- Теперь слушай, - продолжал басовитый голос (он говорил медленно, четко выговаривая каждое слово). - Вчера ты не смог достать инструкцию. Мы это знаем. Но не горюй. В этом не твоя вина, а наша. В связи с обстоятельствами операция на один-два дня откладывается. Следи за мачтой возле школы. Когда на мачте появится белый флажок, в тот же день в девятнадцать ноль-ноль пойдешь к амбразуре за инструкцией. Ясно?
- Ясно! Ясно! - И радость горячей волной прокатилась по всему телу, хлюпнула-защекотала в горле. Значит, не отшили, не забраковали меня, а просто что-то помешало! И так мне не хотелось вешать сейчас трубку, так хотелось еще поговорить, спросить что-нибудь. - Слушайте! - И голос мой сорвался. - Слушайте, а… а… - я не знал, что сказать, - а… а… а как вас по отчеству?
- Фу ты! - Он запнулся и вдруг рассмеялся. - Вот тебе и раз! А я и сам не знаю, как имя-отчество этого Федорищенко, да. А на что тебе? Обойдется и так.
Я растерялся. Халабуда не спускал с меня глаз и прислушивался к каждому слову. Я понял, что сморозил глупость. Нужно было как-то выпутываться.
- Ага, спасибо, теперь буду знать, - сказал я, прикидываясь перед Халабудой, будто получил ответ на свой вопрос.
Тот, на другом конце провода, все понял.
- Молодец! - сказал он. - Ну, хорошо. Тогда все. А в Дедовщину все-таки съезди на полчасика, чтоб не вызывать подозрений. Ну, будь здоров!
- Ага, сейчас поеду. До свиданья, - и я положил трубку. В голове моей как-то странно гудело и звенело.
- Что за Федорищенко? - сразу спросил Халабуда.
- Инспектор роно. Просил приехать в Дедовщину. Он расследует дело о драке на стадионе тридцатого июня. Хочет уточнить кое-какие факты.
- A-а… его я, кажется, знаю, - важно прогнусавил Халабуда. - Точно. Знаю. Федорищенко. Знаю…
Спиридон Халабуда любил похвастать своим особым знакомством с руководящими работниками района. И хотя по выражению его лица было видно, что Федорищенко он наверняка не знает, я встревожился: а что, если он где-нибудь слышал его имя и отчество и сейчас меня спросит? И я, делая вид, что мне нужно спешить, быстрей попрощался и убежал.
Деду я сказал слово в слово то, что и Халабуде, и, даже не позавтракав, а выпив только стакан молока, сел на велосипед и поехал.
Выезжая, я искоса взглянул через плетень на Павлушу. Он сидел на земле посреди двора, хмурый и злой, перед велосипедом, который стоял вверх колесами, и крутил рукой педаль. Заднее колесо то и дело чиркало о раму. "Восьмерка"!
"Видно, они проверили его вчера и убедились, что он не лучше меня, - подумал я, - и решили вернуться к моей кандидатуре".
Мне стало жаль Павлушу. Но что же я мог сделать? А может, он вообще не туда ехал… А куда? Кто его знает! Может, просто катался…
Когда я не могу найти ответ на какой-нибудь вопрос, то просто отбрасываю его и начинаю думать о чем-нибудь другом. Такой уж у меня характер.
А какой густой голос у этого дяденьки по телефону! Наверное, не ниже чем полковник. А может, и генерал. Говорит так внушительно, солидно. И все продумано. Инспектор роно. Драка на стадионе.
Я выехал за околицу и как раз проезжал мимо стадиона. По правде говоря, это не совсем стадион, а просто кусок поля, ворота с двух сторон (без сетки, конечно). И по бокам в один ряд лавки вкопаны из кривых неструганых досок.
По всему полю трава вытоптана, а у ворот выбита так, что иногда во время игры пылища - мяча не видать.
Тридцатого июня этого года здесь проходила товарищеская встреча по футболу между командами класса "Г" - нашей васюковской "Ракетой" и дедовщинским "Космосом". Команды были школьные, играли старшеклассники. У нас на воротах стоял Бардадым, центром нападения был Вовка Маруня, наш васюковский Блохин. Он хотя и учился только в восьмом классе и выглядел очень щуплым, но обводил здоровяков-десятиклассников, "как мальчишек" (по выражению деда Саливона).
Матч проходил в жаркой борьбе. За пятнадцать минут до конца счет был 23:18 в пользу дедовщинского "Космоса". Стадион неистовствовал, ревел ревмя. Среди наших болельщиков особенно отличались дед Саливон и баба Маруся, наша школьная уборщица. Дед Саливон не замолкал ни на минуту, подзадоривая игроков:
- Вовка, давай, давай! Ванюшка, пасуй Грицко! Головой, головой!.. А, чтоб ты треснул! Чего же ты отдал мяч, недотепа? Бей, Вовка, бей!..
А баба Маруся все время вполголоса бубнила:
- Господи милосердный! Боже праведный! Сделай, чтобы наши забили гол! Господи милосердный! Боже праведный! Сделай, чтоб наши забили!..
И когда наши забивали, она верещала тонким, пронзительным голоском:
- Шту-у-ка! Шту-у-ка!
И крестилась.
За пятнадцать минут до конца игры Вовка Маруня прорвался с мячом к воротам и влепил бы в девятку, но защитник "Космоса", здоровенный бугай Роман Гепа (двоюродный брат того Гепы, который пошел учиться на попа), подцепил его ногой, и Вовка запахал носом. А судья, дедовщинский киномеханик Яшка Брыль, вместо того чтоб назначить одиннадцатиметровый, дал угловой. Мол, Гепа действовал правильно, только выбил за линию ворот, а Маруня, дескать, сам упал.
Ух, что тут поднялось! Наши болельщики так отчаянно загорланили, засвистели, завопили, будто настал конец света.
- Судью на мыло! Судью на мыло! - кричал, чуть не лопаясь, дед Саливон.
- Пенальти! Пенальти! Ах ты вражья сила! - верещала баба Маруся.
Но судья не обратил на этот рев никакого внимания. Таков уж порядок: на поле судья - хозяин. После встречи можете опротестовывать его действия сколько хотите, а во время игры слово судьи - закон.
Стиснув зубы, Вовка Маруня подал угловой и от волнения неудачно - в аут.
Но за минуту до финального свистка мяч снова попал к Маруне, и он опять прорвался к воротам. Гепа, видя, что судья смотрит сквозь пальцы на его нарушения, теперь уж нарочно зацепил Маруню, и тот снова запахал носом. Уж тут Маруня не стерпел (он у нас такой горячий!), вскочил и, несмотря на то что едва доставал Гепе до подбородка, дал ему в нос. Гепа лягнул ногой, и Маруня кубарем покатился по земле. Тогда к Гепе подскочил наш левый крайний Юрка Загубенко и врезал ему под дых. Ну, и началось…
Пока болельщики опомнились и бросились разнимать, наша "Ракета" успела так пройтись по дедовщинскому "Космосу", что от него осталось только мокрое место. Ведь один наш Бардадым мог свободно отлупцевать по крайней мере пятерых дедовщинских форвардов. А двадцать три пропущенных гола удесятеряли его силы.
Игроков едва растащили.
- Вот так товарищеская встреча! - сказал дед Саливон. - Вторую такую придется, наверно, проводить прямо на кладбище.
- Это еще, знаете ли, ничего, - сказал Павлушин отец. - Это еще мелочи. А вот между Сальвадором и Гондурасом из-за футбольного матча настоящая война началась. Стотысячные армии… Артиллерия, самолеты, танки… Вот это, знаете ли, болельщики…
Особенно я был доволен, что Бардадым успел заодно надавать подзатыльников и судье. Чтоб знал, свинья, как подсуживать своим!
Вот какой матч был тридцатого июня.
Честно говоря, было что расследовать.
Я заехал в Дедовщину и свернул прямо к сельмагу. Купил там леденцов на палочках, покрутился немного - и назад. Настроение у меня было прекрасное. Несмотря на то что погода портилась, собирался дождь.
На вышке над лесом алел флаг. Значит, учения еще идут.
Подъехав к селу, я, как и вчера, свернул на тропинку, что вела по задворкам мимо сада Галины Сидоровны. Меня тянуло взглянуть, что там такое было - нет ли каких-нибудь следов вчерашнего человека. А может, он еще ночью приходил?
Возле сада учительницы я слез с велосипеда, положил его на землю и, крадучись, как настоящий сыщик, пошел, озираясь по сторонам. Тропинку в двух местах пересекали следы здоровенных сапог (не меньше чем сорок пятый размер!). Они четко отпечатались на влажной земле. Одни следы были повернуты носками к саду, другие наоборот - к полю. Это он приходил, а это - возвращался.
Возле кустов малины, где он прятался, трава была примята и лежал мокрый окурок сигареты с фильтром. Я поднял. Сигарета была очень мало откурена и загашена о землю. Марка - "Столичные".
Шерлоку Холмсу или майору Пронину одного этого окурка и следов было бы достаточно, чтоб узнать все. Но я не был ни Шерлоком Холмсом, ни майором Прониным. Я мог сказать только то, что человек - курящий и что у него большие ноги. Ничего другого я сказать не мог. Разве только, что сигареты он покупал не в нашем сельмаге (в нашем "Столичных" не было), а может быть, в дедовщинском, там есть, я только что видел.
Но для выяснения личности незнакомца этого было маловато.
Что ж он тут все-таки делал? Почему прятался? Неужели хотел ограбить учительницу, а я его спугнул? Не похож он был ни на кого из наших, совсем незнакомый какой-то…
- Только смотри все же осторожнее, Ганя, - услышал я возле хаты.
- Ой, что вы, Галина Сидоровна, что вы!.. - пискляво застрекотало в ответ. Это был голос Гребенючки.
А, чтоб ты лопнула! Еще не хватало, чтоб она меня тут видела!
Пригнувшись, я проскользнул на тропинку, к велосипеду. Оседлал Вороного - и аллюром во весь опор!
Вот ведь эта Гребенючка! Терпеть не могу, когда к учителям подлизываются, лезут со всякими нежностями: "Галина Сидоровна, дорогая! Галина Сидоровна, золотая! Галина Сидоровна, серебряная! Ах! Ох! Ах!" Противно!
Уж лучше двойки получать, чем подлизываться.
Я выехал на улицу и увидел в спину Гребенючку, которая шла от ворот Галины Сидоровны в нарядном белом платьице в синий горошек. Она не шла, а выступала на цыпочках, как какая-нибудь дрессированная собачонка в цирке, мелко перебирая ногами. Наверно, думает, что она такая уж хорошая и пригожая, что сил нет.
И тут я вспомнил Павлушу, сидевшего на земле с велосипедом, хмурого, мрачного, как осенняя ночь. И лютая злоба к Гребенючке охватила меня. Это она виновата во всем, ведьма курносая! Она! Она! Это из-за нее мы стали врагами!
Посреди улицы разлилась огромнейшая лужа. Гребенючка как раз проходила мимо нее и осторожно жалась к тыну, чтобы не забрызгать платье, ступая по краю лужи.
Она смотрела под ноги и меня не видела.
Эх, разогнался я да и прямо через эту лужу - ш-шуррр! Бры-ыззь! Целые гейзеры жидкой грязи хлынули на Гребенючку, и белое чистенькое платьице ее вмиг превратилось в грязную тряпку, а вся она стала похожа на пугало огородное.
- Ой! - только и успела вскрикнуть она, отшатнувшись.
А я пришпорил своего Вороного и, не оглядываясь, помчался дальше. В груди у меня булькала и клокотала радость отмщения.
Вот тебе! Вот тебе! Чтоб знала, чтоб не разлучала друзей, не делала из них врагов. Кр-р-апива кусачая!
Я резко свернул вправо, на нашу улицу. Еще издалека увидел - Павлуша все еще сидит на земле около своего велосипеда и крутит ключом какие-то гайки.
И тут я подумал, что сейчас Гребенючка пойдет домой (куда же еще идти в таком виде!) и ей обязательно нужно будет пройти мимо наших с Павлушей хат. Павлуша ее увидит и…
Я нажал на педали и проскочил в свой двор. Павлуша даже головы не поднял.
Прислонил я Вороного к воротам и притаился за плетнем. А ну-ка! Сейчас он увидит свою красавицу. Хе-хе! Это даже хорошо. Может, хоть теперь расчухает наконец, на кого променял друга.
Секунды ожидания тянулись так долго, что я подумал, уж не вернулась ли она назад к Галине Сидоровне жаловаться на меня и требовать наказания. Дудки! Попробуй докажи! Кто видел? Ничего не знаю. Сама замаралась, как хрюшка, а потом на кого-то сваливает.
Я смотрел сквозь плетень на Павлушу. Улицы я не видел и потому не заметил, как Гребенючка подошла. Но вдруг Павлуша так резко вскочил, что велосипед упал на землю.
- Ой, Ганя, что такое? Где ж ты это? Кто тебя так? - воскликнул он удивленно.
Сердце мое так и заколотилось.
Ну, сейчас начнется! Сейчас она на меня всех собак навешает. Только держись! Ну и пусть! Пусть докажет! А кто видел? Ничего не знаю. Сама забрызгалась, как хрюшка, а потом…
- Да сама виновата, - весело затараторила Гребенючка. - Грузовик ехал, а я не успела отбежать, растрепа. Вот уж разукрасил, правда? Хи-хи-хи!
- Да беги домой быстрей! Вот еще! - крикнул Павлуша с искренним сочувствием и досадой.
А я только рот разинул…
Ну и ну! Что это она?.. Ишь ты, какая благородная!.. И стало мне как-то не по себе, как будто не она, а я весь в грязище с ног до головы.
Гребенючка давно убежала домой, Павлуша вернулся к своему велосипеду, а я все еще сидел на корточках у плетня и не мог двинуться с места.
Стал накрапывать дождь.
Павлуша потащил велосипед в хату.
Пошел со двора и я… Настроение было вконец испорчено.
…Дождь лил весь день. А к вечеру поднялся ветер. Он, как из ведра, обдавал окна тяжелыми струями ливня - аж стекла звенели. И дико завывал в трубе. В такую погоду хорошо лежать где-нибудь в укромном местечке и читать какую-нибудь приключенческую книжку. Я стащил у отца "Покушение на бродягу" Жоржа Сименона (он сам мне ее не давал - считал, что она не детская) и, укрывшись с головой и оставив только узенькую щелку, чтобы падал свет, окунулся в захватывающий мир комиссара Мегре, мир загадочных убийств, страшных преступлений и тайн.
Глава XVIII. Стихийное бедствие. Я принимаю решение
Ночью я внезапно проснулся и сразу почувствовал тревогу. В хате горел свет и слышались приглушенные голоса, ощущалась какая-то суета и движение. Так было, когда у отца однажды среди ночи случился приступ аппендицита и его отправили в больницу. Тогда меня тоже никто не будил, я проснулся сам. Вот и теперь. Я мигом вскочил и, запинаясь от волнения, спросил:
- Что? Что такое?
Среди хаты стояли одетые в плащи отец, мать и дед. У деда в руках было весло.
- Спи, сынок, спи! - повернулась ко мне мать.
- Что случилось?
- Река от дождей поднялась, вышла из берегов. Плотину у мельницы прорвало. Село внизу заливает, - молвил дед.
- Да ты спи, спи, - повторила мать.
Я вскочил с кровати. Ну да, спи! Там людей заливает, а я - "спи"!
- Я с вами!
- Да ты что?! Вон Иришка проснется, бояться будет, если никого не окажется. Ложись, спи сейчас же! Это тебе не игрушки! - повысила голос мать.
Но я уже одевался. Меня била какая-то нервная дрожь, и я долго не мог попасть ногой в штанину. Зубы отбивали бешеный рок-н-рол. "Спи"! Может, я всю жизнь ждал этой ночи… Вот когда можно совершить что-нибудь геройское! А тут - "спи"! Нет уж! Нет!
- Пусть идет. Глядишь, подсобит. Он уже взрослый, - сказал дед.
- Правда, пускай! - поддержал отец.
Свет мигнул и погас.
- Оборвало! А может, и столб повалило, - сказал в темноте отец.
Дед чиркнул спичку, зажег керосиновую лампу, стоявшую на выступе лежанки.
- Надень вот отцовский ватник и сапоги, - сказала мне мать.
- Фонарик свой возьми, - добавил отец.
- Лампу не будем гасить. Пусть горит. А то Иришка проснется… Ох, лучше бы ты не ходил! У меня душа была бы на месте. - Мать вздохнула.
- Да что ты, мама, с этой Иришкой! Здоровущая девчонка, в школу уже ходит, а ты…
- Пошли, пошли, хватит уж вам, - вмешался дед.
Мы вышли из хаты в сырую, ветреную темень. Ветер хлестал дождем прямо в лицо.
- Главное - лодки, наверно, снесло, потопило, - едва расслышал я голос деда, который шел рядом.
Я хотел сказать, что плоскодонку нашу, может, и не снесло, потому что она на пригорке лежит вверх дном, но ветер заткнул мне рот, и я только хавкнул.
То тут, то там будто мерцали светляки - то отовсюду с фонарями спешили люди.
Еще издали сквозь ливень был слышен какой-то тревожный шум. Чем ближе мы подходили к улице Гагарина, которая вела к берегу, тем явственней и громче становился этот шум. В нем уже можно было различить рокот мотора, стук топоров и отчаянные, душераздирающие женские крики: "Спасите! Караул! Ой, лишенько!" Тяжко ревела скотина, верещали свиньи, выли собаки.
Все это раздавалось уже совсем близко, рядом, но, как я ни напрягал зрение, сквозь дождь и темноту ничего не было видно.
И вдруг впереди вспыхнули два горящих глаза - фары.
И первое, что я увидел в свете фар, - были плетень и вода. Вода набегала волной и разбивалась о плетень, а он шатался и кренился набок. Потом возле плетня возникла фигура по пояс в воде, с телевизором на голове. В свете фар мокрый от дождя экран поблескивал огромным страшным бельмом.
Фары были тракторные - в проулке натужно взрёвывал трактор "Беларусь". Его большущие задние колеса буксовали, разбрызгивая грязь.
- Давай, давай, ну! - кричал кто-то позади трактора: там светились еще фары машин.
Несколько мужчин посреди улицы стучали топорами - наскоро сбивали из бревен плот.
Наши сразу бросились помогать: дед - строить плот, отец - к трактору, а мать прямо в воду, к ближайшей хате - выносить добро.
- Побудь пока тут! - крикнула она мне на ходу.
И я не успел опомниться, как остался один.
В темноте то и дело, будто водяные, появлялись из воды люди, таща на себе разный домашний скарб. Вон провели корову, которая уже не мычала, а только стонала. Вон старушка, спотыкаясь, тянет за собой по воде, как лодку, оцинкованное корыто с узлами и подушками. И, плача, все время причитает:
- Ой, что делается! Ой, господи! Ой, за что ж такая кара! Ой, пропало все, пропало! Ой, боже ты мой, боже!
- Хуже всего внизу, на берегу, - сказал кто-то в темноте. - Гребенюк, Мазниченко, Пашко затопило совсем. А старую Деркачку - так по самую крышу. И добраться не на чем, лодки потопило. Еще и трактор вон застрял - бревна для плотов не подвезешь…
- Что ж это такое в природе творится, ей-богу? Одни стихийные бедствия по всему миру: ураганы, землетрясения, наводнения, смерчи. То в Америке, то в Японии, то в Голландии… Да и у нас… То в Закарпатье, то на Кубани… А теперь вот здесь…
Раздался скрип колес, храп коней - люди подъезжали на телегах.
- Кладите сюда! Давайте! Телевизор вот тут поставьте, на сено!
Я кинулся помогать грузить на телеги вещи потерпевших.
Из темноты послышался голос Ивана Ивановича Шапки, председателя колхоза:
- Везите в школу! Занимайте классы! И клуб занимайте и правление! Там все отперто!
А трактор все рычал и рычал, аж взвизгивал. Но ни с места.
Там командовал мой отец:
- Переключай на первую! Влево подай, влево! Давай назад! Теперь вперед!
То было проклятущее место. Там всегда грязь даже в самую сухую погоду. И вечно застревали машины. А теперь от дождя оно совсем раскисло и прямо засасывало, как трясина.
Внезапно издалека, с берега, донесся душераздирающий женский крик:
- Спасите! Спасите! Ой!
Люди беспорядочно засуетились. Кто-то из мужчин кинулся прямо в воду. Ему закричали:
- Куда ты? Чем ты поможешь? Сейчас плот кончим.
Но он уже исчез в темноте.
Тогда все накинулись на тракториста:
- Что ж ты засел?! Там люди гибнут, а ты!.. На тракторе не можешь проехать, герой!
Кричали так в досаде от собственного бессилия.
Тракторист хрипло отругивался: