Он уже в пятый раз ее вытаскивал, а она даже не успела зарумяниться.
- Похоже, - сказала Брук, глядя на свою и вставая. - Спасибо, Джон.
Я кивнул, глядя им вслед, - они направились к столу за булочкой и горчицей. Я увидел, как она улыбается, беря кетчуп из рук мистера Кроули, и монстр в моей голове встал на дыбы, рыча и обнажая клыки. Как он смеет прикасаться к ней? Видимо, мне надо приглядывать за Брук, чтобы с ней ничего не случилось. Я почувствовал, что готов зарычать, и заставил себя улыбнуться. Повернувшись к костру, увидел, что мама озорно улыбается мне с другой его стороны. Я заворчал про себя - не хотел придумывать, что говорить на ее замечания, а она непременно начнет болтать всякую ерунду, когда мы вернемся домой. Я решил, что уйду с собрания последним.
Брук и Итан не вернулись к костру есть хот-доги, и тем вечером у меня больше не было случая поговорить с ней. Я видел, как она раздает горячий шоколад в одноразовых чашках, и надеялся, что принесет и мне. Но миссис Кроули ее опередила. Я выпил шоколад и выбросил чашку в костер, смотрел, как остатки шоколада чернеют на дереве, а чашка сворачивается и пузырится, а потом исчезает в углях. Вскоре после этого семья Брук покинула собрание.
Когда все сосиски были поджарены и люди начали расходиться, я скормил огню несколько больших чурок, сделав из них пирамиду ревущего огня. Это было прекрасно - так жарко, что красные и оранжевые языки превратились в ослепительные желтые и белые, настолько горячие, что толпа подалась назад, а я скинул куртку. Рядом с костром было тепло и светло, как в летний день, хотя был вечер в конце декабря. Я обошел костер, пошуровал в нем кочергой, посмеялся вместе с ним над тем, как он поедает дерево и уничтожает бумажные тарелки. Обычно костер трещит и щелкает, но на самом деле это говорит не огонь, а дерево. Чтобы услышать голос огня, нужно огромное пламя, как это, мощная топка, которая рычит, создавая собственную тягу. Я присел как можно ближе к огню и прислушался к его голосу - воющему шепоту радости и безумия.
На уроках биологии мы обсуждали определение жизни: чтобы ту или иную сущность отнести к живым существам, она должна есть, дышать, давать потомство и расти. Собаки отвечают этому определению, а камни - нет. Деревья отвечают, а пластмасса - нет. По этому определению огонь - бесконечно живое существо. Он поедает все: от дерева до плоти, выделяя отходы в виде пепла, он вдыхает воздух, как человек, забирает из него кислород, а производит угарный газ. Огонь растет, рождая новые огни, которые распространяются, производя свои собственные. Огонь пьет бензин, а выделяет золу, он сражается за территорию, любит и ненавидит. Иногда, глядя на людей, погруженных в свои ежедневные заботы, я думаю, что огонь живее нас - умнее, жарче, увереннее в себе и в том, что ему нужно. Огонь не успокаивается, не идет на компромиссы и не проходит мимо. Он действует.
Огонь существует.
- "Как дерзал он так парить?" - произнес чей-то голос.
Я повернулся и увидел мистера Кроули - он сидел в нескольких футах от меня на складном стуле и вглядывался в огонь. Все остальные уже ушли, а я, слишком поглощенный огнем, не заметил этого.
Мистер Кроули казался каким-то отсутствующим и занятым своими мыслями. Он говорил не со мной, как мне сначала показалось, а с самим собой. А может быть, с огнем. Не сводя глаз с пламени, он заговорил снова:
- "Кто посмел огонь схватить?"
- Что? - спросил я.
- Что? - повторил он, словно я разбудил его своим вопросом. - А, Джон, ты все еще здесь. Нет, ничего, это просто строки из одного стихотворения.
- Никогда его не слышал, - сказал я, снова поворачиваясь к огню.
Теперь он уменьшился и, хотя все еще оставался силен, уже не бушевал. Я должен был запаниковать, оказавшись поздним вечером один на один с демоном. Я тут же подумал, что он, вероятно, каким-то образом вычислил меня и теперь знает, что мне известна его тайна, что это я подложил письмо. Но его мысли явно витали где-то далеко, - несомненно что-то выбило его из колеи и заставило грустить. Возможно, на уме у него было это послание, но обо мне он не думал.
Более того, его мысли были заняты огнем, который манил, притягивал. Глядя, как он смотрит на огонь, я понял, что он любит его так же, как я. Поэтому он и заговорил - не потому, что подозревал меня, а потому, что мы оба были связаны с огнем, а значит, в некотором роде и друг с другом.
- Никогда не слышал? - удивился он. - И чему вас только учат в школе! Это же Уильям Блейк!
Я пожал плечами, а он заговорил снова:
- Я когда-то выучил его наизусть. "Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, создал страшного тебя?"
- Кажется, я что-то такое слышал, - сказал я.
Уроки английской литературы никогда меня особенно не привлекали, но мне казалось, что стихотворение об огне я где-то слышал.
- Поэт спрашивает у тигра, кто его сотворил и как, - сказал Кроули, глубоко спрятав подбородок в воротник. - "Чей был молот, цепи чьи, чтоб скрепить мечты твои?"
Мне видны были только его глаза - черные впадины, в которых отражались пляшущие языки пламени.
- Он написал два таких стихотворения - "Ягненок" и "Тигр". Одно соткано из любви и нежности, а другое выковано из ужаса и смерти.
Кроули посмотрел на меня, взгляд у него был тяжелый.
- "В тот великий час, когда воззвала к звезде звезда, в час, как небо все зажглось влажным блеском звездных слез, - он, создание любя, улыбнулся ль на тебя? тот же ль он тебя создал, кто рожденье агнцу дал?"
Огонь шуршал и потрескивал. Наши тени танцевали по стене дома. Мистер Кроули снова смотрел на костер.
- Мне хочется думать, что творец у агнца и тигра был один, - сказал он. - Мне хочется так думать.
Деревья за костром отливали белизной, а еще дальше терялись в темноте. Воздух был недвижим и темен, а дым висел, как туман. Свет костра озарил сумерки, превзойдя в этом уличные фонари и стерев с небес звезды.
- Уже поздно, - сказал мистер Кроули, не двигаясь. - Беги-ка домой, а я посижу, пока угли не погаснут.
Я встал и, взяв кочергу, собрался было разгрести их, но он протянул трясущуюся руку, останавливая меня.
- Оставь как есть, - сказал он. - Я никогда не любил убивать огонь. Пусть горит.
Положив кочергу, я пошел на другую сторону улицы, к моему дому. Посмотрев из окна моей комнаты, я увидел его: он сидел все на том же месте, глядя в огонь.
Я видел, как он убил четырех человек. Видел, как он изымал их органы, отрывал собственную руку и на моих глазах превращался в нечто дьявольское. И несмотря на все это, его слова об огне в тот вечер задели меня сильнее, чем все, что он делал прежде.
Я снова спрашивал себя, знает ли он обо мне, а если знает, сколько времени ему понадобится, чтобы заткнуть мне рот, как Теду Раску. Во время собрания я был в безопасности - он не стал бы меня убивать при таком количестве свидетелей. Исчезни я с его двора, после того как меня там видели пятьдесят, а то и больше человек, это могло бы вызвать подозрения. Я решил, что ничего не смогу сделать. Если он ни о чем не догадывался, то мне нужно было воплощать в жизнь мой план, а если знал, то у меня почти не было средств его остановить. В любом случае я понимал, что мой план действует - записка его обеспокоила. И вероятно, очень сильно. Я должен продолжать оказывать на него давление, чтобы страх его рос, перешел в ужас, - и тогда я смогу им управлять.
На следующий день другим способом я отправил ему еще одно письмо, чтобы прояснить мои намерения.
Я ТЕБЯ УБЬЮ
Глава 12
Брук каждое утро просыпалась около семи, ее отец вставал в половине седьмого, принимал душ и одевался, потом просыпались дети, а мать тем временем готовила им завтрак. Отец заходил в комнату Итана и включал свет, иногда шутливо сдергивал с него одеяло, иногда громко пел, а один раз, когда сын не хотел вставать, подсунул ему в постель пакет с замороженной брокколи. У Брук было больше привилегий: отец стучал в ее дверь и говорил, что пора вставать, а уходил, только услышав ответ. В конце концов, она ведь была девушкой и более ответственной, чем ее брат, так что заслуживала право на личную жизнь. Никто не врывался к ней, не подглядывал в замочную скважину, никто ее не видел, пока она сама этого не хотела.
Никто, кроме меня.
Комната Брук находилась на втором этаже в заднем левом углу, а это означало, что в ней два окна: одно выходило на дом Петерманов и всегда было занавешено, а другое, выходившее на лес, она никогда не зашторивала. Мы жили на краю города, поэтому соседей с той стороны не было - наши дома стояли последними, и вообще там на многие мили не было ни одного человека. Брук думала, что ее никто не видит. А я думал, что она красавица.
Я смотрел, как она появляется в окне, скинув с себя одеяло, очаровательно потягивается, а потом проводит рукой по волосам. Спала она в теплой серой пижаме, мне этот цвет казался до странности неподходящим. Иногда она чесала под мышкой или ягодицу - ни одна девчонка не станет делать таких вещей, если знает, что ее могут увидеть. Она корчила рожи, глядя на себя в зеркало, иногда танцевала. Минуту или две спустя собирала одежду и выходила из комнаты, направляясь в душ.
А что, если, думал я, предложить им чистить дорожки, как я чищу их у мистера Кроули, чтобы я мог быть там, где хочу, и таким образом получить доступ к ним во двор? Это, вероятно, вызвало бы подозрения, если бы только я не предложил чистить дорожки всем соседям по улице. Но на это у меня не хватит времени. Я и без того слишком занят.
Каждый день я находил возможность подкинуть мистеру Кроули новую записку - иногда на машину, как в первый раз, иногда приклеивал письмо к окну или просовывал под дверь там, где его не могла достать Кей. После второго послания ни одно из них не содержало прямых угроз. Вместо этого я посылал свидетельства того, что я знаю, чем он занимается.
ПОЧКА ДЖЕБА ДЖОЛЛИ
РУКА ДЕЙВА БЕРДА
Оставляя ему записки с именами его жертв, я не упоминал бродягу, которого он убил у озера. Отчасти это объяснялось тем, что мне было неизвестно его имя, а отчасти тем, что я не знал, видел ли Кроули следы шин моего велосипеда на снегу, а я совсем не хотел, чтобы он связал одно с другим.
В последний день занятий я послал ему следующую записку.
ЖЕЛУДОК ГРЕГА ОЛСОНА
Это, конечно, была обманка, потому что тело Грега Олсона пока не обнаружили и, насколько было известно Кроули, про желудок никто не знал. Прочтя это, он заперся в доме и погрузился в размышления. На следующее утро он отправился в скобяную лавку и купил пару навесных замков, добавив дополнительную меру безопасности своему сараю и двери подвала. Я немного заволновался, не впадет ли он в паранойю, ведь тогда я лишусь возможности наблюдать за ним. Но не успел он повесить новые замки, как пришел к нам и дал мне новый ключ от сарая.
- Я запер сарай, Джон, - времена такие, что лишняя осторожность не помешает. - Он протянул мне ключ. - Ты знаешь, где лежит инструмент, так что держи, и еще раз спасибо тебе за помощь.
- Спасибо, - сказал я.
Он доверял мне - хотелось кричать от радости. Я одарил его моей лучшей улыбкой "суррогатного внука":
- Я буду, как всегда, убирать снег.
Мама спустилась за мной по лестнице.
- Здравствуйте, мистер Кроули. У вас все в порядке?
- Я повесил новые замки, - сказал он. - Рекомендую вам сделать то же самое. Убийца продолжает разгуливать по городу.
- Мы надежно запираем морг, - сказала мама. - И в служебном помещении, где хранятся химикаты, надежная сигнализация. Думаю, у нас все в порядке.
- Ты хороший мальчик, - сказал он, улыбаясь.
Потом на его лице появилось обеспокоенное выражение, и он подозрительно оглядел улицу.
- Этот город уже не такой безопасный, как прежде. Я не хочу вас пугать, просто… - он снова повернулся к нам, - будьте осторожны.
И, ссутулившись, он зашагал через улицу. Я закрыл дверь и улыбнулся.
Мне удалось его провести.
- Ты занимался чем-то забавным сегодня? - спросила мама.
Я подозрительно посмотрел на нее, а она с невинным видом подняла руки:
- Я просто спросила.
Я прошел мимо нее и поднялся по лестнице.
- Пойду почитаю.
Это была обычная отговорка - так я объяснял безвыходное сидение в моей комнате, когда наблюдал из окна за домом Кроули. В это время дня подобраться ближе я не мог, так что наблюдение из окна оставалось единственным способом.
- Ты слишком много времени проводишь у себя, - сказала она, поднимаясь за мной по лестнице. - Сегодня первый день рождественских каникул - шел бы на улицу погулял, развлекся.
Это было что-то новенькое. Что она задумала? Я отсутствовал в доме ровно столько, сколько присутствовал, много времени проводил, прячась у домов мистера Кроули и Брук. Мама не знала, куда я хожу и что делаю, но она никак не могла думать, что я слишком много времени провожу в своей комнате. У нее на уме было что-то другое.
- Весь город обклеен рекламой какого-то нового фильма, - сказала она. - Его вчера наконец-то привезли. Ты бы сходил.
Я повернулся и уставился на нее. Что это ей взбрело в голову?
- Я только говорю, что это может быть интересно, - сказала она, уходя на кухню, чтобы не встречаться со мной взглядом.
Она нервничала.
- Если пойдешь, - крикнула она, - я дам тебе деньги на билеты.
"Билеты" - это множественное число. В этом, что ли, все дело? Я ни за что не пойду в кино с матерью.
- Ты можешь сходить, если хочешь, - сказал я. - А я хочу дочитать книгу.
- Нет, я сейчас очень занята, - откликнулась она, появляясь из кухни со стопкой счетов и показывая их с озабоченной улыбкой. - Ты мог бы сходить с Максом. Или с Брук.
Ах вот в чем дело. Брук. Я почувствовал, как мое лицо вспыхнуло, повернулся и ушел в свою комнату.
- Я же сказал: нет!
Я хлопнул дверью и закрыл глаза. Я был зол, сам не знаю почему.
"Идиотка-мать пытается отправить меня на идиотское кино с идиоткой…"
Я не мог произнести ее имя. Никто не должен был знать про Брук. Про Брук даже сама Брук не знала. Я пнул школьный рюкзак, и он перевернулся - был слишком туго набит книгами, чтобы перелететь через всю комнату, как я того хотел.
Посидеть в темноте рядом с Брук было бы не так уж плохо, подумал я, и бог с ним, с этим кино, - пусть оно будет плохое. Я мысленно услышал ее смех и подумал обо всяких остроумных вещах, которые мог сказать, чтобы ее рассмешить.
"Режиссера нужно удавить его собственным фильмом".
Брук не рассмеялась этой шутке, глаза у нее широко раскрылись, она отпрянула, как и на Хеллоуине.
"Ты фрик, - сказала она. - Ты больной, сумасшедший".
"Нет! Ты же меня знаешь! Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой в целом мире, потому что я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Я вижу то, чего не видит никто другой. Мы вместе делали домашние задания, смотрели телевизор, разговаривали по телефону с…"
Идиотский телефон - с кем это она говорила по телефону? Узнаю с кем - и убью.
Я выругался, глядя в окно, и…
Я был в своей комнате и тяжело дышал. Брук меня не знала, потому что мы с ней практически не общались, потому что единственным, чем мы занимались вместе, она на самом деле занималась в одиночестве, а я наблюдал за ней в окно. Несколько дней назад вечером я подсматривал, как она делает домашнее задание. Я знал, что у меня такое же, но сказать, что мы делали его вместе, нельзя. Она даже не знала, что я там присутствую. А потом, когда зазвонил телефон и она подняла трубку и сказала кому-то "привет", между нами словно вбили клин. Она улыбнулась этому разрушителю нашего уединения, а не мне, и мне хотелось закричать, но я знал, что никто ничего не разрушал, потому что, кроме меня, никто в этом мире не знал, что здесь происходит.
Я прижал ладони к глазам.
- Я шпионю за ней, - пробормотал я.
Все должно было быть иначе. Я должен был следить за мистером Кроули, а не за Брук. Из-за него, а не из-за кого-то другого я нарушил мои правила, но монстр проломил стену и завладел мною. Я почти не думал о монстре, потому что мы практически слились в одно целое. Я поднял глаза и подошел к окну, глядя на дом мистера Кроули.
"Я не могу это сделать".
Вернувшись к кровати, я пнул рюкзак сильнее - он пролетел по полу.
"Мне нужно увидеть Макса".
Я схватил куртку и бросился из дому, не сказав ничего маме. Она оставила деньги на кухонном столе, и я, проходя мимо, схватил их, сунул в карман и захлопнул за собой дверь.
Дом Макса был всего в нескольких милях от моего, и я мог довольно быстро добраться туда на велосипеде. Проезжая мимо дома Брук, я отвернулся и стал быстрее крутить педали, не думая о гололедице и не обращая внимания на машины. Я увидел, как мои пальцы обхватывают шею Брук. Сначала ласкают ее, потом сжимают, так что она начинает кричать, лягаться, задыхаться, все ее мысли сосредоточены на мне, ни на чем другом, и я - это весь ее мир и…
"Нет!"
Заднее колесо попало на лед, меня занесло, но я сумел удержаться. Однако, выровнявшись, остановился и спрыгнул с велосипеда, приподнял его, как дубинку, и шарахнул по телефонному столбу. Он зазвенел и завибрировал в моих руках, тяжелый и реальный. Я бросил его и, скрежеща зубами, прислонился к столбу.
Я должен плакать. Я даже заплакать не могу по-человечески.
Я быстро оглянулся - не смотрит ли на меня кто-нибудь. Мимо проезжали машины, но внимания на меня никто не обращал.
"Мне нужно увидеть Макса", - снова сказал себе я и подобрал велосипед.
Я много недель не встречался с ним за пределами школы - все свое время я проводил в одиночестве, прятался в темноте и отправлял письма мистеру Кроули. Это было небезопасно даже без моих правил. В особенности без моих правил. Велосипед вроде был в порядке - может, поцарапан немного, но не погнулся. Руль свернулся на сторону, но развернуть его обратно без инструмента я не мог: он был слишком сильно закручен. Но мог ехать, держа руль набок. Я направился прямо к дому Макса и заставил себя думать только о нем, и ни о чем другом. Он был моим другом. Дружба - явление вполне нормальное. Имея друга, я не мог быть психопатом.
Макс жил в двухквартирном доме неподалеку от лесопилки, в этом квартале всегда пахло опилками и дымом. Большинство городских жителей работали на этой самой лесопилке, включая мать Макса. Его отец работал шофером - возил пиломатериалы с лесопилки - и отсутствовал дома столько же, сколько присутствовал. Мне он не нравился, и каждый раз, приходя к ним в дом, я смотрел, не стоит ли рядом огромный грузовик. Сегодня его не было, значит, Макс, вероятно, один дома.
Я оставил велосипед в переднем дворе и позвонил. Потом позвонил еще раз. Макс открыл дверь - на лице скучающее выражение, но, когда он увидел меня, его глаза засветились.