"На совете дружины мы решили пригласить к себе на товарищескую встречу по футболу нахимовцев. Учитывая то, что они находятся как раз напротив, на другой стороне озера, и как бы являются нашими соседями. Итак, мы их пригласили и с нетерпением ждали их. Вот вдали показалась одна лодка, вторая и третья. И скоро эти лодки вместе с нахимовцами причалили к берегам нашего лагеря. И вот нахимовцы взошли на мостки и пошли в лагерь. И вот обе команды выходят на поле. Проходит несколько минут, и вратарь нашей команды вынимает из ворот первый мяч. Но это была случайность. Разыграв мяч, наша команда переходит в наступление, но нахимовцы перехватывают мяч и забивают гол. Мы опять переходим в наступление, но нахимовцы опять забивают нам гол. Когда мы в третий раз перешли в наступление, они каким-то образом забили нам третий мяч. Четвёртый гол был забит, когда мы собирались в четвёртый раз перейти в наступление. Как только мы собрались в пятый раз перейти в наступление, свисток судьи напомнил нам о том, что первый тайм окончен. Начался второй тайм. Мы переменили тактику. Мы все ушли в оборону, и нам сразу же забили мяч. Когда мы собрались опять переменить тактику, нам забили уже двенадцать мячей. Мы ни одного не забили, хотя вовсю старались. Наш вратарь дрался как лев, но он ничего не смог сделать. Он метался во все стороны и рисковал, но мячи поймать не мог. Несмотря на это, он проявил себя отважно. От имени совета дружины мы объявили ему благодарность, хотя начальник лагеря и старшая пионервожатая считали, что этого делать было не нужно, раз он пропустил двенадцать мячей. Но он ведь старался! Потом мы повели нахимовцев на обед, и они остались довольны. После ужина были танцы. Но вот танцы кончаются, нахимовцы садятся в лодки. "До сви-да-ния!" - кричат пионеры нашего лагеря. На прощание мы пели песню "Бескозырка" до тех пор, пока они не скрылись из глаз. Только нам было обидно, что нам забили столько мячей. Мы этого ни в коем случае не ожидали. Мы ожидали, что будет наоборот. Но вышло наоборот. Надо сказать, игра была очень живая, но в другой раз мы будем лучше защищать свои ворота. Хотя вратарь тут ни при чём.
Капитан футбольной команды
пионерлагеря "Синее озеро"
Саня Буртиков".
Вместо матча
Всё это Саня мне потом прочёл, а футбола этого я так и не увидел. Как только начался матч, подходит вдруг ко мне длинноносый и, представьте себе, просит меня подвинуться. Я подвинулся, и он сел рядом. Он на девчонок смотрел и поэтому на меня никакого внимания не обратил. Вдруг слышу, девчонка ему на ухо говорит:
- С нами рядом нахимовец сидит.
Он сразу узнал меня и сразу меня за рубашку схватил. Мне ничего и делать не оставалось, как тоже его за рубашку схватить. Девчонки завизжали, чуть даже футбол не прекратился.
Меня сразу вывели. А на прощание сказали, что если я ещё раз на лагерной территории окажусь, они будут вынуждены за помощью в милицию обратиться.
У забора как раз бабушка с малышом стояла. Бабушка футбол смотрела, а малыш к ней с черпалкой приставал.
Схватил он меня за штанину.
- Давай черпалку! - кричит.
- Заберите, - говорю, - пожалуйста, своего ребёнка, он меня за ногу тянет!
До сих пор не могут ему черпалки купить!
Малыш так мне в штанину вцепился, что его не оторвать. Один за рубашку меня хватает, другой за штанину…
- Давай черпалку! - орёт, и всё.
Нагнулся, поднял я с земли палку и говорю:
- Вот тебе черпалка!
А он говорит:
- Это палка!
Я на его глазах копнул этой палкой землю и говорю:
- Это, конечно, палка, да не простая. Поэтому она не просто палка, а ЧЕРпалка. Раз она землю копает, - и ещё раз как следует копнул, чтобы он убедился.
Малыш эту палку схватил, растерянно на меня посмотрел и улыбнулся.
Ты приходи к нам, приходи
"Если ты ещё раз явишься на лагерную территорию, мы будем вынуждены обратиться за помощью в милицию".
Вот так мне и сказали.
А Санька сказал:
- Приходи-ка завтра на художественную самодеятельность. За что это тебя в милицию будут отправлять? За то, что ты художественную самодеятельность пришёл посмотреть? Да где это видано, чтобы за это в милицию забирали?
Мне очень хотелось художественную самодеятельность посмотреть. Тем более Санька будет плясать, петь и читать какое-то стихотворение. А если останется время, он ещё будет показывать очень редкий фокус с носовыми платками. А если ему после всего этого зрители будут как следует аплодировать, он им прочтёт две новые сказки писателей Козлова и Сергуненкова. Если же и после этого зрители не будут расходиться, а будут вызывать его на бис, он продемонстрирует небольшой акробатический этюд, где самым сложным является стойка на голове, не держась за пол руками.
Мне всё больше и больше хотелось посмотреть художественную самодеятельность, и всё более странным казалось мне, как это смеют меня не пускать в лагерь и даже выгонять, когда на плечах моего друга, можно сказать, лежит вся тяжесть художественной самодеятельности.
- Единственное, чего я не люблю, - сказал Санька, - это "спасительный монтаж". В этом деле я никогда не участвую - отказываюсь наотрез!
- А что это такое? - спросил я.
- Ты что, Барто не читал? Об этом у Барто очень хорошо сказано: "Спасительная вещь". Ну, это когда все выстраиваются и первый говорит: "Нам песня строить и жить помогает". А второй говорит: "Она нас в бой и зовёт и ведёт". А третий говорит: "И тот, кто с песней по жизни шагает…" А четвёртый говорит: "Тот никогда и нигде не пропадёт!" Потом пятый, шестой и так далее, пока всю песню не прочтут. Это когда выступать некому. Но раз я есть…
- А я? - спросил я.
- Что ты?
- Как же я?
- Вот фрукт! Да кто же тебя в воскресенье не пустит в лагерь, когда в воскресенье всех родителей пускают! Ходи себе по лагерю, гуляй, в песке сиди, под деревьями сиди, художественную самодеятельность смотри. И что это тебе в голову пришло, что в наш пионерский лагерь ходить нельзя? Кто это тебе мог сказать такое, прямо смешно! Да приходи ты в лагерь, приходи!
Он ушёл на ужин, а я рассуждал про себя о том, что никто не имеет права в воскресенье не пускать меня в лагерь в родительский день. Потому что я, может быть, чей-то брат или дядя, может быть, я вместе с родителями пришёл к своему брату или к сестре, и никто не может меня выгнать в такой день!
Не имеют права!
Концерт
"Если ты ещё раз явишься на лагерную территорию, мы будем вынуждены обратиться в милицию…"
Эти слова у меня всё-таки вертелись в голове, когда я с многочисленными родителями вошёл в лагерь и стал ходить по лагерной территории.
Длинноносый теперь не будет меня за рубашку хватать. Санька его как следует предупредил, что если он меня будет хватать за рубашку, то Санька от его рубашки ничего не оставит.
На художественную самодеятельность все родители пришли. Народу было! Тьма!
Открылся занавес, и на сцене стоял Санька.
- Дорогие товарищи! Дорогие родители и ребята! Позвольте мне от лица… позвольте мне начать самодеятельность в своём лице… - сказал Санька и запел:
Хотят ли русские войны,
Спросите вы у тишины…
Он изо всех сил старался, и лицо у него было совершенно красное.
…Спросите у жены моей!.. -
орал он.
Когда он кончил, все захлопали, и Санька радостно спросил:
- Ещё выступить?
- Ещё! - закричали зрители. - Давай!
- Сейчас, сейчас! - Он поднял кверху голову, а руку выставил вперёд. Видно было, что любит он выступать.
- "Я памятник себе воздвиг нерукотворный!" - заорал он.
На сцену выбежал вожатый, взял Саню за руку и увёл. Вожатый сейчас же вернулся и сказал:
- Дорогие гости, наш конферансье несколько превысил свои полномочия, вместо того чтобы объявить номер "Танец матрёшек" в исполнении сестёр Трендафиловых, он спел песню…
Но тут зрители закричали, засмеялись, не дали вожатому говорить, требуя на сцену Саньку.
- Пусть прочтёт! - кричали зрители.
Вожатый ушёл, и опять вышел Санька.
- "Я памятник себе воздвиг нерукотворный! - заорал он сразу. - К нему не зарастёт народная тропа!.."
Он прочёл всё стихотворение с вытаращенными глазами, и все остались довольны. Все просили ещё что-нибудь исполнить, а когда появился вожатый, некоторые зрители даже засвистели. Они ни за что не хотели Саньку отпускать, и он рассказал сказку писателя Козлова в своём изложении. Опять все захлопали и не хотели его отпускать. Но тут опять на сцене появился вожатый и, не обращая внимания на недовольство зрителей, всё-таки Саньку увёл.
На сцену выбежали девчонки в костюмах матрёшек.
Сзади шмыгали носом. Я обернулся и увидел того самого мальчишку-рыболова. Он меня тоже узнал и к губам палец приложил, чтоб тише. А рыбой от него пахло - жуть! Он ведь её всё время за пазуху пихал. Может, и сейчас у него там кой-какая рыба есть…
Матрёшки подняли клубы пыли, но, несмотря на это, ещё сильнее застучали ногами, как будто хотели всю пыль выбить окончательно.
После номера матрёшек зрители опять стали вызывать Саньку, а матрёшки думали, их вызывают, радостные, выбежали на сцену и ещё раз сплясали. Третий раз они уже не стали плясать, наверное, поняли, что это не им аплодируют. Видно было из-за занавеса в глубине сцены, как вожатый упрашивает Саньку выступить, а он ломается. Наверное, обиделся, что ему вначале не дали выступить. Но в конце концов Санька вышел, оглядел всех, подмигнул кому-то (наверное, мне) и крикнул:
- Концерт пляски!
И стал плясать так, что первые ряды встали со своих мест и отошли в стороны к стенам, - он поднял столько пыли, что даже двадцать сестёр Трендафиловых не смогли бы этого сделать. Некоторые стали чихать и кашлять. Способный всё-таки Санька человек, ничего не скажешь! Кончив плясать, он сразу, даже не отдышавшись, запел новую песню. Он, видимо, боялся, что ему не дадут ещё раз спеть. Песня была о том, как любимая провожала на войну солдата, и когда доходило до слов "руку жала, провожала…" - Санька подбегал к самому краю сцены, даже казалось, он может свалиться вниз, и протягивал зрителям обе руки в крепком пожатии. В этом месте некоторые почему-то смеялись, но Санька на таких людей никакого внимания не обращал (не такой он был человек!) и спел до конца всю песню.
Когда он кончил, раздался прямо гром аплодисментов, Санька подождал, когда все успокоятся, и сказал:
- А сейчас я вам прочту стихи собственного сочинения, которые называются "Да здравствует лето".
Да здравствует лето,
Да скроется тьма!
Да здравствует это,
Но не зима!
Нет, лучше я буду купаться,
Чем с горки на лыжах кататься!
В траве лучше буду валяться,
Чем на морозе болтаться!
Послушайте, люди, меня,
Послушайте лучше поэта,
Своими стихами звеня,
Я славлю не зиму, а лето!
Но если попросят меня,
Прославить не лето, а зиму.
То я, ничего не тая,
Своими стихами звеня…
В этом месте Санька остановился и сказал:
- Тут у меня как бы обрывается…
Все засмеялись, захлопали, а Санька сказал:
- Я вам могу прочесть другое своё стихотворение, если вы не устали…
Зрители опять захлопали, давая этим понять, что они нисколько не устали, и Санька сказал:
- Тогда - пожалуйста! Только названия у меня пока нету, и я буду без названия, если можно…
- Можно! Можно! Мы не устали! - закричали зрители.
- Тогда я начну:
Метёт метель за окном,
Мать веником пол метёт…
А я сижу за столом,
Пишу, что на ум придёт…
Санька вдруг тяжело вздохнул и сказал:
- В этом месте у меня тоже обрывается…
К нему шёл вожатый.
А Санька вытащил из кармана два платка и стал ими махать в воздухе. Я сразу понял, что он собирается фокус показать, но другие, наверное, не поняли и продолжали хлопать. Вожатый подскочил к Саньке и стал ему что-то на ухо говорить. А Санька махал платками и не хотел слушать.
В конце концов он спрятал свои платки в карман и совершенно жутким, печальным голосом объявил следующий номер. После этого ушёл со сцены, вызывающе покачиваясь.
Больше Санька со своими номерами не выступал, только выходил объявлять другие номера. Как только он появлялся, зрители оживлялись, смеялись и хлопали. Они его очень тепло, с большой радостью встречали.
После окончания зрители только и говорили о Саньке, какой он замечательный парнишка, забавный парнишка, симпатичный парнишка, удивительный парнишка, редчайший парнишка и ещё какой-то там парнишка. Хотя я бы такие стихи тоже мог бы сочинить, и спеть мог бы (и не хуже), и Пушкина мог бы прочесть даже лучше, и сказку писателя Козлова я тоже читал и мог бы её пересказать. Я всё это мог сделать не хуже, но я этого не сделал, а он взял да и сделал, вот и получается, что самое главное - сделать, а не подумать. Если ты ничего не сделал, никому не показал, то никто и знать не будет, что ты мог. Я твёрдо решил на каком-нибудь вечере в школе выступить с разными номерами, мне тоже захотелось стать замечательным, забавным, удивительным, редчайшим, симпатичным парнишкой… Только вот смогу ли я сплясать? Вот это неизвестно… но если потренироваться как следует перед зеркалом, то непременно смогу, а если не смогу, заменю пляску художественным свистом - слух у меня неплохой и свистеть умею…
Зрители долго ещё хлопали, не уходили, а рыбак сзади мне в ухо носом шмыгал. Мы с ним вместе вышли.
- Пошли Саньку искать, - сказал я.
- Мне рыбу надо ловить, - сказал он.
- Ты уже простудился, - сказал я.
Он шмыгнул носом.
- А ты откуда знаешь?
Я шмыгнул носом, как он.
- Теперь-то я в лодке ловлю, - сказал он.
Он всё хотел уйти от меня, быстро шёл, а я вижу такое дело, лодка у человека есть, ни на шаг не отстаю.
Потом он побежал, а я за ним, тем более мне показалось, начальник лагеря в нашу сторону направлялся…
В лодке
Он остановился на дороге.
- Ну, чего ты бежишь за мной?
Мы с ним запыхались, стоим, друг на друга смотрим и дышим тяжело.
- Слушай, долго ты так за мной бежать будешь?
Я молчу.
- Если ты так за мной бежать будешь, я не знаю, что тебе сделаю!
Он повернулся и пошёл. А я за ним. На таком расстоянии, чтобы он мне ничего не сделал.
Он опять остановился.
- Послушай, - кричит, - у меня там удочки спрятаны, не желаю я, чтобы все знали, где у меня удочки спрятаны!
- Я на твои удочки смотреть не буду, ты меня только в лодку возьми, зачем мне твои удочки!
- А ты отвернись, раз тебе мои удочки не нужны!
- А ты в лодке меня покатаешь? - спрашиваю.
- Да чёрт с тобой, садись в лодку, только не гляди, куда я удочки прячу!
Я отвернулся, он свои удочки достал и говорит:
- Смотри, чтобы в лодке шум не производить!
Я ему обещал, что шум производить не буду, и мы в лодку влезли.
Как только немного отъехали, я говорю:
- А что, если на тот берег к нахимовцам катануть? Посмотрим, как там нахимовцы живут, и обратно.
- Больше мне делать нечего, как к нахимовцам ехать, чего это я там не видел! Ты сиди да шум не производи!
- А что, если, - говорю, - я за лодку уцеплюсь и буду плыть, а ты меня будешь везти?
- Да ты что, - говорит, - шутишь, что ли? Как же я тогда рыбу буду ловить? Ты лучше гляди, нет ли коров поблизости, они нам рыбу нашугают…
Коров не было видно, и я сказал:
- Неплохо всё-таки к нахимовцам катануть…
В это время он якорь бросил и мне не ответил. Я всё смотрел на тот берег, а он удочку разматывал.
Он удочку забросил, а я хотел воду рукой зачерпнуть и чуть лодку не перевернул.
- Не производи шум! - заорал он.
Я встал, чтобы шум не производить, а лодка так закачалась, что я чуть в воду не свалился.
- Ну-ка сядь! - орал он. - Ну-ка сядь! Вот чурбан! Не смей мне шум производить!
Он стал вытаскивать якорь и всё повторял, что в этом месте теперь нет смысла рыбу ловить, она вся ушла.
Мы уплыли в другое место, а я всё думал, как бы на тот берег к нахимовцам попасть.
Он снова бросил якорь.
Я старался шума не производить и сидел не двигаясь.
Но рыба не ловилась.
- Чего же это такое, - сказал я, - никакого шума нет, и рыбы нет…
Он во все глаза на свой поплавок глазел, а мне надоело на него глазеть, раз ничего с ним не случается.
- Никакой тут рыбы нету, - сказал я, - всё ясно…
Он глаз с поплавка не спускал и молчал.
- Да где же рыба! - говорю. - Нету никакой рыбы!
Он на меня посмотрел и спрашивает:
- А?
- Хорошо бы на тот берег, - говорю, - поехать, раз рыбы нет.
В это время его поплавок под воду ушёл, а он как раз со мной разговаривал. Он дёрнул, да поздно. Весь червяк рыба съела и ушла.
Он как закричит:
- Если ты мне ещё про тот берег скажешь, я не знаю, что тебе сделаю!
Насадил он нового червяка, забросил и сидит, опять на свой поплавок смотрит. Только он в другую сторону забросил, и мне не видно стало поплавка, и я осторожно пополз, чтобы поплавок увидеть. И тут я рукой банку с червями задел, и она в воду бултыхнулась. Я не знал, что это за банка такая, и ползу себе дальше как ни в чём не бывало.
Он ко мне спиной сидел.
Повернулся и как заорёт:
- Что ты наделал!
А я сразу не понял, что это банка с червями, и говорю:
- Какая-то коробочка упала…
- Немедленно, - кричит, - убирайся от меня! Уходи сейчас же! Тут же уходи! Сматывайся сию минуту! Сию секунду проваливай!
- Да как же я сию секунду уйду, если вокруг вода…
Он стал грести изо всех сил к берегу, и всё ругался, ругался, и кулаком мне грозил, и себя ругал за то, что взял меня, а я только делал виноватое лицо - чего же я мог ещё сделать!
Я ему даже "до свидания" не сказал, выпрыгнул из лодки и пошёл.
А он мне вдогонку крикнул:
- Дурень несчастный, тунеядец, балбес!
Я повернулся и кулаком ему погрозил. Какое он имеет право меня разными словами обзывать!