Потом один вынимает из кармана блок жвачки, протягивает. Написано "Бруклин" и нарисован знаменитый тот мост. Второй японец показывает: сейчас! - быстро сходил к себе в номер, принес какую-то плёнку интересную - прозрачную, радужная, плоская, но увеличивает всё, как лупа! И глаз увеличивается, если поднесёшь к глазу.
Поели мы, дружески простились с японцами, пошли вниз.
Витя спрашивает у администраторши:
- Ну, номеров ещё нет?
- Пока нет.
- Ну, пока!
Стали выходить, вдруг швейцар нас обхватил, и милиционер тут же подбежал.
- Так! Клянчили у иностранцев всякую дрянь?
- Почему вы так думаете?
- А это что? - вытаскивает у Вити из кармана ту самую плёнку и жвачку.
- Подарок.
- Подарок! И не стыдно вам? Говорите, в какой школе учитесь, фамилии ваши. Не отпустим, пока не скажете!
Пришлось сказать. Вышли мы из гостиницы, я говорю:
- Теперь в школу сообщат! Собрание устроят, будут нас разбирать!
- Ну и что? - Витя говорит. - Скажем, как было всё, и всё!
- Да, - говорю, - твой оптимизм меня просто бесит!
- Ничего! - Витя говорит. - Он всех бесит!
Я захохотал. Называется, успокоил! Сказал, что оптимизм его всех бесит, поэтому мне особенно нечего переживать. Ну, спокойствие у него замечательное, надо отметить. Идём по улице, и я хоть и устал, но вспоминаю - смеюсь.
- Колоссально! - Витя вдруг закричал. - В этом же доме наш Тимошкин живёт! Представляешь, как обрадуется он, когда придём! Хороший парень же - Тимошкин!
- Хороший.
Действительно, как забыть мы могли - Тимошкин же, свой человек. Чаю горячего попьём у него, отдохнём!
Тимошкин!.. Замечательный тип. Недавно ёжика в класс принёс.
Помчались мы радостно к нему на лестницу, сели в лифт. Звоним Тимошкину. Открывает! Красота!
- Ах, это вы, - говорит, - заходите. Давайте пока сюда. Вводит нас в кухню, открывает холодильник и вынимает из него кусок мяса! Вот это друг!
- Спасибо, - вежливо говорю. - Мы уже ели.
- А это не вам.
Положил мясо в железную миску, внёс в комнату.
Смотрим, там тигрёнок на диване лежит!
Соскочил с ходу с дивана, бросился к тарелке, стал есть.
- Хор-роший! - Тимошкин говорит. - Представляете, только сырое ест.
…Представляем!
Тут ещё птичка какая-то летает, с жёлтой грудкой.
Тимошкин говорит:
- Это синица. Скоро яйцо должна снести, надо срочно гнездо ей делать.
На телевизоре неподвижно ворон сидел, я подумал сначала, что чучело. Вдруг срывается с телевизора, крылом сбивает с меня фуражку, фуражка падает на пол.
- …Что он у тебя, - говорю, - ненормальный?!
- Почему ненормальный? - Тимошкин говорит. - Просто не любит он, когда в комнату в шапках входят!
Тут тигрёнку вдруг показалось почему-то, что я с хозяином его резко говорю, обернулся. Даже мясо своё забыл - зарычал!
- Так! - говорю. - Уже и зверей своих натренировал!
- Ничего не тренировал! - Тимошкин говорит. - Просто он любит меня, и всё!
- Хорошо - удава у тебя нет.
- Есть. Только маленький ещё. Через год заходи. - Радушно так говорит. - Вот такой будет, через всю комнату!
Нагнулся я, чтобы фуражку с пола поднять, гляжу - и нет её! Гляжу, она в прихожую уже ползёт. Догнал её Тимошкин, поднял.
- Это ёжик, - говорит. - В гнездо себе понёс. Хитрющий! Только фуражку я надел, сразу ворон опять её сбил. Вскочил я, от возмущения, тут тигрёнок обернулся опять, зарычал.
- Вообще, - Тимошкин любовно говорит, - они у меня дружно живут между собой.
- Понятно, - говорю. - Между собой дружно живут и только на гостей дружно набрасываются.
- Почему же набрасываются? Кто нормально себя ведёт - не набрасываются.
Тут Витька говорит:
- Тимоха, да ты что? Мы же друзья были - ты забыл? Помнишь, как парты все с тобой чесноком натёрли, контрольную даже отменить пришлось! Помнишь? Так друг ты или нет?
- Я-то друг, - говорит. - К тем, кто понимает меня! Ну, тут, как говорят, больше добавлять уже нечего. Взял я фуражку свою с пола, нахлобучил её, и мы пошли. Витя снова вдруг почему-то развеселился. Не успеваешь заметить, откуда он силы берёт.
- Эх, - смеётся, - ты! Чуть ёж фуражку у тебя не украл! Эх ты, шляпа! - Шлёпнул меня ладонью по фуражке. Вдруг, слышу, что-то хрустнуло у меня в голове!
Витька остановился, побледнел. Я тоже. Потом Витя совсем уж белеть начал.
- Ты не волнуйся, - говорит, - всё нормально. Только у тебя, по-моему, мозг течёт!
Мазнул я рукой по щеке, к глазам поднёс - что-то липкое! Снял с ходу фуражку, гляжу: какая-то в ней масса и скорлупки. Голову быстро потрогал - вроде целая! Ну, хорошо!
- А! - Витька захохотал. - Это синичка тебе в фуражку яйцо снесла! Ха-ха-ха!
- Ладно, - говорю, - спокойно! У некоторых, - говорю, - даже и фуражки нет, некуда даже яйцо снести бедной птице!
Но Витька - что в нём хорошо, то хорошо - и не обиделся даже, только говорит:
- Ну и что? Фуражки нет, шарфом голову повязал - нормально!
- Действительно, - говорю, - зато хоть разные ястребы с головы её не срывают.
Обиделся на Тимошкина, честно говоря. Всё-таки звери зверьми, а люди-то людьми! Идём уже молча. Вдруг снег начал идти!
- Да! - Витька говорит. - Зима уже наступила, пока мы с тобой шляемся!
И вдруг мысль пришла: раз уж так плохо всё, может, к Толику надо зайти?
Может, из плохого выйдет что-то хорошее, из-за блужданий этих. Зайду к нему, снова подружимся?
До пятого класса, помню, дружили мы с ним - не разлей водой! Хоть и в разных школах. Потом, помню, он в кружок "Умелые руки" поступил. И выявился у него колоссальный талант к разным изделиям, миниатюрам. Сначала ещё можно было что-то различить, а потом всё меньше стал делать, всё мельче.
Придёшь, бывало, показывает:
- Вот волос.
Приглядишься - что-то мелькнёт в солнечных лучах.
- А-а-а… вижу!
- Хочу в нём тоннель продолбить, а по тоннелю поезда пустить.
- Ты что? Это невозможно!
- Возможно! - говорит. - Для человека ничего невозможного нет!
Потом на месяц пропал.
- Ну, что, - заходишь к нему, - как поезд?
- Нормально, - говорит. - Хочу теперь пассажиров в него посадить.
И тут уже все только в микроскоп можно разглядеть, и то с трудом!
Из кружка "Умелые руки" ушёл, перешёл в городское общество миниатюристов - довольно много их в городе оказалось.
Зашёл я однажды туда - уже он со взрослыми, все его с почтением: "Анатолий Иваныч!.."
И там пробился, стал меньше всех изделия делать. Стали произведения его в Индию посылать, в Париж - во всём мире такие люди оказались. А к остальному он зато как-то остыл. Неинтересно ему стало всё, что простым глазом можно увидеть. Я, видимо, тоже стал для него слишком велик.
Придёшь к нему, он глаза от лупы не отрывает.
- Ну, что, - показывает. - Хороша вещь?
А ничего не видно.
- Да, - говорю, - неслабо.
Так и прошла наша дружба. Изделия его всё уменьшались, а виделись мы всё реже, тем более - он в другую школу ходил.
"Может, - думаю, - всё прошло? Может, снова он в мир зримых величин вернулся?"
- Постой-ка! - Вите говорю. - Тут у меня, кажется, друг живёт!
Поднялся с замиранием сердца, звоню.
Открывается медленно дверь… Он!
Но нет, видимо, изделия ещё меньше делает. Смотрит на нас, моргает, никак фокус глазной перестроить не может.
Никак, видимо, не может понять: что это за великаны к нему пришли?
Перестраивался минут пять, потом узнал.
- А… это ты!
Стоит, смотрит.
- Да, - говорит, - как-то уже иначе я тебя представлял!
- Ну, извини, - говорю.
- Вас двое, что ли?
Вошли, стали снег стряхивать. Толик говорит изумлённо:
- Неужели снег уже? Не может быть!
Что значит "не может быть"? Что мы, притворяемся, что ли? Вошли в комнату, он снова стал на меня глядеть.
- Неужели, - говорит, - у тебя такие длинные уже волосы?
Говорю:
- А по-твоему, какие же?
Сел он за стол, в микроскоп уставился. Потом из крохотной шкатулочки достал какой-то невидимый инструмент, стал под микроскопом что-то им делать. Потом вспомнил про нас, от микроскопа отстранился, спрашивает:
- Ну как? - и на стол показывает.
Витька посмотрел и простодушно говорит:
- Что - как? Ничего ведь и нет!
Вздрогнул я. Я знаю уж: для Толика это самая страшная обида!
Толик окаменел лицом, в угол сел и молчит. Потом говорит:
- Ну что? Болтаетесь? Делать вам нечего?
- Ладно, - говорю, - больше не буду тебя отвлекать - никогда! Видимо, слишком я тебе велик! Пошли, Витька.
Вышли на улицу. Витя мне говорит:
- Здорово ты его!
- Насчёт чего?
- Ну, насчет того, что слишком ты для него велик!
- А… да я не в том смысле… Я в смысле размера. Расстроился я.
Вдруг слышу я, кто-то меня зовёт.
- Санька! Здорово! Ты откуда здесь? - Гляжу - дядя, младший брат отца. Сидит в кресле прямо посреди тротуара, а рядом кровать стоит, шкаф и стол.
- А, ты с приятелем, - говорит. - Это хорошо! Переезжаю, на эту вот лестницу, а грузчиков звать - сам понимаешь, три шкуры сдерут! Так что хорошо, что ты с приятелем мне попались, как это ты только сюда забрёл?
А я и сам не понимаю - как!
Стали мы с Витей мебель таскать по узкой крутой лестнице на пятый этаж!
Запыхались, дышать даже больно, ноги дрожат…
А этот дядя прелестный только "спасибо" в конце сказал и дверь закрыл.
"Что было это? - думаю. - Почему это мы мебель сейчас таскали? И главное - с дядей отец уже год как поссорился, все отношения порвал! А я почему-то мебель ему ношу!"
Да-а… Хотели забыть все заботы, отдохнуть, а что вышло!.. Правильно, понял я, папа мой говорит: "Тех, кто от дел бегает, всё равно они настигнут, причём в самой тяжёлой, обидной иногда форме!"
Идём по какой-то незнакомой уже улице.
Вдруг слышим, какой-то голос сверху:
- Эй, ребята! Горохов! Григорьев!
Догадались наконец на дом посмотреть. Видим, из форточки на третьем этаже голова одноклассника нашего Волкодавова торчит.
- Ребята, - кричит, - отлично, что я вас увидел! Давайте ко мне - у меня никого нет!
- Отлично, - Витя говорит. - Отдохнём! Телевизор посмотрим!
"Да, - думаю, - а я ещё почему-то его не любил! А он увидел нас, в форточку высунулся, к себе позвал! Хороший человек оказался, а я не знал!"
- Ладно! - Витька кричит. - Сейчас идём! А какая твоя ква?
- Какая, - Волкодавов говорит, - "ква"?
- Ну, квартира, - говорю. - Номер какой?
- А-а-а, - Волкодавов говорит, - это неважно!
- Как так?
- Так, неважно! - Волкодавов нам сверху кричит. - Мать всё равно меня закрыла, через дверь вам никак не войти! Давай уж так, по водосточной трубе!
Стали лезть к нему по трубе. Труба скользкая, мокрая, ухваты, которые её держат, в руки врезаются… Оглянулся я, колоссальная уже высота!.. Долезли наконец до его окна.
- Ну, давай, - говорим, - окно открывай - устали сильно!
- Не, - говорит, - окно не открою. Мать убьёт меня - она вчера только его заклеила.
- Как же нам? - говорим.
- А в форточку, если хотите.
- Что значит "если хотите"? Подоконника-то у тебя нет, как же мы до форточки твоей достанем?
А внизу уже толпа собралась, на нас показывают.
- Ну ладно, - Волкодавов испугался. - Не хотите - не надо. Завтра увидимся.
И фортку захлопнул!
Висим, трубу обхватили. И слышим, внизу уже про нас говорят:
- Жулики это. В окно хотели залезть. Да хозяин дома оказался, не рассчитали.
- Милицию надо позвать! - говорят.
- Нет, - Витя снизу мне говорит, - в милицию больше нам не надо! Лезь вверх!
Долезли до крыши, а там навес - крыша нависает над стеной, примерно на метр.
Откинулся я, схватился за крышу. Чувствую, мокрая жесть под пальцами скользит. "Всё, - думаю, - это конец!.." Минут через пять, наверное, удалось локоть на крышу положить, потом колено закинуть. Витьке легче уже немножко было - сначала я его за руку тянул, потом за плечи. Но всё равно ноги дрожат, легли мы с Витькой отдыхать на самый край. Долго лежали, пошевельнуться не могли.
"Да, - понял я, - верно мой папа говорит: у бездельников - самая тяжёлая жизнь!"
Встал я наконец, вниз посмотрел: толпа там, внизу, выросла ещё больше, милиция подъехала на своем фургончике.
- Вставай! - Витю за плечо трогаю. - Пошли… Обратного пути для нас нет!
По мокрому скату скользко идти, по самому верху пошли, по острому гребню. Эта крыша в другую переходит, та - в следующую. Мокрый снег намного сильнее стал, потому, видно, что мы к облакам ближе поднялись!
И как назло, все чердачные окна заперты. Вниз посмотрели, в глубокий двор. Пожарная лестница по стене идёт, но до крыши не достаёт, так что к нам это не относится! Выпрямились, дальше пошли.
Дальше - видим, железные прутья веером крышу пересекают. Стоп!
- Ничего! - Витька говорит. - Прорвемся!
И действительно, в одном месте прутья раздвинуты были, пролезли, но пуговицы, конечно, оторвали.
"Нормально!" - как Витька говорит.
Пролезли, вниз стали смотреть, во двор. Вроде бы это предприятие какое-то оказалось, внизу ездят машины-фургоны, люди проходят в белых халатах.
"Да, - думаю, - куда это мы угодили?"
И дальше хода нет - упирается крыша в высокую кирпичную стену, и в стене этой невысокое открытое окно.
Единственный выход для нас, а может, вход, точно неизвестно.
Я Виктора подсадил, потом он меня втащил - влезли. Комната. В углу сейф стоит, видно, с деньгами. На столах счётные машинки.
Да, попали, хуже некуда! Бухгалтерия! А мы через окно влезли!
- Ну, - Витьке шепчу, - в темпе отсюда!
Вышли в коридор, пошли как ни в чём не бывало по коридору… Вроде обошлось!
А к Виктору, тем более в тепле, снова его оптимизм вернулся.
- А здесь неплохо! - довольно так по сторонам оглядывается. - Чисто, светло. Смотри, - к доске объявлений подошёл, - путевки продаются: Зеленогорск, Пятигорск! Кишечно-сосудистый санаторий! Замечательно!.. А вот, гляди: поступило три автомашины "Жигули", заявления будут рассматриваться на заседании месткома!.. Колоссально!
- Нам, я думаю, не дадут.
- Сразу, может, и не дадут, а проработаешь года три - дадут!
- Что же ты, три года здесь собираешься быть?
- А что? - Витя говорит. - Мне, честно говоря, учиться надоело. Многие, хочешь знать, великие люди нигде не учились, а великими стали! А в школе ещё пять лет учиться, потом ещё в институте, и что? А тут год проработал - и пожалуйста - "Жигули"!
- Ладно, - говорю, - раз уж мы сюда попали, надо выяснить хоть, чем люди здесь занимаются?
- Это легко! - Витя говорит.
Навстречу нам шёл лысый человек в белом халате.
- Скажите, вы что здесь делаете? - подойдя к нему, спросил Витя. - Нет, конкретно вы, что вы делаете?
- А вы-то кто такие? - растерявшись, вдруг закричал он. - Как вы попали-то вообще сюда?!
Он резко повернулся, пошёл почему-то в обратную сторону и всё время на нас злобно оглядывался.
"Что такое? - видимо, думал он. - Приходят какие-то дети и ещё спрашивают, что ты тут делаешь!"
- Эх, спросили не так! - сказал я. - Надо было не "что вы здесь делаете", а "что здесь выпускают, скажите" - вот!
- Жаловаться пошёл! - Витя посмотрел ему вслед. - Ну, ничего!
- Конечно!
Мимо нас проходило множество людей, но что они здесь делали, понять на первый взгляд было невозможно.
- Надо всё-таки узнать эту тайну, - сказал я. - Что же они здесь делают?
Мы вышли по коридору в какой-то гулкий, полутёмный каменный зал. Там никого не было, только шли три конвейера и на них ехали ящики с хлебом. Мы смотрели минут десять, ящики всё ехали.
"Что ж такое тут? - думал я. - Что делают, не говорят, а столько хлеба едят". Потом я увидел, что в той стороне, куда уплывали ящики с хлебом, белеет неяркий дневной свет.
- Ясно, - закричал я, - сюда не привозят хлеб, отсюда его увозят!
- Почему? - спросил Витя.
- Потому что это хлебный завод! - сказал я. - Ясно?
Мы пошли в сторону света и увидели, что там конвейер выходит во двор, под навес. К навесу этому подъезжали кузовом вперёд фургоны с надписью "Хлеб", и рабочие в фартуках вдвигали туда ящики с хлебом. Потом закрывали дверцы, и фургоны отъезжали.
- Ясно! - сказал Витя.
- Неясно только, как его делают, - сказал я. - Раз уж попали сюда, надо посмотреть.
Мы пошли вдоль конвейера в обратную сторону. Мы прошли тёмный зал и вошли в светлую комнату. В неё сверху из окошка выпадали румяные караваи, съезжали по деревянным лоткам вниз - здесь их быстро брали двое рабочих в рукавицах, укладывали в ящики и ставили их на конвейер.
"Откуда же они вываливаются?" - подумали мы и по шаткой лестнице поднялись на этаж выше. Там был огромный круглый зал, и всю середину его занимал круглый цилиндр - печка. Сквозь специальное окошко, щурясь от жара и красного света, мы заглянули внутрь. Караваи ехали внутри печи по широкому кругу, как на карусели, въезжали белые, мягкие, и чем ехали дальше, тем становились розовее, и уже коричневые подъезжали к нашему окошку - здесь они натыкались на специальную преграду, которая их переворачивала, они падали на деревянный лоток и по лотку съезжали в нижнюю комнату. Печной зал был огромный, но в нём был только один человек, в белом колпаке и халате, надетом прямо на майку. Он подошёл к нам, лицо его было красным от жара, потом подмигнул нам и пошёл дальше по кругу.
- Один человек всего! Вот это техника! - сказал Витька. Но тут и этот человек ушёл, и мы остались одни в гулком, белом, горячем зале.
- Полезли выше, - сказал Витька. - Посмотрим, как караваи образуются!
По железной лестнице мы влезли наверх. Витька раскраснелся от жара, глаза блестели.
На этом этаже тоже всё шло по кругу.
В одном месте из трубы толстой колбасой вылезало тесто. Большой нож, опускаясь сам собой через ровные промежутки, отрезал одинаковые куски теста, и куски эти падали в подъезжающие тарелки. Тарелки эти по очереди въезжали в круглую печь и медленно шли по кругу, но тут, видимо, температура была другая, потому что тесто не розовело, а расплавлялось и принимало форму этой тарелки, так вот и получались караваи.
- Ясно! - заорал Витя, так что женщина в халате, ходившая по этому залу, испуганно вздрогнула.
Потом мы пролезли ещё выше. Там мука из трубы сыпалась в железный чан, из крана туда лилась вода, и огромные механические лапы перемешивали тесто. Потом лапы поднимались - и чан уезжал по кругу. Чаны эти двигались очень медленно - понятно! - тесто должно было "дойти", как говорила моя бабушка. Пройдя круг, чан резко переворачивался, и тесто по трубе колбасой выползало вниз.
- Ясно! - закричал Витька.