– Хорошо, мистер Коббетт. На сегодня достаточно. Но мы еще встретимся с вами. Пойдем, Джонс, если не успеваешь допить свой чай, то оставь его.
Пообещав Уиллу вернуться, Инес пошла следом за ними, прихватив свою чашку с блюдцем. Криппен грубовато спросил, спускаясь по лестнице:
– Что с ним? Он не в себе, что ли?
Его слова привели Инес в ярость, но она решила не показывать этого.
– Уилл Коббетт – нормальный молодой человек, с небольшой задержкой умственного развития. Он умеет читать, но с трудом. Не думаю, что он покупает газеты, и знаю точно, что не любит смотреть новости по телевизору.
– Значит, не в себе, так я и понял. Как вы считаете, а этот Квик, он уже дома?
– Не могу сказать.
– Мы ему позвоним, Джонс, и если его не окажется дома, то подождем его в машине.
Вернувшись к Уиллу, Инес вымыла чашки. Часы пробили шесть, и Уилл сел смотреть викторину по Пятому каналу. Казалось, визит полицейских его ничуть не встревожил. Инес услышала, как Джереми Квик поднимается по лестнице. Потом в его дверь позвонили. Спускаясь к себе, она увидела идущих ей навстречу полицейских.
– Эти ступеньки меня доконают, – сказал Криппен.
Джереми Квик произвел впечатление уравновешенного, знающего себе цену человека – нормального горожанина. С умственным развитием у него все в порядке, он был в курсе трагических новостей. Он понравился Криппену даже тем, что не предложил им выпить чаю или перекусить. Криппен считал, что люди, рьяно стремящиеся доказать свое радушие полиции, скорее всего, что-то скрывают. Взять, к примеру, эту чепуху насчет того, что Коббетт только однажды заходил в магазин. Ведь сразу было понятно, что этот парень в хороших отношениях с Инес Ферри. Разве можно поверить, что он был у нее только раз? Один раз и в самое подозрительное время, за несколько дней до обнаружения крестика и сразу после того, как нашли тело Гей-нор Рей и показали по телевизору то, что исчезло из ее сумки.
Вот Квик, напротив, сразу честно признался, что дружен с Ферри. Он заглядывает к ней каждое утро на чашку чая. Возможно, она неравнодушна к нему. Почему бы и нет, подумал Криппен, ведь Квик высокий, с хорошей осанкой, и прекрасно одевается. Криппен не разозлился даже тогда, когда Квик посмотрел на часы и сказал: "Надеюсь, вам достаточно того, что я сказал. У меня дела… – И добавил не очень любезно: – До свидания. Закройте за собой дверь". Никакого подхалимажа, никакого чувства вины и трепета перед властями.
– Возможно, нам придется еще раз увидеться, – сказал инспектор. Такова работа, но Криппен не был уверен, что станет проводить повторный допрос.
Джереми стоял у окна и провожал полицейских взглядом, пока их машина не свернула на Норфолк-сквер. Нюх у Джереми был превосходный, "собачий", как он шутил иногда. А этот Джонс оставил после себя отвратительный запах лимона с примесью каких-то трав. "Какой-то дешевый и приторный мужской одеколон", – подумал Квик Он взял рюмку водки с тоником и вышел в свой небольшой садик, разбитый на крыше. Люди говорят, что у водки нет ни вкуса, ни запаха, но он знает, что это не так. До заката остался час. Дни теперь стали теплыми, а вечера золотыми и мягкими, так что у Квика на веранде уже распустились тюльпаны и желтые нарциссы. Одно из лавровых деревьев зацвело золотистыми цветами, в первый раз с тех пор, как он купил его. На столе у него, в бело-голубом кувшине, стояли желтые, розовые и лиловые фрезии, прелестные цветы с нежным ароматом. Он понюхал их, закрыв глаза.
Через несколько минут сделал глоток из стакана, открыл ящик стола, и там, среди карандашей и ручек, компьютерных дисков, мотков изоленты, рядом с маленьким калькулятором, лежали позолоченное кольцо для ключей с брелоком из оникса, серебряная зажигалка с инициалами Н.Н., инкрустированными красными камушками, и пара серебряных сережек с мелкими бриллиантами.
Глава 9
Он строил планы начет того, как отделаться от этих штуковин и отказывался от своих планов. Сначала Джереми хотел поступить с этими предметами так же, как с крестом и часами, подбросив в кучу мелочей антикварного магазина. Другого магазина на этот раз. Их много на Черч-стрит и на Вестборн-гроув. Так что ничего сложного здесь нет. Но туда ведь можно проникнуть только под видом покупателя, и о нем могут вспомнить, если кольцо и зажигалка быстро отыщутся. Серьги – другое дело. Возникла еще одна мысль, довольно хулиганская: положить артефакты туда, где нашли девушек. Но и здесь не обойдется без сложностей. Например, Бостон-плейс, где умерла Кэролайн Данск, место очень открытое, кругом полно народу, даже вечером. К тому же там с одной стороны – сплошной ряд домов, а с другой – кирпичная стена, и никаких деревьев или закоулков. Туда никак нельзя возвращаться. Зажигалка Николь Ниммс – вторая вещь, которая появилась у него. Он взял ее по одной простой причине – ему нужно было зажечь сигарету. В то время Джереми редко курил, это не подходило к его второму "я". Он как раз создавал другого себя, более воздержанного и скромного во всех отношениях. Уже несколько недель, как он бросил курить, но в ту ночь, когда Николь нечаянно стала его первой жертвой в году, ему очень захотелось затянуться. Он нашел у нее в сумочке сигареты и серебряную зажигалку с инициалами Н.Н. Эта зажигалка и положила начало его традиции забирать с собой разные мелочи. Вообще-то Джереми презирал воровство. Он считал воровство слабостью британцев, в последнее время сильно распространившейся в стране. Ничего нельзя оставить на улице, чтобы не стащили, стоит только отвернуться. Непотребная привычка, даже преступление. Что до него, то эти вещи были даже чем-то романтичным, как визитная карточка или узнаваемый почерк.
После Николь он решил стать другой личностью и обосноваться где-нибудь неподалеку от места преступления. Он с самого начала понимал, что не был этим убийцей, этим Ротвейлером. Это кто-то другой, с другой жизнью и другим именем. Он оставался Александром Гиббонсом, обыкновенным мужчиной, а убийца – человек, который совершенно не контролирует себя. Теперь его будут звать Джереми Квик, и жить он будет не в Кенсингтоне, а на верхнем этаже над магазином в Паддингтоне.
Если он снова убьет, то уже под этим именем. А Александр Гиббонс, послушный сын своей матери, специалист по компьютерам, всего в жизни добившийся сам, – останется ни при чем, невиновным. Он – человек, который надеется, что его альтер-эго никого больше не убьет, что ему хватит этих двух смертей, чтобы умиротворенно уснуть. Джереми Квик разглядывая вещицы уже трех из пяти убитых девушек, знал теперь, что ничто его не остановит. Он знал это наверняка, и принял как данность. Просто он делал это, когда становился другим, живущим в другом месте.
Джереми Квик, в отличие от Александра Гиббонса, был очень уверен в себе. Он знал это и гордился собственной самоуверенностью. Порой он мастерски угадывал мысли людей. Взять, например, случай с Инес, когда он сказал ей о возрасте матери Белинды Гилдон. Как только он сообщил, что той восемьдесят восемь, а Белинде всего тридцать шесть, как лицо Инес изменилось, и он понял, что совершил ошибку. Любая женщина, обладающая хоть одной извилиной, заметит такие несовпадения. Его тут же осенило сообщить ей о том, что Белинда – приемная дочь. А саму Белинду пришлось придумать, чтобы не казаться каким-нибудь чудаком-одиночкой. Человек с небогатым воображением назвал бы Белинду какой-нибудь Джейн Венейблз или Энн Тремейн, именем романистки или главной героини романа. Вообще, было бы интересно исследовать или даже написать диссертацию на тему имен литературных героев. Можно разделить их по категориям, начиная от троллоповского звукоподражателя доктора Омикрона Пая или персонажа Диккенса Лестера Дедлока, до каких-нибудь Каррузерса или Винстэнли, героев шпионских триллеров, чьих жен почти всегда зовут Мэри. Он, кстати, очень удачно сказал полицейским, что якобы видел бегущего мужчину или женщину и решил, что у него (нее) просто утренняя пробежка. Они поверили, даже были благодарны. Он это заметил.
Он допил водку, но вторую рюмку не налил. И не закурил. Это Александр курил, а не он. В жизни Джереми все организовано до мелочей. Александр более ленив. В семь двадцать Джереми спустится и постучит в дверь Инес. Ему хотелось еще поразмыслить над этими шокирующими способами избавления от зажигалки и кольца для ключей, но он усилием воли остановил эти мысли и сел в кресло, стоящее между лавровых деревьев, с "Критикой чистого разума" Канта в руках. Место, где он остановился в прошлый раз, отмечено зеленой кожаной закладкой. Чтиво было сложнее Ницше, но и удовольствия приносило больше. Когда-то давно он научился концентрироваться на ближайшей цели, какой бы она ни была, и сейчас ему хотелось, чтобы Александр и Джереми встретились.
Полчаса спустя, в семь семнадцать, он включил свет, отметил закладкой место в книге, отнес рюмку на кухню, поставил в раковину, оставил включенной одну лампу там, вторую – в небольшом коридоре, захватил ключи и спустился по лестнице. Нажал на звонок Инес, и через некоторое время она открыла дверь, которая была на цепочке. Очень мудро с ее стороны. Ведь обычно он легонько стучал в ее дверь. А она ожидала увидеть другого соседа, которого не собиралась впускать, потому и не выключила телевизор. Она сняла цепочку, повернулась к Джереми спиной и быстро нажала на кнопку.
Он сразу догадался, что она делала. На экране промелькнула сцена автомобильной погони, и он увидел корешок видеокассеты, на которой была фотография мужа Инес, Мартина Ферри. Джереми никогда не мог выдержать больше пяти минут детективного сериала, но Мартина узнал сразу – часто видел его фотографии в газетах. Инес покраснела. Какая она все же сентиментальная дурочка – уже три года прошло с тех пор, как он умер, а она еще трагически о нем скорбит.
– Так неудобно вас отвлекать, Инес, – он сказал это голосом, возможно, слишком сочувственным, и она слегка подозрительно покосилась на него.
– Все в порядке, Джереми. Чем могу помочь?
– Мне так неловко… Но я специально спустился, чтобы сказать вам, и скажу.
– Может, выпьете что-нибудь?
Он покачал головой.
– Можно присесть?
– Конечно. Наверное, хотите сказать, что не сможете прийти в среду, да? Белинда не может?
Он заранее заготовил свою речь. Инес выглядела немного обеспокоенной. Как раз подходящий момент.
– Перейду сразу к делу. Мы с Белиндой не то чтобы поссорились, но это не за горами. Мы решили, что нам обоим хочется, – он постарался подобрать как можно более абсурдное словосочетание, – "больше свободы". Нам нужно обдумать ситуацию, в которой мы оказались. Просто она считает, – я думаю, вам это можно сказать, – она считает, что я отбираю время у них с матерью, и мне нечего на это возразить. Я сказал ей, что не хочу жениться на женщине, для которой мать важнее мужа.
Инес кивнула.
– Так значит, ее мама будет жить?
– Похоже на то. Возможно, даже проживет еще несколько лет. А что это означает для нас с Белиндой? Я считаю, что между мужем и женой должно быть полное взаимопонимание, а вы?
– Я вообще-то тоже.
– Для женщины муж должен быть главным человеком.
– А для мужа – жена, не так ли?
– Безусловно, – заключил Джереми.
– Что ж, мне очень жаль. Надеюсь, что вы как-нибудь помиритесь. Судя по тому, что вы рассказывали, вы подходите друг другу.
Значит, Инес на его стороне – или нет? Возможно, она просто хотела поскорее вернуться к своим слезливым воспоминаниям, поглядеть второсортное видео с давно умершим человеком.
– Но я и один могу зайти к вам в среду. Мне бы очень этого хотелось.
– Не думаю, что получится, Джереми. Мне нужно навестить сестру. Она приболела, а я не видела ее несколько недель.
Она не улыбнулась, даже не взглянула на него. Возможно, она очень устала от недавних событий и к тому же напугана. Он надеялся, что она захочет поговорить с ним, обсудить происшествие, спросить, что ему сказали полицейские. Она могла бы рассказать ему о том, что они говорили Коббетту и, возможно, той девушке с индийским именем. Но она просто встала со стула – самый недвусмысленный жест, который можно сделать в присутствии гостя. Ему ничего не оставалось, как уйти. В его экзистенциальной философии проблема выбора всегда была основной. Разве он не выбрал себе вторую личность, чтобы сохранить чистоту совести? Он не способен на выбор только в одном случае…
На улице уже почти стемнело, повсюду загорались фонари. А Джереми любил полную темноту. Даже Гайд-парк в этот час освещен, но в большинстве лондонских скверов, в самом их центре, обычно есть садик, который почти всегда остается в полумраке. Слишком маленький Норфолк-сквер ему не подошел, Квик свернул на юг и пересек Суссекс-гарденс около клуба "Манки Паззл". Луны видно не было. А звезды на хмуром красновато-черном небе Лондона почти всегда невидимы.
Суссекс-стрит одновременно является еще и одной из сторон Глостер-сквер. Она почти не освещена. Наверняка элита этого района отказалась от галогеновых фонарей. Это освещение для бедных. Джереми прошел вдоль ограды к центру сквера, до самых ворот. Конечно, они оказались закрыты, как же иначе? И только у богатых жителей этого района были ключи. Выбрав место, наименее заметное, если смотреть из окон длинных террас, он бросил куртку на ограду и перелез через нее.
Между деревьев и кустов тянулась тропинка. Все скверы одинаковые. Где-то есть скамейка. Когда глаза привыкли к темноте, он пошел по тропинке, нашел скамью и сел. Ледяной холод от бетона пробрался через ягодицы к позвоночнику, и Джереми задрожал. Это была почти что боль. Но ему приятно находиться тут. Вряд ли кто-нибудь сюда заявится сейчас. Только в этих спокойных скверах, среди деревьев, в полной, беззвучной темноте, он чувствовал покой и одиночество.
Мысли перескочили на зажигалку и кольцо для ключей. Можно просто послать их в полицейский участок в Паддингтон-Грин. Но на это он не пойдет. Надеть латексные перчатки, аккуратно вытереть все предметы, бросить их в новенький одноразовый пакет, приделать этикетку, набранную на компьютере, и послать в полицейский участок. Когда-то такое было возможно. Но не сейчас, когда существуют все эти технологии. В наши дни они установят, где куплен пакет, как появилась наклейка, что это за перчатки и с какого отделения связи все это отправлено.
С компьютером сложнее. Он, как специалист-компьютерщик, потратил много времени на разработку программы, которая может изолировать личные компьютеры так, чтобы было сложно установить, кто именно и на какой машине работал.
Тем не менее он не отправит эти вещи ни в полицию, ни в антикварный магазин. Он, конечно, может бросить их в канализационный люк или в мусорный ящик Но это не устраивало его артистическую натуру – слишком просто, где же риск? Он вздрогнул, но не от холода. Может, подбросить кому-нибудь? Этому дураку Фредди Перфекту или мальчику-идиоту из соседней квартиры? Это забавно, но чересчур рискованно. Придется как-то выкрасть у Инес ключи от квартир и возвращать их обратно. Он мог бы такое провернуть, но нужна ли ему лишняя суета?
Джереми поднялся со скамейки и прошелся по саду против часовой стрелки. Затем обратно, по часовой. В сквере было очень тихо. По Суссекс-стрит проехала машина. Потом другая. Это были большие и дорогие автомобили, такие ездят почти бесшумно. Он снова перелез через ограду и пошел обратно, но дворами, которые привели его к Брайнстон-сквер. Здесь же, недалеко от Йорк-стрит, он задушил Николь Ниммс и забрал ее зажигалку. Она шла домой, в маленький дом, где жила еще с двумя девушками. Это место находится там, под каменной аркой. Он обратил внимание на букет нарциссов, лежащий на мостовой. Неудивительно! Вчера ведь была первая годовщина со дня ее смерти. Он забыл об этом, но для него это не имело большого значения.
С каждой минутой на улице холодало. Небо прояснилось, и появилась луна. Наверное, сегодня ночью будет прохладно. Он торопливо прошел по Сеймор-плейс, повернул налево, на Олд-Марилебон-роуд. Там он увидел одинокую девушку. Она не казалась испуганной, но шла быстро, по направлению к Эджвер-роуд. Он посмотрел ей вслед и улыбнулся, скорее себе, чем ей. Она два раза оглянулась через плечо, чтобы проверить, на каком расстоянии от нее он находится. Но ей ничто не угрожало. В ней не было того, что делало девушек его жертвами. Он чувствовал это даже в темноте. Как, наверное, неуютно и странно быть женщиной, и бояться ходить по ночам. Он не мог представить себя женщиной. Легче вообразить себя зверем, какой-нибудь собакой благородной породы. Или ягуаром из магазина Инес, но только не чучелом, а свободным охотником, во всей своей животной красе. Или даже ротвейлером?
Время шло к десяти, когда он пересек Суссекс-гарденс и повернул на Саутвик-стрит. Вокруг ни души. А на Эджвер-роуд всегда оживленно, горят фонари, толпы подростков повсюду, в кафе сидят азиаты, курят кальяны, ливанские рестораны заполнены народом, а мелкие лавочки все еще открыты. На Стар-стрит то же самое. Но Джереми больше нравилось там, где очень спокойно. Он всегда предпочитал покой и тишину. Он хорошо помнил, что случилось, когда он зачем-то пошел погулять в шумное место. Если бы тогда его занесло на другую улицу, то, возможно, не начались бы все эти убийства…
Впереди, на Стар-стрит, показался парень лет шестнадцати, азиатской внешности, возможно, с юга. Кожа темно-бронзовая, черные волосы до плеч. На нем был пиджак в тонкую полоску, что уже необычно. Не доходя до поворота на Сент-Майкл-стрит, он перешел дорогу и встал на углу, кого-то поджидая. Джереми, подходя к центральному входу в дом Инес, посмотрел на парня и разглядел его лицо – оно оказалось светлее, почти европейское, губы тонкие, но скулы высокие, длинный прямой и острый нос. Их глаза встретились: черные с розовато-серыми. Джереми отвел взгляд и вошел в дверь.
Он сказал себе, что подобно Леопольду и Лоэбу из "Конца веревки", Джереми убивал из любопытства, чтобы проверить, что при этом чувствуешь. Но "Веревка" была написана во времена, когда психоанализ еще не столь сильно влиял на литературу, и в наши дни такое объяснение никого не убедило бы. Александр это понимал, и предполагал, что в его случае наряду с этим объяснением есть еще какое-то. Но какое? Наверняка, у него был синдром подавленного воспоминания, если такой существует в природе. Но тогда это воспоминание нужно выманить из подсознания. Джереми надеялся, что ему удастся вспомнить какое-то печальное событие из прошлого, что-нибудь вроде домогающегося родственника. (Маловероятно. Мать обычно не выпускала его из виду, и до семи лет не отправляла в школу.) Может, няня, которая безнаказанно избивала его? (Но у него не было няни.) Или мать-вдова не уделяла ему достаточно внимания? (Она его обожала, а после смерти отца – еще сильнее.) Джереми беспрестанно копался в себе и ничего не находил.