешь на ходу!
Вот чего хорошего, а легкомыслия вертолётчику явно не занимать. Как у него всё просто! Интересно, ездил ли он хоть раз таким способом или знает всё теоретически?
- А ты уверен, что твоя знакомая проводница меня возьмёт? Да и в поезде ли она?
- Поезд подойдёт - увидим! А шо остаётся? От ты можешь сказать, шо женщина, если её не распробуешь?
- Какая к чёрту женщина!
- А такая! Она может дать, а может, сказать: сегодня перерыв по причине критических дней. И поезд может взять, а может и проехать мимо…
- У тебя других аналогий нет?
- Так эта ж доходчивей… Лучше скажи, ты так, наобум едешь, или кто-то ждёт на той стороне?
Хорошо сказано: на той стороне. Только он сам себе не разрешает так далеко загадывать, не то что делиться планами с другими… Но если он сядет в поезд, если доедет до Хабаровска, то есть в этом городе хороший человек. И человек этот журналист. На той стороне надежда была только на прессу. Но распространяться об этом он не будет. Да и с кем делиться, с шофёром или вертолётчиком? Оба перебьются! Нет, журналиста надо беречь как зеницу ока.
А не дождавшийся ответа Анатолий как-то преувеличенно вздохнул.
- Имей в виду, поезд стоит всего две минуты. Всё будем делать в темпе, на перроне от меня ни на шаг! - И, пыхнув зажигалкой и прикурив, спросил: "Будешь?" А когда подопечный взял сигарету, поднёс огоньку. Так, пуская дым, они и провели в молчании несколько минут. Но долго молчать у Анатолия не получилось, это было, видно, непереносимое для вертолётного человека состояние.
- В вагоне, главное, сиди тихо. Водку не пей, по вагону не шарахайся, и смотри, к женщинам не приставай, не надо! Это всё потом догонишь! И скорей всего, тебя в проводницкой будут везти. Заляжешь себе на полочку… чуешь? Эээ! - встряхнул он подопечного. - Ты шо, заснул? - И подопечный стал уверять: нет, что ты, я не сплю…
- А ну, встань, встань! - затормошил благодетель. "Зачем?" - сопротивлялся он. Но вертолётчик, зачерпнув из стоявшей у крыльца бочки, плеснул в лицо застоялой воды: просыпайся, просыпайся! И всё допытывался: "Ну, як оно, лучше?" Пришлось отмахиваться, как от назойливой мухи: да всё нормально!
- Какой нормально, сидишь носом клюешь… Ты это… если отлить надо, то давай за угол или за гаражи. Тут неудобно, церква ж!
- Не надо мне за гаражи! - начал закипать беглец. - Лучше скажи, который там час? Здесь плохо слышно объявления. - И Анатолий, послушно щёлкнув зажигалкой, тряхнул часами.
- Ещё полчаса - и пойдём на перрон. Ê! Чуть не забыл! - вскочил он. У меня тут трошки грошей, на, возьми! - и протянул свёрнутые пополам бумажки. - Ты заховай куда-нибудь… Извини, бильшэ нэма!
- Спасибо, не надо. У меня есть деньги, ты ведь сам сказал: на дорогу хватит!
- Какой хватит! Надо заплатить девчатам, может, и начальнику поезда кинуть, а если шо, от ментов отбояриться. Бери сейчас же, а то обидюсь. Обижусь, ей-богу! И не выё… Не выёживайся, бери!
Последний довод был решающим. И правда, что это он выё… экспрессивное словцо отчего-то не выговаривалось, язык заплетался. Он и не помнит, когда ему вот так из рук в руки кто-то давал денег, да ещё в долг. Даже подростком его напрягало, когда надо было просить деньги у родителей. Он и не просил - старался заработать сам. И первую получку у него, четырнадцатилетнего, пытались отобрать. Пришлось защищать заработанное, шрам на руке до сих пор виден. Надо же, как многообразна жизнь! Вот дожил до подаяний! И дают, как нищему, на паперти!
И, выдержав для приличия паузу, - о, эта пауза! - он принял бумажки и тут же сунул их в верхний карман, потом в вагоне переложит. Но Анатолий потребовал навести порядок немедленно.
- Деньги надо разложить частями. Одну придётся сразу отдать, а остальные держи поближе… На всякий пожарный, понял? - И, хлопнув по плечу, со смешком добавил:
- Ты это… девчат там не обижай! Если намекнут, не отказывай. И скажу тебе как инженер инженеру: устройство у проводниц, как и у московских дамочек - одинаковое. Смотри, не теряйся там! - и больно стукнул по плечу.
И беглецу захотелось ответить тем же. Плохо только, нет у него сноровки парировать такого рода шуточки и привычки хлопать кого-то по плечу. Он ещё подбирал слова для ответа, но тут загремели дверным засовом, и послышался тонкий старческий голос: "Што шумите, идолы! Идите отседова!"
- Мамаша, не кричи! - вертолётчик, ещё не спрятав улыбку, попытался успокоить человека за дверью.
- Кака я тебе мамаша! Нашёл мамашу! - скрипучая церковная дверь распахнулась, и на пороге встал высокий худой человек и ослепил большим фонарем.
- Счас ребят из гаража позову, они вам…
- Извините, - заволновался беглец. - Мы здесь просто ждём поезд… Мы сейчас уйдем!
- А вокзал на што?
- Ну, ты, дед, сравнил вокзал и церкву! Мы ж хотели в хорошем месте посидеть, а ты как не родной, - встал со ступенек вертолётчик и двинулся к двери. - Слушай, дед, пусти, а?
- Зачем это? Завтра с утра приходите. А будете хулиганничать, я кнопку нажму, враз милиция тут будет.
- Что вы за народ такой? Мы ж тебе говорим, у нас поезд, нам свечку поставить! Ей-богу, вопрос жизни и…
- Грешат, грешат, а потом свечки ставят… Исповедаться надо, причаститься, а потом и…
- Дед, а ты сам давно стал таким богомольным?
Сторож не стал отвечать на этот непростой вопрос, но, вдруг развернувшись, пошёл вглубь церкви, вроде как пригласил: ну, бог с вами, заходите! Старик и сам не знал, почему он это делает. Нет, сторож может пустить в столь поздний час церковных служек или там прихожан, тех, кого хорошо знал, но пускать чужаков - это ведь себе дороже. Обернувшись и увидев, что путники мнутся на пороге, махнул рукой: да, проходите, чего уж теперь! Вертолётчику этой отмашки было достаточно, и он рысцой поспешил за сторожем, а беглец медлил. Он никак не поспевал за внезапными порывами благодетеля: то давай водку пить, то теперь вот свечки ставить…
- А двери? Дверь-то закройте! - крикнул сторож из полумрака, и тут же неярко вспыхнула лампочка и осветила вход. И он с трудом накинул огромный кованый крючок в петлю и сделал несколько шагов. Зачем он здесь, в растерянности стоял он посреди церкви. Стоял как блудный… нет, не сын, тот уже вернулся, а он ещё нет… Роспись, неясно проступавшая на белых стенах, будто светилась изнутри, и прямо перед ним в три ряда висели иконы, и ровненько так, ровненько. На одних были только лики, на других святые старцы представали в полный рост… Скольких путников видели и эти образа, и эти стены! И он среди тех тысяч, что приходили сюда, молились, каялись, просили. И под этими сводами он не чувствует своей малости, и беда где-то там, далеко, и надежда мигает, как эти огоньки… Вот только, если бы не эти неуместные голоса рядом. И что они так кричат, нашли тоже место…
- Ну, а свечки в этом доме есть?
- Да каки свечки? Свечной ящик закрыт, это ж подотчётное дело, - и старик, перегнувшись через барьерчик в углу, стал что-то там искать…
- Найди, найди, отец, парочку, заплатим…
Старик с вертолетчиком что-то там выясняли, а он вспомнил. В первый раз он попал в храм в комсомольцем, когда повел родственников из провинции на Ваганьковское, к Высоцкому. Могила утопала в роскошных букетах, и ромашки в руках двоюродного брата показались таким бедным приношением, будто тот пожалел денег на цветы. Он в то время много и по разным поводам комплексовал, вот и устыдился сиротского букета родственника и старался сдвинуться в сторону, будто и полная тётя Люда, и её печальный сын Женя вовсе не родня ему, а так - случайные люди рядом.
Так же отстранённо он держался и в кладбищенской церкви, куда по просьбе тетки они зашли, точнее, его внесло туда толпой прихожан. И он вот так же осматривался и чувствовал какую-то брезгливую жалость к людям, что теснили его с разных сторон. В церкви тогда шло отпевание, и стояло несколько гробов, два - прямо у входа и он, сам того не желая, задержал взгляд на одном, красном с черными кружевами. Там лежала старая, как ему казалось тогда, женщина с худым жёлтым лицом. В ногах её было что-то вроде таблички, а на ней фамилия, имя, отчество и годы: 1933–1981. А ниже этих дат для чего-то было указано: "Ударник коммунистического труда завода "Гранит"". Может, потому и запомнил, что на том заводе работали родители. И сразу мелькнула мысль: надо сказать отцу: мол, ваших ударников в церкви отпевают. И, посмеиваясь, сказал, но отец задержал взгляд и сказал только: "Это сложный вопрос…"
- Ну, шо застыл? Бери, бери, это тебе! - зарокотал рядом голос и рука протянула половинку свечки. - Поставь за успех нашего дела!
Он принял свечку, только, что нужно делать, куда её ставить? У двух колонн стояли постаменты с металлическими кругами, там ещё теплились огарки. Неподалеку стояла ещё одна подставка с одной единственной свечкой, вот туда он и поставит свою. И только стал прилаживать её, как тут же услышал: "Ты шо, за упокой?"
- Нет, нет, - отшатнулся он. И тогда стремительный вертолётчик вытащил из рук свечной огрызочек, и воткнул туда, где за здравие, и она застыла там вертикально. И эти теряющиеся в вышине своды, и слабенькие огоньки в полумраке, и мерцающие позолотой иконы… Я зажёг в церквях все свечи, но одну, одну оставил… Но отчего так неловко, будто он участвует в театральной постановке. Разве бог слышит человека только в церкви? Но если из этого специального места мольба доходит быстрее, то он попросит только: пусть мать будут здорова! Если рухнет и она, семья рассыплется в один миг, да она и так уже раскололась…
Сеанс благочестия был прерван самым грубым образом. Анатолий, стукнув по плечу, развернул к выходу: пора!
- Постой! Извините, у вас есть икона Николая Угодника? - кинулся он к сторожу.
- Как же нет, в обязательном порядке есть. Так вот же она, - показал старик на стену, где неясно проступали бородатые лица. И он подошёл поближе и отыскал своего старца, Николая, но как просить о защите, не знал. Только и смог выдохнуть: "Помоги, отец, выбраться… Если можешь…" И, постояв минуту, попятился, отчего-то неудобно было поворачиваться спиной. Эх, знал он тогда! Ведь этот Николай помогает преодолевать невзгоды не только путешественникам и морякам, помогает и таким, как он… А если бы знал? Что, просил бы усердней, на колени перед иконой упал? Как знать, как знать…
Вертолётчик первым сбежал с невысокого пригорка, где стояла церквушка, а он, полный разнообразными чувствами, спускался медленно и всё хотел оглянуться. Казалось, там, на крыльце, должен стоять старик с белой, аккуратной бородкой, в накидке и с посохом в руке, вроде как провожает. И оглянулся, только на крыльце никого не было. Нет, нет, старец там, он просто невидим, решил он для себя и бросился догонять Анатолия, его длинная фигура маячила уже в десяти метрах, у самой дороги.
- Ты шо отстаёшь? Я ж сказал: от меня ни на шаг, особенно теперь.
- Объявление какое-то, слышишь? - замер на месте беглец.
- Так это ещё не наш!
- Как не наш? "Москва-Владивосток"!
- Ё! - подпрыгнул вертолётчик, и оба стремглав ринулись к вокзалу.
Под металлические звуки женского голоса, несколько раз повторившего: "Пассажирский поезд "Москва - Владивосток" прибывает на первый путь… Нумерация с головы состава… Стоянка две минуты", они и оказались на перроне. Там уже рассредоточились и пассажиры, и встречающие, и другой вокзальный народец. Беглец, искоса поглядывая по сторонам, попытался вычислить сторожевые лица. Но как их определить? Может, надо бояться этого парня, он уже два раза прошёл мимо них или этого пожилого господина, что передвинулся к ним со своей сумкой, или вот эту рослую блондинку в белой курточке. Где её багаж? Что она здесь без багажа делает? А тут ещё рядом остановилась женщина с чемоданом.
- Вы тоже в девятый? - поинтересовался Анатолий.
- Нет, мне в одиннадцатый. Сказали, в этом месте должен остановиться, если дальше состав не протянут…
Пришлось передвинутся вправо, к предполагаемой остановке своего, девятого вагона.
- Ты понял, от меня ни на шаг? У нас даже не две минуты, а меньше, - посуровел вертолётчик: план спасения вступал в завершающую стадию. Рядом нервно перебирал ногами подопечный, и не успел он сказать ему: "Не переживай!", как с дальнего конца перрона показались люди в камуфляже и с автоматами. Они медленно шли по перрону и, вглядываясь в одинаково высокие фигуры, надо было определить, что раньше подойдёт, автоматчики или поезд, автоматчики или поезд, автоматчики или поезд…
Но поезда всё не было и не было, и тревожно блестели рельсы и мигали оранжевые огни в той стороне, откуда должен появиться состав: ну, ну? И гулко забилось сердце, а тут ещё вспотели руки и свело шею: сейчас подойдёт не поезд, а патруль, спросит документы… Что за патруль? Это те… как их там… СС… ССГ? Ну да, железнодорожный спецназ… Но тут за неторопливой и важничающей троицей с автоматами появились ещё какие-то тёмные фигуры… Чёрт, сколько же их там, запаниковал он, и инстинктивно сдвинулся за вертолётчика, а тот, будто ничего не замечая стоит себе спокойно, сложил руки на груди, что-то там насвистывать. Ему-то что!
Откуда беглецу было знать, что свистеть вертолётчик Саенко А. А. начинает именно в таких нервных ситуациях, а в самых тревожных ещё сплевывает и весело выкрикивает крепкие ругательства.
Но зачем ему что-то знать про вертолётчика? Он, рыская глазами, вдруг увидел знакомую фигуру в полотняном костюме. Бородатый художник стоял у стены вокзала и спокойно курил, через плечо у него висел этюдник, рядом стояла большая красная сумка. Теперь всё понятно: этот передвижник узнал его. Узнал! Даром, что ли, так пристально рассматривал его в кафе…
И остро захотелось кинуться со всех ног подальше от этого перрона, от этого патруля, от этого информатора. Он успеет, отсюда до будки в конце перрона всего три, нет, чёрт возьми, четыре фонарных пролёта. А дальше - чернильная темнота, и пускай попробуют поймать! Надо только медленно и спокойно двинуться влево. Он скинул с плеча сумку - будет только мешать! - и дёрнулся в сторону. И тут вертолётчик вдруг положил на плечо тяжёлую руку, будто остановил, придавил, пригвоздил.
Он что, с этими ССГ заодно? Ну, что ж, вырываться он не станет. Да и не успеет: патрулю осталось преодолеть только два фонарных пролёта. И хорошо, и ладно, ещё уговаривал он себя, когда из неприметной вокзальной двери вышло два милиционер и патрульные остановились, и кто-то там рассмеялся. Смешно им! Но на какое-то время неумолимое движение автоматчиков приостановилось. Казалось, остановилось и само время…
Но тут же и взорвалось! Послышалось далекое громыхание, задрожали рельсы, и через минуту, будто из засады, с шумом и ветром выскочило чудище. И замелькали сине-красные вагоны: освещённые окна, смазанные номера вагонов, лица проводников за стёклами тамбуров… Состав несся так стремительно, что казалось, так, без остановки, и пролетит мимо станции. Но тут колеса с визгом и стоном стали тормозить, видно, только сейчас машинист и проснулся, и нажал на какую-то там кнопку.
Девятый вагон пронёсся мимо, и они бросились за ним, теперь не обращая внимания ни на патруль, ни на милиционеров, ни на художника-передвижника. Нетерпение у обоих было так велико, наверное, и вертолётчику захотелось туда, в тёплое нутро железной машины. И вот уже видно, как по ступенькам девятого вагона спустился пассажир, как показалась фигурка в форменной одежде.
- Зойка! - истошно заорал вертолётчик, размахивая длинными руками.
- Ой, Толечка! Откуда ты! - на весь перрон радостно всполошилась проводница Зоя. А тот, подхватив девушку со ступенек, прижал её к себе, и со стороны это казалось естественным порывом заждавшегося мужчины.
- Зайчик, человеку надо до Хабаровска, он документы потерял, очень надо, довези! - скороговоркой зашептал вертолётчик на ухо девушке. И, вцепившись в плечо подопечного железными пальцами, развернул к проводнице: покажись! Девушка ещё не успела ответить, а беглец уже понял: не возьмёт! Он уже разглядел блестящий и пафосный состав, в такие не берут безбилетных пассажиров. Ну, шофёр! Ну, вертолётчик!
- Толичек, миленький, ты что? - откинулась Зоя и, приподнявшись на цыпочки, зашептала: - У нас с Улан-Удэ какие-то военные по составу ходят. А двое как засели в купе, так уже час сидят… Никак не могу… Я б всё для тебя сделала, Толянчик! - И тут же ожило станционное радио: Пассажирский поезд "Москва - Владивосток" отправляется с первого пути… Говорят, кто-то у вас сбежал, так ищут… Граждане, будьте осторожны… Этот… забыла фамилию… Переходите железнодорожные пути только по переходу… Толик, у меня другой номер телефона! - И, взобравшись на ступеньки, женщина выкрикнула цифры. - Звони!
- Зайчик, повтори! - прыгал на перроне баскетболистом вертолетчик. Но проводница, обернувшись к кому-то в тамбур, уже не слышала. И тогда он стал теребить подопечного:
- Помаши, Коля, тете ручкой! Ох, я тебя, подруга, и встречу, ох, и встречу! - А потом громко, на весь перрон известил: "Вот так всегда! Не успеешь бабу оставить, как она уже и не твоя! Скажите, мужики, я не прав?" - развернулся он к патрулю. Те с каменными лицами молча прошествовали мимо. А вертолётчик, балагуря, уже толкал подопечного в другую сторону.
И когда они оказались за пределами освещённого неживым светом перрона, всё будто ножом отрезало: и суету прибытия и отхода поезда, и патрулей, и пассажиров, и проводницу Зою, и того в полотняном костюме, что стоял, покуривал. Наблюдал? Тогда почему им дали уйти? Обступившая темнота была глухой, вязкой, но и спасительной. Они кинулись в просвет между домами, в один двор, другой, и неожиданно скоро вырулили прямо на оранжевый бок своей машины. Забравшись в остывшую, но казавшуюся теперь уютной кабину, беглец с трудом приходил в себя, удивляясь своей самонадеянности: он сегодня непременно сядет на поезд. Толечка убедил? Да он и сам рад был обманываться. Чёрт возьми, не повезло! Не повезло? Очень даже повезло! Ищейки прошли мимо, не остановили, не обыскали, не задержали!
- Вот тебе, бабушка, и Юркин день! Не, это ж надо так лохонуться, а? От шо, значит, не везет, и как с этим бороться ты не знаешь? - повернулся вертолётчик к подопечному. И тот не мог скрыть своего раздражения и вроде как попенял: