- Но он должен был сработать! - с гордостью возразила девушка. Ее глаза ярко разгорелись, щеки покрылись румянцем, но теперь она понизила голос и заговорила печальней. - Если б только не ребенок. - Она наклонилась вперед, кульминация приближалась. - Явились круглоголовые, и все произошло в точности, как надеялись жители деревни. Они нашли пустые дома, тишину, густой туман - и нигде никого, ни единой живой души, ни одного живого существа. И тут, - Дэнни окинула взглядом свою аудиторию, убедилась, что внимание слушателей не ослабевает, - и тут в аббатстве, где прятались все жители деревни, заплакал ребенок. О боже! - Она ударила себя кулачком в грудь. - Какой ужас! Они ускользнули от Кромвеля - и только для того, чтобы младенец их выдал. Мать старалась успокоить малыша, давала ему грудь, но все напрасно. Бедное дитя плакало и плакало. Все пришли в ужас, в отчаяние, они боялись, что и псы тоже начнут выть и тогда поднимется такой шум, что Кромвель непременно найдет их. Они стали зажимать бедному малышу рот. И они задушили его!
- Господи боже! - пробормотала Дебора, теснее прижимаясь к стулу, на котором сидел ее муж. - Подходящая история для брачной ночи, верно?
- Да, но вам необходимо это знать. - Дэнни была по-прежнему полна энтузиазма. - Крик младенца - это недобрый знак, если вы не знаете, что следует делать.
- Надеть гирлянду из чеснока? - уточнил Сент-Джеймс. - Не выпускать из рук распятие?
Дебора легонько шлепнула его по ноге.
- Я хочу знать. Мне непременно нужно это знать. Неужели вся моя жизнь будет загублена оттого, что я вышла замуж за циника и скептика? Расскажите мне, Дэнни, что следует делать, если я услышу крик младенца.
Дэнни торжественно кивнула.
- Крик младенца доносится из-за стен аббатства ночью. Вы должны спать на правом боку, а ваш супруг - на левом. И вы должны крепко сжимать друг друга в объятиях, пока плач младенца не прекратится.
- Это интересно, - кивнул Сент-Джеймс. - Своего рода живой амулет. Надеюсь, этот младенец часто плачет?
- Не слишком часто. Но я… - Тут девушка нервно сглотнула, и ее слушатели внезапно догадались, что для нее это была вовсе не занятная легенда, рассчитанная на влюбленных новобрачных, но реальная и страшная повесть. - Я сама слышала этот плач три года тому назад! Я этого никогда не забуду! - С этими словами Дэнни поднялась на ноги. - Вы теперь знаете, что надо делать. Запомнили?
- Запомнили! - подтвердила Дебора, и Дэнни, исполнив свой долг, выскользнула из комнаты.
После ее ухода воцарилась тишина. Дебора опустила голову на колени мужу. Длинные, изящные пальцы Сент-Джеймса легонько коснулись ее волос, разглаживая, убирая локоны со лба. Женщина подняла голову.
- Мне страшно, Саймон. Я не думала, что стану бояться, никогда не думала, но сейчас мне страшно. - По глазам мужа она догадывалась, что он все понимает. Конечно же, он понимает. Он всегда понимал ее.
- Я тоже боюсь, - тихо признался он ей. - Каждую секунду сегодняшнего дня я испытывал этот непонятный, смутный страх. Я вовсе не собирался терять из-за кого-то голову, даже из-за тебя. Но вот это случилось. - Он широко улыбнулся. - Ты вторглась в мое сердце, как армия Кромвеля, и я не мог больше бороться. И теперь уж не голову потерять я боюсь, нет, я боюсь только одного - утратить тебя. - Саймон коснулся медальона, который он сам надел утром на шею новобрачной. В ямке под горлом Деборы приютился крошечный золотой лебедь, давно ставший для этих двоих символом вечного союза: выбрав однажды, выбираем на всю жизнь. Саймон поднял голову и посмотрел прямо к глаза жене.
- Не бойся, - ласково прошептал он.
- Тогда… тогда люби меня, Саймон.
- С радостью, дорогая.
Маленькие поросячьи глазки Джимми Хейверса так и шныряли по комнате - верный признак, что Джимми чем-то озабочен. Он-то воображал себя ловкачом, знатоком жизни, способным кого угодно обвести вокруг пальца и увернуться от наказания за любые прегрешения, от мелкого воровства до супружеской измены, однако глаза всегда предавали его. Выдали и на этот раз.
- Джим не знал, сможешь ли ты пораньше освободиться и раздобыть матери этот греческий путеводитель, так что он сам отправился за ним, так-то, девочка. - Джимми предпочитал говорить о себе в третьем лице. Это помогало уклониться от ответственности за любые неприятности, встречавшиеся на жизненном пути. Дескать, нет, я не заходил к букмекеру. И табачок не покупал. Если чего и было, это все Джимми виноват, а я тут ни при чем.
Барбара следила, как взгляд отца мечется по гостиной. Господи, это же настоящий склеп, а не комната! Площадью десять на пятнадцать футов, окна наглухо закрыты, заросли многолетней грязью. Мебельный гарнитур, диван и два кресла - какой же в доме уют без мягкой мебели, но беда в том, что эта мебель была набита "искусственным конским волосом" тридцать пять лет тому назад, когда уж и от настоящего конского волоса многие отказывались. По обоям до самого потолка с утомительным однообразием ползли розовые бутоны. Спортивные журналы на столе спорили за жизненное пространство с пятнадцатью переплетенными в искусственную кожу альбомами - документальной хроникой, отражавшей каждый шаг, каждый дюйм на пути матери к безумию. И над всем этим - вечная, сияющая улыбка Тони.
Угол комнаты был превращен в святилище. Последняя фотография перед болезнью - вне фокуса, пропорции тела искажены - маленький мальчик бьет по мячу, целясь в сетку, натянутую между деревьями в саду, где когда-то были и трава, и цветы. Теперь эта фотография в натуральную величину висела на стене, а по бокам в "дубовых" рамочках - все школьные табели, накопившиеся за недолгую жизнь, все выданные учителями характеристики, каждое слово хвалы, выпавшее на долю умершего. И в самом центре - Господи, смилуйся над нами! - свидетельство о смерти. Под ним дань почтения - пластмассовые цветы. Довольно запыленная дань, но чего еще ожидать в такой комнате.
В противоположном углу комнаты, как всегда, ревел телевизор, специально установленный так, "чтобы и Тони смотрел". Умершему мальчику регулярно показывали все его любимые передачи. Время застыло, будто ничего не произошло, будто ничего не изменилось. Все двери и окна наглухо закрыты, замкнуты на засов, чтобы не впустить сюда страшную память о том, что случилось однажды августовским вечером на Аксбридж-роуд.
Пройдя через комнату, Барбара выключила телевизор.
- Эй, детка, Джимми смотрел эту передачу, - запротестовал отец.
Она резко обернулась к нему. Господи, что за свинья! Он хоть когда-нибудь моется? Она чуяла его запах из другого угла гостиной, запах пота, сальных волос, нечистого тела и давно не стиранной одежды.
- Мистер Патель сказал, что ты заходил к нему, - произнесла дочь, усаживаясь на чудовищный диван. "Конский волос" тут же впился в кожу.
Глазки бегают. То на погасший экран взглянут, то метнутся к искусственным цветам, то к омерзительным розочкам на стене.
- Конечно, Джим был у Пателя, - признал он наконец.
И улыбнулся дочери во весь рот. Зубы в желтой жиже, возле десен пузырится слюна. Кофейная банка около стула ненадежно прикрыта журналом. Барбара хорошо знала, что отец ждет, пока она отвернется, чтобы быстренько спрятать концы в воду и не попасться. Но она не собиралась ему подыгрывать.
- Выплевывай, папа, - с терпеливым вздохом произнесла она. - Что толку заглатывать эту гадость? Заболеть хочешь? - Она проследила, как тело старика облегченно расслабилось, и он, дотянувшись до пустой банки, выпустил туда слюну, приобретшую от табака густо-коричневый оттенок.
Отец утер рот испещренным пятнами носовым платком, откашлялся и воткнул себе в ноздри трубочки, уходившие в недра кислородного баллона. Он печально повел глазами на дочь, пытаясь уловить хоть искорку сочувствия, но на это рассчитывать не приходилось. И вновь маленькие глазки нервозно забегали.
Барбара сосредоточенно наблюдала за отцом. Почему он никак не умирает? Вот уже десять лет он постепенно разваливается на куски. К чему все это? Разве не милосерднее было бы - один шаг, один прыжок в темноту забвения? Не задыхаться от эмфиземы, отчаянно ловя губами воздух. Не жевать табак, в тщетной попытке утолить жажду курильщика. Обрести покой.
- Ты заработаешь рак, отец, - отстраненно произнесла она. - Ты ведь сам это понимаешь.
- О, с Джимом все в порядке, Барб. Не тревожься, девочка.
- Ты бы хоть о маме подумал. Что с ней станется, если ты снова угодишь в больницу? - Как Тони. Но эти слова не могли быть произнесены вслух. - Может, мне поговорить с мистером Пателем? Мне бы не хотелось этого делать, но я сделаю, если ты будешь покупать у него табак.
- Патель сам подсказал Джиму эту идею, - запротестовал отец. Его голос сорвался на визг. - Ты же запретила ему продавать Джиму сигареты.
- Ты сам знаешь, это для твоего же блага. Как можно курить, сидя возле баллона с кислородом? Тебя доктор предупреждал.
- Но Патель. сказал, жевательный табак Джиму не повредит.
- Мистер Патель не врач. А теперь отдай мне табак. - И она требовательно протянула руку.
- Но Джимми хочет…
- Не спорь, папа. Отдавай табак.
Он сглотнул. Еще и еще раз. Глаза метались затравленно.
- Оставь хоть чуть-чуть, Барби, - проныл он.
Барбара содрогнулась. Только Тони называл ее так. Из уст отца это имя звучало кощунственно. И все же она придвинулась к старику, коснулась рукой его плеча, даже заставила себя дотронуться до его немытых волос.
- Попытайся понять, папа! Мы должны подумать о маме. Она не выживет без тебя. Значит, мы обязаны заботиться о твоем здоровье. Ты же знаешь, мама… она так тебя любит.
Неужели в этих глазках и впрямь что-то блеснуло? Неужели они все еще различают лица друг друга в маленьком аду, созданном их собственными руками? Неужели густой туман еще не скрыл их друг от друга?
У отца вырвалось глухое рыданье. Грязная ладонь скользнула в карман, извлекла из него маленькую жестянку.
- Джим не хотел ничего плохого, Барби, - сказал он, протягивая контрабанду дочери. Глаза его продолжали метаться. То на ее лицо глянет, то скользнет взглядом вбок, к семейному святилищу, к пластмассовым цветам в пластмассовом сосуде. Барбара спокойно прошла к вазе, выдернула цветы и извлекла оттуда еще три жестянки табака.
- Завтра утром я поговорю с мистером Пателем, - холодно пообещала она и вышла из комнаты.
Конечно же, Итон-террас. Не Итон-плейс - самая сердцевина Белгравии - для Линли это было бы слишком претенциозно. К тому же речь идет всего лишь о городском особняке. Подлинный дом Линли - Хоунстоу, имение в Корнуолле.
Барбара постояла с минуту, созерцая изящное белое здание. Как тут все чисто, как все мило в Белгравии. Высший класс, светское общество. Где еще люди согласились бы жить в домах, переделанных из бывших конюшен, да еще и похваляться этим.
Мы переехали в Белгравию. Мы вам еще не говорили? Заходите к нам на чашку чая. Ничего особенного. Всего триста тысяч фунтов, но мы рассматриваем это как выгодное капиталовложение. Пять комнат. Прелестная тихая улочка, булыжная мостовая. Ждем вас к половине пятого. Вы сразу узнаете наш дом. Я посадила бегонии буквально на всех подоконниках.
Барбара поднялась по отмытым добела мраморным ступеням и презрительно сощурилась на маленький герб, притаившийся под медным светильником. Старинное дворянство! Линли не придется жить в конюшне.
Она уже протянула руку к звонку, но задержалась, тоскливо оглядывая улицу. Барбара так и не успела со вчерашнего вечера обдумать свое положение. Разговор с Уэбберли, поездка за Линли на свадьбу, заседание в Скотленд-Ярде и беседа со странным стареньким священником - все эти сцены так быстро сменяли друг друга, что у нее не осталось времени разобраться в своих чувствах и выработать стратегию, которая помогла бы без потерь пережить навязанное ей партнерство.
Правда, вопреки ее ожиданиям, у Линли эта ситуация не вызвала возмущения. Ничего похожего на ярость самой Барбары он не испытывал. Однако, с другой стороны, в тот момент инспектора занимали иные проблемы - свадьба близкого друга и, уж конечно, ночное свидание с леди Хелен Клайд. А теперь, когда он успел обо всем поразмыслить, он, несомненно, заставит Барбару сполна поплатиться за то, что ему в коллеги навязали парию, да еще и простолюдинку.
Что же делать? Наконец-то ей представилась долгожданная возможность, о которой она мечтала и молилась, возможность показать себя с наилучшей стороны, закрепиться в следственном отделе. Единственный шанс сгладить все шероховатости, все глупости, слетевшие у нее с языка за последние десять лет, все идиотские ошибки.
"Вы можете многому научиться, работая с Линли", - озадаченно хмурясь, припомнила она слова Уэбберли. Чему она может научиться у Линли? Какое вино заказывать к обеду, как пройтись в танце, как развлечь полную комнату блестящих гостей? Чему она может научиться у Линли?
Разумеется, ничему. Но Барбара слишком хорошо понимала, что Линли - ее единственная надежда вернуться в следственный отдел, и, стоя на ступенях у входа в его роскошный особняк, она тщательно продумывала, как ей установить нормальные отношения с этим человеком.
- Полное подчинение, - сказала она себе. - Никакой инициативы, никаких идей, соглашаться с каждой его мыслью, с каждым словом.
Главное - выжить, решила она, нажимая на кнопку звонка.
Она думала, что дверь откроет красивая горничная в нарядном форменном платье, но ее ожидало разочарование: Линли собственноручно отворил дверь. Он был в тапочках, в одной руке держал гренок, а на кончике аристократического носа красовались очки.
- А, Хейверс, - приветствовал он ее взглядом поверх очков. - Раненько пожаловали. Великолепно.
Он повел ее в дальнюю часть дома, в полную воздуха столовую, со свежими скатертями и столь же свежими светло-зелеными стенами. В одном конце комнаты высокие стеклянные двери без занавесей открывали вид на цветущий поздними цветами сад, возле стены на сервировочном столике орехового дерева красовались серебряные блюда с завтраком. В комнате вкусно пахло теплым хлебом и беконом. Барбара почувствовала голодную пустоту в желудке. Прижав руку к животу она уговаривала себя забыть о том, что ее утро началось с крутого яйца и подсушенного хлебца. Обеденный стол был накрыт на две персоны. Барбара сперва удивилась, но тут же припомнила о свидании в поздний час, которое Линли назначил леди Хелен Клайд. Разумеется, дама все еще нежится в его постели - не станет же она подниматься раньше половины одиннадцатого.
- Угощайтесь. - Линли рассеянно ткнул вилкой в сторону сервировочного столика, другой рукой подбирая несколько страниц из полицейского отчета, рассыпанного посреди чайного сервиза. - По-моему, когда ешь, и думается лучше. Только копченую лососину не трогайте. Она, кажется, перележала.
- Спасибо, не стоит, - сдержанно отвечала Барбара. - Я уже поела, сэр.
- Даже сосиску не хотите? Сосиски очень хороши. Вы не обратили внимание, что мясники наконец-то отважились класть в сосиски больше свинины, чем крахмала? Это обнадеживает, верно? Через полсотни лет после Второй мировой войны мы наконец-то прекратим экономить продукты. - Линли потянулся к заварочному чайнику. Как и вся посуда, чайник был старинного фарфора, несомненно, он составлял часть фамильного сервиза. - Может, выпьете чаю? Должен вас предупредить, я предпочитаю "Лапсан Су Шон", хоть Хелен и утверждает, будто у него вкус мокрых носков.
- Да, я выпью немного. Спасибо, сэр.
- Отлично, - сказал он. - Выпейте, и послушаем, что вы скажете.
В тот самый момент, когда Барбара опускала в чашку кусок сахара, в дверь позвонили. На лестнице в глубине дома прозвучали шаги.
- Я открою, милорд! - воскликнул женский голос с корнуолльским акцентом. - Извините, что в тот раз не успела. Это из-за малыша, вы же знаете.
- Это круп, Нэнси, - пробормотал Линли в ответ. - Надо показать бедняжку врачу.
Звонкий, уверенный женский голос наполнил холл.
- Завтрак? - Переливы серебристого смеха. - Как я удачно подоспела, Нэнси. Он же не поверит, что это вышло случайно! - С этими словами леди Хелен ворвалась в столовую, и Барбару, точно разящий меч самурая, пронзило погибельное отчаяние.
Женщины оказались одеты одинаково - то есть на леди Хелен был коллекционный костюм, который кутюрье сам подгонял по ее фигуре, а на Барбаре - готовая копия "прет-а-порт", дешевая подделка с плохо подрубленными швами. Остается лишь надеяться, что различие в цвете костюмов скроет унизительное сходство, подумала Барбара. Она уже размешала сахар в чашке, но, словно обессилев, так и не могла поднести ее к губам.
Натолкнувшись взглядом на представительницу полиции, леди Хелен отнюдь не смутилась.
- Я в полной растерянности, - откровенно заявила она. - Как удачно, что и вы тут, сержант, - мне кажется, понадобятся все три наши головы, чтобы придумать, как мне выпутаться. - С этими словами она водрузила на ближайший стул большую хозяйственную сумку и, направившись прямиком к сервировочному столику, принялась обследовать накрытые крышками серебряные блюда, словно в первую очередь ей требовалось подкрепиться.
- Из чего выпутаться? - поинтересовался Линли. - Нравится ли вам "Лапсан"? - мимоходом осведомился он у Барбары.
- Превосходный напиток, - непослушными губами выговорила она.
- Опять этот отвратительный чай! - простонала леди Хелен. - Томми, ты бессердечен.
- Если бы я знал, что ты заглянешь к завтраку, я бы не посмел подать его второй раз за неделю, - намекнул Линли.
Женщина рассмеялась, ничуть не обидевшись.
- Смешной он, правда? Послушать его, так я торчу здесь каждое утро, объедаю его и опиваю.
- Не так уж много времени прошло со вчерашнего дня.
- Злюка! - И она вновь сосредоточила все внимание на сервировочном столике. - Лососина пахнет омерзительно. Нэнси ее, верно, забыла положить в холодильник. - Хелен вернулась к столу с тарелкой, на которой с трудом уместились яйца с грибами и бекон с помидорами. - Кстати, что она тут делает? Почему она не в Хоунстоу? И где нынче Дентон?
Линли мелкими глоточками отпивал чай, просматривая в то же время полицейский отчет.
- Я дал Дентону отпуск на то время, пока я уезжаю из города, - небрежно отвечал он. - Не стоит брать его с собой.
Кусочек бекона повис в воздухе. Леди Хелен пристально уставилась на инспектора.
- Ты же просто пошутил. Умоляю, дорогой, скажи мне, что ты пошутил.
- Я вполне способен несколько дней обойтись без камердинера. Я не так уж беспомощен, Хелен.
- Да я вовсе не об этом! - Леди Хелен сделала большой глоток китайского чая, брезгливо поморщилась и отставила пустую чашку в сторону. - Каролина! Она тоже взяла отпуск на всю неделю. Не может же быть… Томми, если она сбежит с Дентоном, мне конец. Нет-нет, - пресекла она слабую попытку собеседника прервать ее, - я знаю, что ты собираешься сказать. Разумеется, у них есть полное право на личную жизнь, я безусловно это признаю. Но мы должны выработать какой-то компромисс, мы с тобой должны принять решение, потому что если они поженятся и решат жить у тебя…
- В таком случае и нам с тобой придется пожениться, - миролюбиво заметил Линли, - и мы все будем счастливы, как четверо ежиков.