- Может, вы стесняетесь, ребята, так вы, ребята, пожалуйста, не стесняйтесь, берите-ка, берите кочерыжки!
Я назад отступил и говорю:
- Нет, нет, мы не стесняемся…
- Вы там ребят созовите, пусть они за кочерыжками приходят, - сказал он.
- Война окончится, - сказал Санька, - они и заберут.
- Скорей бы она окончилась, - сказал повар, - а то кочерыжки тут зря пропадают.
Он ушёл со своими кочерыжками, а мы пошли по лагерю. Саньке как хозяину хотелось мне весь лагерь показать.
- Если тебе кочерыжки нужны будут, так ты завсегда можешь за ними приходить, - сказал Санька.
- Не очень-то я люблю их, - сказал я.
- А я их люблю, - сказал Санька.
- Чего же ты у него всё ведро не съел?
- Как же я столько съем?
- Зато никогда на тот свет не пошёл бы, - сказал я.
- Я и так не пойду, - сказал он.
В лагере
Мы шли по лагерю, а Санька говорит:
- Как с людьми беседовать - я знаю. У меня на это есть талант, мне все говорят, что у меня есть талант с людьми беседовать. А у тебя этого таланта, по всей видимости, нет, так ты лучше помолчи, когда я с людьми беседую.
С людьми он действительно здорово беседовал.
- …Лагерь у нас хороший, зря ты всё-таки частным образом живёшь…
- Это всё родители придумали, - сказал я.
- А ты что, слова не имеешь? Взял бы и сказал: мол, так и так, пошлите, мол, меня в пионерский лагерь, не желаю мол, я частным образом жить, а хочу с коллективом… Они бы тебя с удовольствием послали, ты-то им, наверное, надоел со своими штучками…
- Какими штучками?
- Откуда я знаю какими? Каждый ребёнок разные штучки вытворяет, ты что, скажешь, ничего не вытворяешь?
Я не знал, что ему на это ответить, потому что я действительно кое-что вытворял.
- И родителям хорошо, и тебе хорошо.
- Если так хорошо, чего же тогда они меня не отправили?
- Да ты сам не видишь, что хорошо?
- Вижу.
- Голову надо иметь.
- Что же, мои родители головы не имеют?
- Да ты родителей не трогай! - сказал он. - Чего это ты своих родителей трогаешь? Это ведь твои родители!
- Это ты трогаешь, а не я!
Он подпрыгнул, хлопнул в ладоши и заорал:
- Ха! Вот фрукт!
- Чего это ты так со мной разговариваешь? - говори.
- Это ты так со мной разговариваешь, это ты не умеешь с людьми разговаривать!
Я вспомнил, как он здорово с людьми разговаривал, и мне показалось, что это я во всём виноват.
- Да брось ты, Валька, - сказал он, - имя у тебя теперь новое, нервы тебе трепать теперь нечего, и спорить со мной на эту тему тоже нечего, раз у меня на это есть самый настоящий талант…
- Ты просто моего отца не знаешь, - сказал я, - у него замечательная голова.
- А у меня нет отца, - сказал вдруг Санька.
- А мать?
- Тоже нет.
- С кем же ты тогда живёшь?
- Я с тётей живу, - сказал он.
Мне как-то стало неловко, что я весь этот разговор об отце и матери затеял, тем более он мою голову, наверное, в виду имел, а не отцовскую.
Мы зашли в пионерскую комнату, и Санька показал мне дневник отряда, где он написал:
"С десятого числа началась наша замечательная жизнь в лагере. Мы долго ждали, когда начнётся эта замечательная жизнь, и вот нас привезли в автобусах, и она началась. Ура! Наступил этот день!.."
- Да хватит тебе читать, - сказал Санька, - пойдём, лучше я тебе другое покажу…
Он водил меня и всё показывал.
В кружке "Умелые руки" стояли яхты, швертботы, игрушки, сделанные ребятами. Разные вышивки, сделанные девчонками, разные полочки, выпиленные лобзиком. Там было много замечательных рисунков. И был круглый шарик, сделанный из дерева. Санька сказал, что этот шарик выточили из громадного куска дерева, и именно этим он интересен. Трудней всего, наверно, было сделать этот шарик. Такой гладкий, круглый, только вот никто не знает, что он из такого громадного куска дерева. Если бы Санька мне не сказал, я бы и не знал об этом. Какую-нибудь дощечку рядом с шариком прибили бы, а на дощечке написали, что этот шарик выточен из громадного куска дерева…
Там были: стамески, лобзики, свёрла, клещи, пилки - все эти инструменты были прикреплены к большим щитам, а под каждым инструментом табличка с названием. У меня прямо глаза разбежались, глядя на эти инструменты.
Было там ещё много разных диковинных вещей, даже куклы для кукольного театра. Этих кукол, оказалось, тоже сделали сами ребята.
- Чего это меня в лагерь не послали - понять не могу! - сказал я.
И сразу испугался, что он опять про мою голову начнёт распространяться, что во всём голова виновата, и говорю:
- Я не знал, а они не послали…
- А где твоя голова была? - говорит Санька.
- Нигде, - говорю, - не была, какое твоё дело!
Он засмеялся и больше про мою голову не стал распространяться.
Мы с ним пошли в клуб. Он влез на сцену и крикнул:
- Представление начинается! - И начал так кривляться, прыгать и такие строить рожи, что я даже захлопал. Он поднял много пыли, но всё продолжал плясать и строить рожи, пока не устал, а потом спрыгнул вниз и сказал:
- Наверное, я всё-таки артистом буду…
Мы вышли на воздух.
В лагерь входили "войска". Бил барабан. А впереди несли знамя.
Кто-то крикнул:
- Глядите! Хе-хе! Болтун-то в нашем лагере объявился!
И я увидел длинноносого. Который там, в лесу, сказал, что язык мой как мельница треплется…
Все разбежались по лагерю, а этот мальчишка ко мне подбежал.
- Болтун, - говорит, - опять здесь!
Не долго думая, схватил я его за рубашку, и он меня за рубашку схватил. И мы вместе покатились по траве.
Санька кинулся нас разнимать, но мы крепко друг другу в рубашки вцепились.
Кое-как нас разняли.
И вот мы стоим друг перед другом в своих разорванных рубашках, а вокруг нас почти весь лагерь стоит.
Какая-то девушка говорит:
- Чей это ребёнок?
Все молчат.
Выясняется, что я тут совершенно ничей, и тогда она кричит:
- Как мог попасть сюда этот мальчик?
Все опять молчат, и тогда она уже тише говорит:
- Каким образом этот ребёнок здесь?
Выходит вперёд мой друг Санька, имеющий талант разговаривать с людьми, и говорит:
- Товарищ старшая пионервожатая! Это Валька. Это я привёл его в наш лагерь. Что ж здесь такого?
- Как что такого? - возмущается вожатая. - По-твоему, здесь нет ничего такого? Пришёл с улицы и ещё дерётся?!
Санька (здорово он всё-таки умеет разговаривать с людьми!) спокойно ей отвечает:
- По-моему, ничего такого в этом нет. Тем более его дразнили.
- А может быть, у него инфекция? - говорит вожатая,
- Нету у него инфекции, - говорит Санька.
- Откуда ты можешь знать, есть у него инфекция или нет?
- Я вижу, - говорит Санька.
- Ты ничего не видишь, - говорит вожатая, - у любого постороннего может быть инфекция!
Тогда я сказал:
- У меня нет никакой инфекции!
- Это ещё неизвестно!
- А ты, - сказала вожатая Саньке, - всего лишь только отдыхающий пионер, а ведёшь себя так, как будто ты начальник лагеря.
И тут Санька, так здорово умеющий разговаривать с людьми, вдруг заплакал.
Появился начальник лагеря. Он посмотрел на мой вид, взял меня за руку и, ни слова не говоря, только хмурясь, вывел меня за ворота.
- Не пускайте сюда посторонних! - сказал он часовым.
На брёвнах
Матвей Савельич увидел, что у меня такое неважное настроение, предложил мне на брёвна сесть, И сам тоже сел на брёвна, закурил и говорит:
- Место у нас хорошее… природа… воздух… озеро под боком…
- У вас в лагерь никого не пускают, что ли? - спрашиваю.
- Кого пускают, а кого нет, - говорит.
- Никого не пускают, - сказал я.
Он, видимо, плохо слышал, часто переспрашивал. А тут он совсем не услышал.
- Лодка у меня была, - говорит, - так я её продал… всё думаю новую лодку сделать, да время никак не найду для этой лодки…
- Чего ж у вас лодки-то нет? У всех лодки есть, а у вас нет…
Я думал, у него лодка есть, думал, он меня на лодке покатает, рыбу, думал, половим, а у него нет…
- Так была же лодка, однажды её ребятишки у меня украли, так я её по всему озеру искал…
- И нашли?
- Нашёл, да ну её к лешему…
- Значит, вы рыбу теперь не ловите?
- Да ну её к лешему…
- А раньше ловили?
- Раньше ловил.
- А теперь почему не ловите?
- А на кой леший рыба нужна, кто её чистить-то будет, коли хозяйки нет?
- Почему нет?
- Не женат.
- Почему?
- А войны…
- Чего войны?
- Чудак! Всё ж войны: первая немецкая, столыпинская, так? Революционная - два? А после финская, а после Отечественная…
- На войне убили?
- Кого?
- Жену.
- Фу-ты! Как же её убить-то могли, коли её сроду не было. Поскольку войны были.
- А перерывы-то были?
- Перерывы-то? Ну, были. А можно сказать, и не было. Не перерывы это, скажу я тебе, чтобы человек спокойно, обстоятельно жениться мог. Это, может, по книжкам там вашим были перерывы. А на самом-то деле не было.
- А как же другие женились?
- Кто другие?
- Отец мой, например, соседи…
- Соседи-то? А бог их знает…
- Да и не только они, - сказал я.
- Да много больно ты знаешь! - сказал он.
- Как же мне не знать! - сказал я.
- Умные все больно стали…
Он замолчал, всё курил.
Наверх мне не хотелось подниматься. Есть тоже не хотелось. Я сидел.
- …начал я себе помещение строить. Лес-то надо рубить? А рядом-то рубить не разрешалось? Сам рубил. Сам возил. А пни ломом корчевал… А потом, значит, ягоды: крыжовник, сморода, а теперь, значит, яблоки собираю… смороду собираю… крыжовник собираю…
- А вас в лагерь не пускают? - спросил я.
- …если участок в культуру привести, в божеский вид привести, можно тебе всё что угодно посадить, ведь так?
- Отчего же вы в то время не женились?
- Когда?
- Войны-то ведь не было.
- А участок-то надо было в божеский вид приводить? А был лес. Ничего и не было. А лес-то, он шишки одни даёт. Вот теперь сколько я крыжовника снимаю? А? Много снимаю! А смороды сколько снимаю? Много! И яблоки, сам понимаешь, с каждого дерева снимаю… Мамаша-то твоя небось собирается у меня яблочек купить?
- А чего же вы сейчас не женитесь?
Он не слышал меня.
- …некоторые сами не садят, придёт в сад колхозный, сучья обломает, аж до ульев доберётся, это ж куда годится! Это кража, это хулиганство… это баловство! Почему каждому сад не посадить? Можно. А сучья ломать? Нет. Хулиганство! Дяденька посадил, а он знай - ломай, бей! В культуру ведь надо приводить хозяйство своё! А он - нет, не надо. Нет, надо! Всё надо! - Он хлопнул кулаком по брёвнам.
Я сказал ему про пионерский лагерь, почему всё-таки так строго, туда никого не пускают, и насчёт инфекции сказал, как меня вожатая обидела.
Он всё головой кивал, да только про своё думал, потому что опять своё стал говорить:
- Я тебе вот что открою… я бы, конечно, сейчас, может быть, и женился, да только помирать мне уже пора.
- Да что вы, - говорю, - что вы!
- Сколько мне лет-то, знаешь? - спросил он.
- Не знаю, - сказал я,
- Больно все умные стали, - сказал он, встал, пошёл в сад проверять свои яблоки.
…Ни лодки у него нет, ни жены… одни только яблоки да ягоды. Скучно ему, наверно, одному в таком большом саду… А у Саньки отца нет и матери… Взять бы сейчас пробраться в лагерь, Саньку встретить - вот он обрадуется! Смелый всё-таки поступок будет: человека выгнали, а он незаметно пробрался, как разведчик, своего друга навестил. А дальше что будет? Поймают меня и больше ничего! Скандал будет - вот и всё… Опять, скажут, этот инфекционный пришёл. Какое они всё-таки имеют право мне такие вещи говорить?! Вот сейчас возьму и пойду…
Но я никуда не пошёл.
О коровах
В этот день я возле лагеря даже не появлялся.
Оскорбили человека, так нечего туда и ходить!
После обеда опять к озеру пошёл.
Смотрю, тот же мальчишка в камышах стоит как ни в чём не бывало. Неужели с тех пор стоит?
Он сворачивал удочку, собирался уходить.
Когда он повернулся, я увидел, сколько у него за пазухой рыбы набито. Как будто огромный такой живот, он еле-еле шёл. Одной рукой он майку возле трусов поддерживал, а в другой руке у него удочки были.
Когда он на берег вышел, тут он и споткнулся. Вся рыба у него из майки выскочила и на траве прыгает. Я сразу бросился эту рыбу ловить.
Собрали рыбу, он майку снял, и мы всю рыбу в эту майку положили, как в мешок.
Я его спросил, неужели он так всё время стоял, никуда не уходил?
- Так и стоял, - сказал он,
- И обедать не ходил?
- Чего ж я без рыбы обедать пойду?
- Неужели нельзя без рыбы обедать идти? - удивился я.
- Разве же это рыбак, который обедать ходит, а рыбу не приносит? Это ж ушехлоп получается!
- Кто получается?
- Ушехлоп - сказано тебе? Ушами знай хлопает, а рыба от него топает.
- Где это ты такое слово только выкопал? - говорю.
- А чего его копать, если тот человек, который ушами хлопает, ушехлопом и называется. Как же его ещё назовёшь?
- Хлопоухом, - говорю, - ещё можно назвать. Ухохлопом можно…
- Да ты что, мне учитель, что ли, какой? Чего это ты меня учишь?
Очень уж он серьёзный человек был, я таких серьёзных ещё не видел.
- Поймал ты много! - сказал я.
- То всё коровы.
- Чего коровы?
- Коровы их шугают.
- Кого шугают?
- Рыб.
- Как?
- Вон в плёсе пасутся…
- Ну?
- И рыбу ко мне шугают. Куда коровы идут, туда и я иду. Они, значит, ходят и рыбу ко мне гонят. Ты только знай удочку закидывай да вытягивать успевай. Своим собственным соображением до этого дошёл! - Он тряхнул мешок. - Ишь сколько нашугали!
- Здорово нашугали, - сказал я, поражённый.
- Вот так-то!
Неужели коровы ему столько рыбы нашугали?
Кто бы мог подумать!
Нахимовцы
На другой день я сразу как встал, к лагерному забору отправился. Ждал, когда у них завтрак кончится, возле забора прогуливался. Никто не имеет права мне запретить возле забора прогуливаться! Я руки за спину заложил и так ходил, поглядывая на лагерную территорию.
Спрашиваю часовых про Саньку. А они фамилию спрашивают.
Один говорит:
- Меня тоже Санькой зовут. (Врёт, наверное!)
А другой говорит:
- Ты подальше отойди, нечего возле ворот торчать…
Перешёл я на ту сторону, сел на траву и сижу. И на часовых уничтожающим взглядом смотрю. Мог бы и не отойти, стоял бы себе и всё! Да я отошёл, чтобы разных там неприятностей не было.
А прямо ко мне идёт из ворот Санька, а под мышкой у него футбольный мяч. Молодец он всё-таки, меня увидел!
- Ты чего здесь стоишь? - говорит. - Проходи в лагерь, очень хорошо, что ты пришёл! Как раз к футбольному матчу с нахимовцами поспел!
- Да ты что! - говорю. - Как же я туда пойду, если меня вчера выгнали!
- Так это вчера, а не сегодня, тем более к нам сегодня нахимовцы с того берега приезжают. Если тебя спросят, скажи, что ты нахимовец, - и всё!
Санька подкинул вверх мяч, поймал его и говорит:
- Напрасно ты думаешь, что все только о тебе и думают. Ох и покажем мы этим нахимовцам!
Я решил почему-то, что с нахимовцами драка предстоит, не хватает ещё, чтобы меня как нахимовца избили!
- Нет, нет, я туда не пойду…
Санька очень спешил, ему нужно было нахимовцев встретить, и он меня к воротам потащил, а я упирался. А на часовых он даже внимания не обращал, как будто бы их нет.
Он меня к самым воротам притащил, а часовые зачем-то в сторону отошли, непонятные какие-то часовые! Или они его боялись, но они от ворот совсем отошли.
Раз так, я в ворота вошёл, тем более они меня раньше не пускали.
Как только мы на лагерной территории очутились, Санька сразу убежал, а мне крикнул, чтобы я на стадион отправлялся.
Матч
Со мной рядом сели девчонки. Они всё время на меня смотрели и смеялись. Девчонки ведь часто смеются просто так.
Они смеялись, смеялись, а потом одна девчонка спрашивает:
- Скажите, пожалуйста, вы не из нашего лагеря? Я вздрогнул и говорю:
- Я нахимовец. Она говорит:
- Ой! Я же чувствую, что вы не из нашего лагеря!
- А вы, наверное, отдельно приехали? - спрашивает.
- Совершенно отдельно, - говорю.
- А форма у вас какая? - спрашивает.
- Форма, - говорю, - у нас футбольная…
- А почему у вас форма не морская?
- А мне в ней жарко!
- Правильно! И я так думала!
- А вы можете это озеро в длину переплыть?
- А у вас есть подводные лодки?
- А ленточки от бескозырки во рту держат, когда ветер?
- А если ураган, можно ленточки во рту удержать?
- А бывает так, что ныряют, а потом не выныривают?
- А когда торпеду пускают, барабанные перепонки не лопаются?
- А когда качка, можно устоять, чтобы ни за что не держаться?
Скорей бы футбол начался!
Я им отвечал, отвечал, а потом чувствую - больше уже не могу отвечать! Спросят меня что-нибудь, а я им говорю:
- Это военная тайна.
Тем более я себя чувствовал всё время напряжённо на лагерной территории.
Я им несколько раз ответил, что это военная тайна, и они от меня отстали.
Тут как раз выбежали на поле футболисты, а впереди своей команды бежал Санька-капитан.
Зрители стали свистеть и хлопать, а девчонки шептались.
И вот начался этот знаменитый матч, который потом сам Санька описал в дневнике своего отряда: