В кустах весело защебетала какая-то пичужка. Небо было безоблачным, солнце весело поднималось над верхушками деревьев - день обещал быть жарким.
Я отвернулся и стал преувеличенно внимательно рассматривать старый след протектора, сохранившийся на обочине дороги. Глядел я на него так, словно это был след ноги преступника. Меня мучили поганые предчувствия.
К тому же опять заныло под ложечкой и изжога подкатила. Знакомые ощущения: незалеченный гастрит, который рано или поздно - я это знал - перейдет в язву желудка. Конечно, надо было с утра пить не навиган и тем более не кофе, а махнуть стакан теплого молока. Или съесть тарелку овсянки, как обычно заставляет меня делать Катя. Но что теперь говорить. К тому же овсянку я на дух не переношу.
Сразу по приезде на место преступления я быстро, но тщательно осмотрел берег ручья и тропинку, ведущую наверх. Ходил молча, ни на кого не обращая внимания. Осмотрел я и то, что еще несколько часов тому назад было Иваном Пахомовичем Пахомовым, - бывший егерь, затем пенсионер, шестидесяти семи лет, несудимый, состоял, вдовец и так далее, - а теперь называлось коротко: "труп гражданина Пахомова". Все сведения об убитом мне сразу же по приезде четко и ясно изложил Михайлишин. Вид лежащего в ручье почти обезглавленного, синюшного трупа не прибавил мне хорошего настроения. Бесцельно, на взгляд неискушенного зрителя, побродив еще немного вокруг места преступления, я поднялся к машинам. Ничего особенного возле трупа я не обнаружил. И поэтому стал ждать: вдруг ребята что-нибудь нароют. Сейчас дело было за судмедэкспертом и собакой. Которой по-прежнему не было. Но я понимал, что на собаку надежды маловато: если и были какие следы, то их смыл ночной проливной дождь. А может быть, и не смыл.
Вот такие дела.
Все это тоже не радовало. Не попадем мы сразу в цвет, как пить дать, не попадем.
Возле меня давно топтался Михайлишин - он подошел сразу, как я вылез из лощины. Но я делал вид, что в упор его не вижу. Старший лейтенант был "пустой". Это я понял с первого же взгляда, как только выскочил из джипа и увидел на обочине его пришибленную фигуру. Парень коротко доложил мне обстановку. Но к сказанному по телефону ничего существенного кроме биографических данных покойного он добавить не мог. Если бы что-то новенькое обнаружилось, то Михайлишин давно бы сказал. Это же его участок. Да уж, Михайлишин постарался бы ничего не упустить. Но участковый был "пустой". И обсуждать с ним вероятные версии было бессмысленно. Надо сначала спокойно обмозговать ситуацию. Тем более что, как я уже говорил, собаки до сих пор не было.
Именно поэтому я не остался возле трупа, а поднялся к машинам и теперь вот размышлял, машинально переминаясь с ноги на ногу и уставившись на след протектора. И, естественно, молчал. А что тут скажешь? В этом году по району совершено пятое убийство. И все пять - не в академпоселке, а в райцентре. Три - обычные бытовухи по пьяному делу, и ребята из моего отдела быстро и без особых усилий раскрыли их по горячим следам. Убийцами, как и следовало ожидать, оказались местные. С четвертым пока не получалось. И, судя по странным обстоятельствам убийства, как-то: отсутствие явных мотивов и орудия преступления (жертва была застрелена из ТТ, гильзы остались на месте убийства, но пистолета так и не нашли), - быть ему "висяком", то бишь оставаться нераскрытым - слишком мало данных, а следовательно, и надежды на то, что мы найдем убийцу. Который, судя по всему, был залетным. И скрылся без следа. Потому что пристрелили (четыре пули в грудь легли на редкость кучно) приехавшего в охотхозяйство на кабана одного московского функционера-демократа. Чрезвычайно шустрого и активного, если судить по публикациям.
Пристрелили голубя прямо на охоте, он и "Хайль Гайдар" вякнуть не успел. Невелика шишка, но все равно убийство зависло. Дело взяла под контроль область. Потому как прихлопнули не Бог весть какую, но шишку. И мне время от времени устраивали головомойку по поводу этого "висяка". Как вспомню - на душе муторно.
И теперь новое - зверское убийство. Прав Михайлишин: не похоже оно ни на что. Хотя бы по способу убийства. По крайней мере, я ни с чем подобным не сталкивался. Он тоже. Но он - просто участковый, а я - сыщик. Разные весовые категории. Но не в этом дело: все когда-нибудь бывает в первый раз. И не стоит по этому поводу метать икру. Мой участковый, молодчик, старался не метать. Так что, следуя этому золотому правилу, старший лейтенант Антон Михайлишин тихонько стоял рядом со мной и вроде как спокойно смотрел на копошившихся в лощине Колю и доктора Вардунаса.
Я покосился на старлея. Крепкие нервы у парня. Не зря я его хочу забрать к себе. Единственное, что выдавало его волнение, - это моторика, как любит выражаться наш высокоученый доктор. То есть жесты. Со времени моего приезда Михайлишин уже дважды снимал форменную фуражку и приглаживал и без того аккуратно причесанные короткие темно-русые волосы. Я его понимаю: он чувствовал себя не в своей тарелке - убийство, а тем более такое вот, нечеловечески жестокое, для академпоселка - событие экстраординарное. Да еще не где-нибудь, а на его участке. Первое в этом году убийство на его территории, поэтому старлей явно чувствовал себя виноватым. Хотя какая может быть вина - убийство всегда происходит неожиданно.
Слышу - Михайлишин тихонько вздохнул. Потом он быстро посмотрел на меня: ждал от начальства указаний. Но начальство мрачно молчало. И поэтому Михайлишин тоже не произносил ни слова, время от времени искоса поглядывая на меня с высоты своего роста - участковый был под метр девяносто. Здоровый парень, накачанный. Насколько я знаю, он давно и серьезно занимается карате. Лицо у Михайлишина загорелое, крупно вылепленное. Гладко выбритое. Интересно, когда это он успел? Наверняка с вечера брился - сегодня утром у него времени не было. Хорошее лицо, подвижное. Но сейчас оно ничего не выражало и казалось даже безмятежным. Но я-то видел: светло-серые глаза старшего лейтенанта были прищурены и в них - по крайней мере для меня - легко читалось скрытое напряжение. И на лбу у него выступили мелкие капельки пота. А ведь было еще не жарко.
Я полез в карман плаща и вытащил пачку "Мальборо". Достал сигарету и прикурил от почти невидимого в утреннем свете огонька "зиппо".
Надо было с чего-то начинать.
Глава 3. МИХАЙЛИШИН
- Что молчишь, сынок? - повернувшись ко мне, резко спросил Терехин. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности.
- Доброе молчанье лучше худого ворчанья? - продолжал он. - Мысли-то есть?
Это очень похоже на нашего майора: может вот молчать, как бирюк, хоть час, хоть два, а потом вдруг шарах - вопрос на засыпку. С ним не замечтаешься. Я искоса посмотрел на него. Он стоял, выдвинув вперед квадратную челюсть. Стоял жутко мрачный в своей знаменитой кепке, тень от козырька которой падала ему на глаза. Поэтому их выражения мне не было видно. Но коли обращается: "сынок" - значит, злой он сейчас как собака. А поговорками он сыплет, когда совсем злой. Но в любом случае - злой или добрый - Терехину лучше не врать: он на лжи любого поймает за пару секунд. На то он и Волкодав. Я его почти всегда так называю, за глаза конечно. И не я один. Он такой. Ему палец в рот не клади - мигом отхватит, и "мама" вымолвить не успеешь. Поэтому я честно ответил:
- Нет, товарищ майор.
При других обстоятельствах я обязательно обратился бы к нему по имени-отчеству: Петр Петрович. Он не очень любит официальные обращения. Но сейчас был неподходящий момент для задушевной беседы.
Он угрюмо посмотрел на меня:
- Ни одной?
- Ни одной, - признался я.
- Ничего не нашел? Орудие убийства?
- Нет. Я все тут облазил, товарищ майор, - сказал я.
- Следы не затоптал?
Я даже обиделся - что он меня, за пацана держит, который только позавчера из школы милиции вылупился? А еще к себе перетащить хочет. Об этом мне один мой дружок из его отдела по большому секрету шепнул. Правда, с Терехиным я упорно прикидываюсь, будто ничего про это не знаю. Но, честно говоря, жду не дождусь, когда это произойдет. Думаю, в самое ближайшее время. Особенно если я хоть как-то помогу ему распутать это убийство. Так что пахать я готов не за страх, а за совесть. А он мне про следы.
Но обиды я не то что не высказал, даже глазом не моргнул в ответ на его реплику: Терехин таких дел на дух не выносит. Я только коротко ответил:
- Я был осторожен.
- И?..
- Пусто. Да вы ж сами смотрели.
- Я-то смотрел, - проворчал он. - Какие-нибудь необычные детали?
- Ничего подозрительного. Все, как обычно. К тому же ночью гроза была, вы же знаете. Так что следы… - Я пожал плечами и добавил: - Надо ждать собаку, товарищ майор.
- Собаку. Я сам ее жду, собаку. Как любимую барышню. Долго ждут, да больно бьют…
Терехин ожесточенно сплюнул, не глядя на меня:
- Слушай, сынок, а ты выяснил, что он тут делал?
- Кто? - не понял я его. - Убитый?
- Да нет, старикан твой, который труп обнаружил.
- А-а, Бутурлин… Понимаете, товарищ майор, он бежал.
- От кого?
- Ни от кого. Он джоггингом занимается.
- Чем-чем? - Он повернулся ко мне неуловимо быстрым движением.
Я мысленно себя обматерил. Лучше его сейчас не раздражать. Дело в том, что Терехин терпеть не может, когда в разговоре употребляют всякие новомодные, особенно американские словечки и выражения. Хотя готов поставить на кон свою месячную зарплату: он прекрасно знает, что такое джоггинг.
- Ну, то есть он бегает трусцой, товарищ майор, - сказал я. - Он пенсионер и на здоровье слегка зациклился. Встает ни свет ни заря каждое утро и делает пробежку… Всегда по одному и тому же маршруту. В том числе через этот овраг и обратно.
- Это он тебе сказал?
- Нет. Я и раньше это знал.
Он что-то невнятно пробурчал себе под нос. Я терпеливо ждал новых вопросов.
- Он тебе домой позвонил?
- Да.
- Тебе, а не дежурному? Почему?
- Он меня хорошо знает.
- Откуда он звонил?
Я указал рукой в сторону видневшегося неподалеку дома под зеленой крышей:
- Вон оттуда, от Скоковых. Они хорошо знакомы. Сразу же после его звонка я позвонил дежурному, а сам сюда поехал.
Терехин помолчал. Потом спросил с эдакой ленцой в голосе, которая могла обмануть кого угодно, но только не меня:
- А где этот твой Бутурлин сейчас, сынок?
Вопрос явно не предвещал ничего хорошего.
- Я его подробно опросил и… и отпустил, товарищ майор, - сказал я. - Временно.
- Ишь ты… Отпустил, значит?
- Я не хотел его здесь держать, товарищ майор, - попытался объяснить я. - Но Николай Сергеич, то есть Бутурлин…
- Ты мне уже говорил, как его зовут, - в голосе Терехина послышались стальные нотки. Волкодав - он и есть Волкодав.
- Бутурлин одет был легко, а утро прохладное после дождя… И вообще, он человек старый…
- Хм, старый, - неодобрительно буркнул Терехин. - А я по-твоему, что, молодой?..
Я промолчал.
- Мда-а-а… - протянул он. - Ну, ты даешь, сынок. Надо же, вместо того чтобы придержать единственного свидетеля, он его спокойненько отпускает. Из милосердия. Ты что - мать Тереза? Может, у тебя в машине печка не работает, или бензина стало жалко? Так я тебе денег одолжу. На бензин. Получается, вместо того чтобы душегуба ловить, я тебя азам работы должен учить, сынок? Забыл, что торопыга обувшись парится?
Я по-прежнему молчал.
Да Терехин и не нуждался в моих оправданиях. Он занимался другим: вставлял мне, как он сам любит выражаться, "в мягкой французской манере". Но вставлял по полной программе.
Волкодав, конечно, был прав на все сто - свидетеля нельзя было отпускать до приезда опергруппы. Но я помнил, как расспрашивал Николая Сергеевича, когда примчался сюда первым. И как потом он, считая, что я не вижу его манипуляций, сунул под язык таблетку валидола. Я ведь знаю, что без лекарства он из дома не выходит.
Вот тогда-то я его и отпустил.
А теперь вот чувствую себя перед Волкодавом как щенок, бесстыдно нагадивший в чужой гостиной на персидский ковер. Как будто взял - и специально отпустил настоящего преступника, замочившего невинного егеря. Хотя в отличие от майора Терехина я не первый год знаю старого Бутурлина и, хоть застрели ты меня, представить его в роли хладнокровного убийцы ну никак не могу.
- Струхнул твой Бутурлин, когда труп обнаружил? - без улыбки спросил Терехин, но тон при этом слегка сбавил.
- Наверняка испугался. Но по его виду я бы не сказал. Он хорошо держался.
- Ладушки, Михайлишин. Потрясем твоего старикана, хоть ты его и отпустил… Попозже. У тебя все?
- Нет, не все. Вот что я выяснил у Бутурлина, товарищ майор. Покойный Пахомов ведь из гостей шел. А в гостях-то он вчера был как раз у Бутурлина. Они старинные приятели.
Терехин внимательно посмотрел на меня. Задумался.
- А это ты тоже самостоятельно выяснил, сынок? - тихо спросил он, выделив слово "самостоятельно".
- Нет. Это мне сам Бутурлин сказал.
- Без нажима?
- Сам. Сразу же. Это было первое, что он мне сказал, когда я сюда приехал.
- А ты говоришь, сынок, мыслей нет, - удовлетворенно сказал Терехин, оскалив белоснежные, как у двадцатилетнего, зубы. - Вот тебе и первая зацепка. Обязательно потрясем твоего бегуна. Время смерти определили?
- Доктор Вардунас как раз этим занимается. Я ему сказал, чтобы тело на берег не вытаскивали, пока вы не приедете и сами не осмотрите.
- Тело, сынок, я уже осмотрел, - ворчливо сказал Терехин. - Тело как тело, ничего особенного.
А вот тут он слукавил.
Способ убийства был необычен, и он это прекрасно понимал. Просто сейчас Волкодав зол на весь свет, потому и лается. Я знаю: он всегда злится, когда какое-нибудь серьезное дело, особенно убийство, начинает раскручивать. Не любит Волкодав убийц. Ох, не любит. Не завидую я тому, кто егерю горло перерезал.
Он достал из кармана плаща плоскую металлическую баночку. Открыл ее, загасил окурок о дно баночки и спрятал его туда же. Сунул баночку обратно в карман. И тут же закурил новую сигарету.
Я услышал торопливые шаги и обернулся.
- Да, вот, кстати и сам доктор, - сказал я Терехину.
Из лощины, на ходу стягивая медицинские перчатки, поднимался высокий, невероятно худой человек с длинным костистым лицом, на котором выделялся крючковатый нос. Человек был дочерна загорелый и напоминал индейца племени сиу, по ошибке надевшего элегантный костюм и модные круглые очки в роговой коричневой оправе. Это и был наш судмедэксперт - знаменитый доктор Вардунас, которого Волкодав всегда вытаскивает на убийства.
- Доброе утро, Петрович, - весело обратился индейский вождь к Терехину, засовывая перчатки в пластиковый пакет. - Пришел полюбоваться на кровавое зрелище?
- Да нет, я вообще-то по грибы отправился, - огрызнулся Терехин. - Народ говорит, белый на Касьяновой пустоши косяком пошел.
- Ну что ж, Бог в помощь, Петрович, - невозмутимо парировал доктор.
- Когда предположительно он умер, доктор? - спросил Терехин, глядя мимо Вардунаса в сторону ручья. Увидев, что Терехин разговаривает с доктором, к нам немедленно подошли и остальные члены опергруппы.
- Думаю, что не более шести-семи часов назад, - сказал Вардунас.
- Значит, где-то в районе полуночи?
- Вроде того. Точнее сейчас трудно определить - труп всю ночь пролежал в холодной воде.
- Причина смерти?
- Шок. Потеря крови. Практически мгновенная остановка сердца. Точнее скажет патологоанатом. Дай сигарету, Петрович, - попросил он Терехина.
- Ты ж вроде как бросил?
- Бросил. И начал.
Терехин молча протянул ему пачку. На меня они не обращали ни малейшего внимания - словно я был не человек, а клен на обочине.
- Да-а, - медленно протянул доктор, прикуривая от зажигалки Терехина. - Много я повидал, но такого…
В ответ Терехин только хмыкнул:
- А чего особенного-то? Ну, полоснул душегуб ножичком по горлу.
- Нет, Петрович. Не ножичком, - серьезно сказал доктор. - Четыре разреза. Чрезвычайно глубокие, идеально ровные и параллельно расположенные разрезы. Совершены они явно одновременно. Такое ощущение, что это было сделано каким-то специальным приспособлением. Каким - я понятия не имею.
- Маньяк?
- Не уверен. Ничего необычного, кроме способа убийства, нет. Никаких, по крайней мере при внешнем осмотре, следов изнасилования. Дополнительных травм, членовредительства - тоже. Хотя совсем не исключено, что и маньяк. Но первое впечатление у меня такое, Петрович, что к убийству тщательно подготовились. А я, знаешь ли, дорогой Петр Петрович, доверяю своим первым впечатлениям.
- Ладушки, ладушки, Глеб Алексеич, - ворчливо прервал доктора Терехин. - Впечатления можешь оставить для мемуаров. Когда бригада закончит осмотр, вытаскивайте жмура из ручья - и быстренько в морилку, на вскрытие. Вряд ли на нем пальчики остались. Наверняка водой смыло.
Последняя фраза была сказана специально для поднявшегося из лощины Коли Бабочкина. Тот в ответ только хмыкнул.
- Если патологоанатом обнаружит что-нибудь экстраординарное, немедленно звони мне в отдел, - велел Волкодав светловолосому оперу Саше Поливалову и, повернувшись, хмуро взглянул на меня. - А ты вот что, сынок… К завтрашнему утру чтобы нарисовал мне всю картинку по академпоселку и железнодорожной станции: ну, шпана, малолетки, алкаши. Кто чем вчера занимался, есть ли у кого связи с Москвой. Кто от "хозяина" недавно вернулся. Понял?
Ничего себе, сказанул! По всему поселку? Это называется отработка криминогенной зоны. А говоря нормальным языком - это ж сколько мне придется за один день перелопатить всякого дерьма? Я подумал, может, он даст мне хотя бы еще сутки? И решил поклянчить:
- Но, товарищ майор…
Даже закончить фразу он мне не дал.
- Что - "но"? - свирепо уставился он на меня. - Жмурик на твоей территории, Михайлишин?
- Да, обнаружен на моем участке.
- Вот и рой носом землю, чтоб аж дым пошел. А к старикану своему свозишь меня сегодня… Самолично. В обед, в пятнадцать ноль-ноль. Из уважения к старческим сединам не буду его в отдел таскать, на месте у него объяснение возьму. Но смотри, не ляпни ему, что я с тобой приеду. Ладушки?
- Понял, товарищ майор.
Послышалось надрывное завывание двигателя. Мы дружно обернулись. Визжа покрышками, у лощины затормозил потрепанный милицейский газик. Из него выскочил молодой сержант-кинолог со здоровенной овчаркой на брезентовом поводке. Он чертом подлетел к Терехину, но вякнуть ничего не успел, потому что Волкодав ледяным тоном осведомился:
- Ты где это, Митьков, шляешься? Лычки мешают?
- Товарищ майор, бак пустой, вчера столько мотались, всю горючку сожгли, - испуганно затараторил сержант. - Я к завгару, а он говорит: мол, все лимиты исчерпаны на бензин… А я ему говорю…
И тут Волкодава наконец прорвало - все раздражение, накопившееся за это злосчастное утро, вылилось на враз сбледнувшего сержанта.
- Чтоб у твоего завгара хрен на лбу вырос! - рявкнул он. - Вот я ему сегодня устрою лимит! На всю оставшуюся жизнь. И тебе тоже! Марш работать, Митьков!
Парень поспешно козырнул и помчался следом за рвущейся с поводка псиной вниз, к ручью. Мы молча наблюдали за его действиями. Они подбежали к мосткам через ручей.