- Я танцовщица, - ответила она.
Но она, конечно, не сказала ему, что танцует в чем мать родила перед мужчинами, а те гладят ее груди и бедра и даже целуют соски...
- Но мне не нравится моя работа...
Это была сущая правда.
- ...так что я хотела бы завести свое собственное дело.
Открыть салон красоты в Даймондбеке; там всегда найдется помещение для салона красоты.
- Уж вы-то, я думаю, собаку съели в красоте, - заметил Сильвер. Ему хотелось сказать Хлое приятное, и он очень надеялся, что комплимент понравится ей. Он просиял, когда услышал:
- Ой, спасибо, Сил, - в ее голосе прозвучало удивление.
- Собаку съели, - повторил он, словно политик, желающий обратить особое внимание слушателей на основную мысль своей речи.
- Спасибо, - повторила Хлоя, - но мне нужны наличные. Я же собираюсь вложить их в свое дело. Вы меня понимаете?
Она умолчала, что некоторые ее приятельницы загребают 500 - 600 долларов в день. При пятидневной рабочей неделе у них выходило 2500 - 3000 в неделю, а в год около 150 тысяч. Ничего она не сказала ему об этом. И о том, как ее искушали, соблазняли в последнее время, и она чувствовала себя загнанным зверем, тоже умолчала. Она не хотела идти в шлюхи. Ни за что на свете не хотела.
А за окнами ночь уже захватила власть над городом.
- Так сколько же вы хотите? - спросил Сильвер.
- Двадцать тысяч, - ответила Хлоя.
Это было слишком.
- Вы их получите, - сказал он.
* * *
Двое полицейских, патрулировавшие в квадрате Адам Один, спешили закончить объезд своего сектора, а потом намеревались припарковать машину и немного развлечься. Объятия, а тем более ласки в рабочее время строжайше запрещены уставом полицейского ведомства, но парни всегда будут парнями, а девушки девушками. Одного из полицейских звали Адам О'Хэр (не путать с известным автоконцерном О'Хэр), а другого - Джози Руджиеро. Вот уже полтора месяца как они занимались любовью в рабочее время, а потом возвращались к своим семейным очагам. Вначале они просто держались за руки, устроившись на переднем сиденье машины, под верещание стоявшей между ними портативной рации. Потом перешли к невинным поцелуям и прикосновениям. Утекло не так уж много воды, и во время ночной смены они оказались на безлюдном пустыре и с наслаждением трахались.
Дождливое утро, четверть шестого. Рассветать начнет только в шесть, а в 87-й участок им нужно было вернуться без четверти восемь. И расстаться до следующей смены. Но сейчас, однако, не это было у них на уме. Закончив объезд закрепленной за ними территории, они сразу же направятся в Тихую Зону, окружавшую больницу Святого Себастьяна, куда не пускали посторонних. Темные, обсаженные с обеих сторон деревьями улицы, - как раз то, что им нужно. Они молчали, но их мысли работали в одном направлении. В этот ранний утренний час движения в этом районе почти не было, транспорт мог двигаться со скоростью не более 15 километров в час, на всех перекрестках светофоры освещали мигающим светом безлюдные улицы. Если поставить машину на пустой стоянке для машин посетителей, потушить передние фары, то всякий, увидев мокнущую под дождем патрульную машину, подумает, что фараоны посредством радарной установки вылавливают лихачей. Никому и в голову не придет, что они вместо этого занимаются любовью.
О'Хэр очень жалел, что устав запрещает Джози носить в рабочее время юбку. Это намного усложняло их жизнь. А Джози молила Бога, чтобы ее муж никогда не узнал, как она с середины февраля исполняет свои служебные обязанности.
Ее муж, сержант Отдела борьбы с наркотиками, был ростом 190 см, весил 95 кг, и все знали, что за свою жизнь он снес немало голов. Адам же был ростом 173 см и весил 70 кг.
Но если ему не повезло со статью, то повезло в любви.
- Остановимся ненадолго? - спросил он.
- Мммм, да, - ответила она.
Адам кивнул головой. Ему уже было невтерпеж. Его жена Сюзанна была на седьмом месяце беременности, и их ночи были теперь безгрешными. Сюзанна, как и всякая другая жена полицейского на ее месте, была не в восторге, что ее муж работает в паре с женщиной. Да еще с темноволосой красавицей Джози Руджиеро. Итальянкой. Она видела ее на рождественском балу общественной организации полицейских. Это было еще задолго до того, как между Адамом и его новой напарницей установились любовные отношения. Его прежний напарник был убит во время дежурства. Сюзанна заявила тогда Адаму, что если он вздумает положить глаз на Джози, его новая напарница распрощается с жизнью и необязательно во время исполнения служебных обязанностей. И Адам тоже последует за ней. Старый 87-й участок лишится сразу двоих своих фараонов, и ни один здравомыслящий судья не посмеет засудить ее, Сюзанну.
Адам оправдывал свое грехопадение беременностью жены. А Джози оправдывала неверность мужу своим бешеным успехом у мужчин. Но при всем при том они были взрослыми людьми, способными оценивать свои поступки, знали, на что шли, и ничего не могли поделать со своей усиливавшейся с каждой ночью любовью.
Подъезжая в это раннее утро 26-го марта к Тихой Зоне в своем теплом и уютном сине-белом коконе, они предвкушали наслаждения, которые сулило им тайное любовное свидание.
Им и в голову не могло прийти, что они там увидят то, что увидели. Как же они были удивлены, когда нежданно-негаданно обнаружили посередине стоянки инвалидное кресло на колесах. В нем под проливным дождем сидел маленький старичок.
* * *
Дежурный врач отделения неотложной помощи больницы Св. Себастьяна сообщил Мейеру, что ранним утром кто-то оставил старика на больничной автомобильной стоянке и спросил его, имеются ли в полиции донесения о безвестной пропаже людей. Может быть, там есть сведения об этом старике. Его зовут Чарли. Больше ничего от него не смогли добиться. Чарли. Было начало девятого утра. Дневная смена приступила к работе около получаса назад, и Мейер завтракал, сидя за своим столом. Чашка кофе и подрумяненные оладьи по-английски.
- Чарли, а дальше? - спросил он.
- Я же вам только что сказал, - проговорил врач. - Чарли - это все, что мы о нем знаем.
- Негусто для начала, - заметил Мейер. - Чарли и все.
- Могу дать вам описание его внешности, - сказал врач. - На вид ему не меньше 75 лет...
- Это вы так думаете или он вам сам сказал?
- Нет. Он знает только свое имя.
- Значит, это просто ваше предположение, что ему семьдесят пять...
- Научно обоснованное предположение.
- Пусть будет по-вашему. Семьдесят пять. Какого цвета глаза?
- Синие.
- Волосы?
- Возле ушей немного седых волос. Иначе говоря, лысый.
"Как я", подумал Мейер и вслух сказал:
- Я проверю по заявлениям, поступившим в Отдел розыска без вести пропавших. Авось что-нибудь и найду.
В пределах административных границ 87-го участка находились две больницы, и обе были переполнены. Главная - Морхаузовская - считалась одной из самых плохих больниц в городе, но и больница Св. Себастьяна, или Сент-Сэб, как ее фамильярно называли горожане, недалеко от нее ушла.
Полицейские знали наперечет все хорошие больницы и только туда возили своих раненых коллег. В радиофицированных машинах, на максимальной скорости, под вой сирены. Старую Неотложку, находившуюся на территории 86-го участка, они тоже старательно избегали. Хорошей репутацией пользовались Буэнависта и еще несколько больниц. Именно туда привозили раненых полицейских.
В начале десятого утра Мейер и Хейз отправились в Сент-Сэб. Интересная пара полицейских. Оба плотные, сильные, высокие, Мейер сантиметров на пять ниже Хейза. Мейер совершенно лысый, а на голове Хейза пламенела копна рыжих волос с седой прядью над левым виском. Мейер был занят поиском деликатного синонима слова "лысый". Безволосый?
Депилированный? Его также возмущало, почему люди видят только лысых мужчин и совершенно не замечают женщин с тремя волосинками на голове. Хотя за всю свою жизнь он видел только одну лысую женщину. Она утонула в ванне, наполненной мыльной водой. Даме было под девяносто, у нее не хватило сил самой вылезти из ванны, и она захлебнулась.
Вероятно, она весь день звала слабым голосом на помощь.
В ванной комнате, на полке возле раковины, лежал парик из белокурых волос. Мейер попытался представить себе, как выглядела старуха в молодости, когда у нее на голове росли собственные белокурые волосы. Теперь же, лысая и истощенная, она была похожа на узницу концентрационного лагеря.
Эта маленькая лысая старушка, обнаруженная в ванне" долго вспоминалась Мейеру. Он даже иногда просыпался среди ночи и думал о ней. Ему показалось, что она похожа на еврейку. Ибо одно дело быть евреем, который считает Израиль" иностранным государством, каждый год на Рождество украшает елку, а в синагоге не был с тех пор, как много лет назад расследовал убийство раввина, и совсем другое дело сознавать, что преследование евреев в Германии было вызвано только тем, что они были просто такими же евреями, как он сам. Жалея маленькую старушку, положившую перед роковым купанием свой белокурый парик на полку в ванной, Мейер оплакивал каждого жившего в этом мире еврея. Правда, как оказалось, она вовсе не была еврейкой. Ее фамилия была Келли.
Она потому мне вспомнилась сейчас, подумал Мейер, что мужчина, назвавшийся Чарли, выглядит намного старше 75 лет. Научные методики явно подвели врача.
Чарли сидел на кровати, но, казалось, витал где-то в заоблачных высях. Тщедушный старик с отсутствующим выражением лица, обтянутого прозрачной, как пергамент, кожей, и синими, словно цветы цикория, глазами.
- Как поживаете, сэр? - спросил Хейз.
Старик кивнул, головой.
Чарли.
Чарли - это все, что мы из него вытянули.
С одежды спороты все метки. Укутанный в одеяло, он сидел под дождем в инвалидном кресле-коляске.
- Мы обследовали его, - проговорил врач. - У него диабет, анемия, высокое артериальное давление, ревматический полиартрит и двусторонняя катаракта. Потеря памяти.
Возможно, это болезнь Альцгеймера.
- Знает ли он, как сюда попал? - спросил Хейз.
- Вы знаете, как сюда попали, сэр? - спросил Мейер.
- В машине, - ответил Чарли.
- Кто вел машину? Знаете?
- Мужчина, - произнес Чарли.
- Он вам знаком?
- Нет.
- Знаете, как его зовут?
- Нет.
Дрожащий голос, дрожащие руки. Может быть, у него еще и болезнь Паркинсона, подумал Мейер. Фамилия и первая буква имени врача были вытиснены на маленькой пластмассовой карточке, пришпиленной к его халату. Д-р Дж. Мукерджи. Наверное, индиец, предположил Мейер. В этом американском городе врачей-индийцев было гораздо больше, чем индийцев-заклинателей змей в индийском городе Калькутте. Если вы поступаете в покой неотложной помощи в одной из здешних больниц, наверняка вас будет лечить врач, мать которого проживает в Дели.
- Как вы попали в машину? - поинтересовался Хейз.
- Меня вынесли из дома, поднесли к машине. Посадили на переднее сиденье рядом с ним.
- Когда это случилось?
- Прошлой ночью.
- Где?
- У дома.
- Где он находится, сэр?
- Дом, - повторил старик и пожал плечами.
- Он не знает, где живет, - сказал Мукерджи. - Я его уже спрашивал.
- В котором часу это было, сэр? - спросил Хейз. - Когда мужчина вынес вас из дома и понес к?..
- Видимо, он давно разучился ориентироваться во времени, - перебил его Мукерджи.
- Как выглядел тот мужчина? - спросил Мейер.
Он не надеялся получить обстоятельный ответ. Многие старики отлично помнят, что произошло с ними, когда им было четыре года, но напрочь забывают, куда всего лишь три минуты назад положили свою шляпу.
- Ему 40 - 45 лет, - ответил Чарли. - Ростом он около 180 см. Кареглазый, темноволосый. В джинсах и коричневой кожаной куртке, под курткой желтая рубашка. Без шляпы.
Мейер был потрясен. Хейз тоже.
- Черный или белый? - поинтересовался Мейер.
- Белый.
- Что вы еще можете вспомнить о нем?
- Он был очень любезен со мной, - сказал Чарли.
- Вы запрашивали Отдел розыска без вести пропавших?
- спросил Мукерджи.
- В их картотеках мужчина с его приметами не значится, - сообщил Мейер, но умолчал, что детектив, с которым он разговаривал, взорвался: "Что за чертова эпидемия!"
- Он ехал от вашего дома прямо или где-нибудь сворачивал? - снова задал вопрос Хейз.
- Не знаю, - ответил Чарли.
- Мне кажется, он в последние годы не вставал с постели, - вмешался в разговор Мукерджи. - На его теле много пролежней. Нам нужно непременно найти его родных. Тех самых, которые сбагрили его нам. Кто бы они ни были.
Это вульгарное выражение было в ходу у больничного персонала. "Сбагрить" на их языке значило выкинуть. Сбагрить. Коротко и ясно. Как ненужный хлам. Но это были живые существа. Люди.
- Долго ли вы ехали в машине? - спросил Хейз.
- У него же нет ни малейшего понятия о времени, - напомнил Мукерджи.
- Двадцать месяцев, - подтвердил его заявление Чарли.
- Он с вами разговаривал в дороге?
- Он знает, как меня звать.
- Знает, что вас зовут Чарли?
- Называл меня Чарли. Он знает мое имя.
- Чарли. А фамилия?
- Не знаю.
- Что он вам сказал на прощание?
- Сказал, что я вел себя молодцом.
- А еще что?
- Сказал, что здесь меня будут любить, - произнес Чарли и посмотрел Мейеру прямо в глаза. - А вы меня любите?
- спросил он и заплакал.
Глава 4
В четверг, около десяти утра на рабочем столе Кареллы зазвонил телефон.
- Восемьдесят седьмой участок. Карелла, - сняв трубку, представился детектив и взглянул на светодиодное табло автоматического определителя номера.
- Не пытайтесь меня выследить, - услышал он голос Глухого. - Я говорю с краденого радиотелефона.
- Ладно, - отозвался Карелла, но все-таки записал номер.
- И это не тот телефон, с помощью которого я говорил с вами в прошлый раз.
- Я так и думал.
- Люблю современную технику. А вы? Вы смотрите на АОН?
- Да. Территориальный код относится к округу Эльсинор, но вами там, разумеется, и не пахнет. Так?
- Конечно. Я в парке. Том самом, который находится напротив вашего участка.
- Гмм.
- Вы мне не верите, да?
- Я не знаю, где вы. И чего вы от меня хотите, тоже не знаю. Я очень занят, так что, если вы хотите сообщить о преступлении...
- Хочу поделиться с вами своими планами.
- Гмм.
- Вы там обдумываете какую-то пакость. Это ваше "Гмм" звучит как-то скептически.
- Мм.
- Даже в сокращенной форме.
- Ладно. Если вы хотите что-то сообщить...
- Терпение, терпе...
Карелла бросил трубку на рычаг.
В этот момент, втолкнув через проход в барьере, отделявшем комнату детективов от коридора, какого-то задержанного в наручниках, появился Артур Браун. Оба они были темнокожими с той лишь разницей, что цвет кожи полицейского полностью соответствовал его фамилии, а у человека в наручниках кожа была темно-желтого цвета. Их было бы не правильно назвать американцами африканского происхождения, ибо мужчина, которого притащил в участок Браун, родился на Гаити, а сам Браун - здесь, в добрых старых Соединенных Штатах Америки. Он был коренным американцем, а не каким-то там приблудой.
Чистокровный янки Браун гордился собой. Ростом он был 193 см и весил 102 кг. Высокий, широкоплечий, статный, отлично выглядевший в плаще свободного покроя - утром, когда он выходил из дома, шел дождь. Задержанный был ростом около 170 см. На нем были зеленые широкие брюки, зеленая же ветровка, изношенные черные мокасины и белые носки. Зеленые глаза задержанного навели Брауна на мысль, что среди его предков были французы. И говорил он только на французском языке, которого Браун абсолютно не знал.
- В чем дело? - спросил Карелла.
- Сам пока еще не разобрался, - ответил Браун. - Парень перевернул вверх дном корейскую бакалейную лавку, разбросал овощи и фрукты. А я как раз проезжал мимо.
- Ты у нас везунчик, - сказал Карелла.
- Это я и сам знаю, - отозвался Браун, снимая с задержанного наручники.
- Eux, ils sont debiles, - заявил гаитянин.
- Давай, вытряхивай все из карманов, - приказал ему Браун. - Складывай сюда на стол.
- Он что совсем не говорит по-английски? - поинтересовался Карелла.
- По-моему, нет. Карманчики, быстро! - повторил Браун и сам показал, как это делается. Полез в свой правый карман, вынул оттуда ключи и мелочь, положил все это на стол, а потом вывернул карман. - Выкладывай все из карманов на стол. Понял?
Трудно быть в этом городе полицейским. Осевшие здесь много лет назад иммигранты были преимущественно белыми европейцами, и на улицах города раньше звучали английский, итальянский, испанский и немецкий языки. А теперь в город хлынули темнокожие из латиноамериканских и азиатских стран. Раньше девять из десяти задержанных латиноамериканцев были выходцами из Пуэрто-Рико. Теперь же потомки пуэрториканцев были американцами во втором и даже в третьем поколении и без акцента говорили по-английски. С сильным испанским акцентом говорили только вновь прибывшие, в основ ном уроженцы Доминиканской Республики и Колумбии. Но это не было серьезной проблемой: многие полицейские сносно освоили испанский язык, а у сотен из них прародители иммигрировали в Америку из Гуаймаса или Сан-Хуана. Они всегда были переводчиками на допросах задержанных парней, стрекотавших как пулеметы на своем родном языке.
Но что делать с этим гаитянином, который говорил только по-французски? Браун понятия не имел, был ли это чистый или ломаный французский. А, может быть, парень лопотал на диалекте, которого ни один парижанин не понял бы. Он знал только, что речь гаитянина ему совершенно недоступна. Обычно он не понимал, что говорила на допросах половина всех задержанных. Но что поделаешь с парнем, только что заявившимся из Гайаны? В старые времена вы допрашивали негра и выясняли, что его родители проживают в Джорджии, Миссисипи или Южной Каролине, он ездит к ним в отпуск или навещает сестру, которая лежит в больнице в алабамском городишке Мобил. А теперь вы разговариваете с негром, а он на жутком английском языке сообщает вам, что его родня живет в Новом Амстердаме или Джорджтауне.
Каждый четвертый осевший здесь негр родился за границей.
Каждый четвертый. Вот и попробуйте сосчитать, сколько их.
Гайанцы же совершенно не говорят по-английски, они чирикают только на непонятном креольском наречии. А индийцы, иммигрировавшие в Америку через Гайану, говорят на хинди или урду. Какой полицейский, черт побери, поймет хоть слово, допрашивая этих новоявленных американцев? Что уж там говорить о корейцах, китайцах и вьетнамцах, беседовать с которыми все равно, что с марсианами.