От лопуха шёл дым. От штанов тоже шёл дым, потому что утюг упал прямо на них. Лапа крутился на одной ноге и дул на ладонь. Мишка мужественно ударил по утюгу босой пяткой и сбросил его с брюк. После этого он взялся за пятку и тоже стал крутиться на одной ноге.
Один Алька не крутился. Он стоял неподвижно и смотрел на коричневое пятно, которое осталось на штанине.
Пятно точно сохранило красивую форму утюга.
– Знаешь что? – сказал Мишка, когда перестал танцевать. – Ты их лучше надень, пока они живы.
Алька надел. Брюки были пятнистые и твёрдые, будто из жести.
– Ничего, – утешил Лапа. – Главное, что длинные. Ты же, Сань, не стиляга. Чего их гладить?!
Они затушили костёр и пошли в лагерь. После нескольких шагов коричневое утюжное пятно вывалилось целиком из штанины. Сквозь громадную дыру Алька увидел свою исцарапанную ногу.
Через несколько минут по лагерю двигалось печальное шествие. Впереди, глядя под ноги, шёл Алька. За ним медленно следовал Лапа. Он иногда качал лохматой головой, будто удивлялся чему-то. За Лапой нестройной толпой шли мальчишки и девчонки из малышового отряда.
Чем дальше, тем больше становилось провожатых. Только Мишки Русакова здесь не было. Он сказал, что отнесёт утюг, и, конечно, не вернулся.
В скорбном молчании процессия двигалась к даче, где жили девчонки старшего отряда. Так же молча все вошли в палату. Алька остановился посередине. Его спутники стали за спиной полукругом.
Марина подошла к Альке. Несколько секунд звенела напряжённая тишина.
– Так я и знала,– сказала наконец Марина. – Да, конечно. Я так и знала.
Она взяла Альку за плечо и несколько раз повернула его вокруг оси. Потом велела:
– Снимай.
Алька вылез из штанов. Марина положила их на стул. Лицо у неё было решительное, как у хирурга, который знает твердо, что надо делать.
Из тумбочки Марина вынула химический карандаш и линейку. Она послюнила грифель и над дырой повыше колена провела по штанине жирную синюю черту. Девчонки принесли противно звякнувшие ножницы.
Алька отвернулся и безнадёжно вздохнул.
Подарок
Вырастет Алька – будет строителем дорог и тогда через все болота протянет мосты. А то идёшь по болоту, и получается не дорога, а мучение. Ноги то и дело уходят по колено в жидкую грязь. Выберешься на кочку, а там осока, твёрдая, острая, как сабельные клинки. А в мутной воде вьются пиявки. Только заглядишься на голубых стрекоз или погонишься за весёлым лягушонком – готово, уже присосалась, проклятая!
Алька мог бы идти с Мариной и Котькой по тропинке у края болота. Но он не идёт. У него своя дорога.
– Алька! – кричит Марина. – Сейчас же вылазь! Я кому говорю?! Уже в грязи по пояс!
Голос у неё в точности, как у старшей вожатой. Научилась уже.
– Ну иду, иду, – отвечает Алька, хотя вовсе не собирается идти на тропинку.
– Он в лагере совсем от рук отбился, – жалуется Котьке Марина.-Нет, ты представляешь? Раньше всегда слушался. Бес-пре-кос-ловно, А здесь на него влияет этот хулиган Лапников.
При упоминании о Лапе Алькино сердце наполняется нежностью. Лапа, конечно, влияет. Он хорошо влияет. Научил Альку делать хлопушки из лопухов. Фляжку подарил, которую нашёл в кустах. Вот она, фляжка, на боку. А разве Лапа хулиган? Хулиганы дерутся, а Лапа, наоборот, драться не даёт. Недавно Вовка Сазонов из третьего отряда хотел Альку отлупить за то, что Алька будто бы подглядывал, когда играли в разведчиков. Лапа сразу заступился. Весь березняк загудел от Вовкиного рёва.
А ещё Лапа любит птиц, только не хищных. А разве хулиганы любят птиц?
Хоть Алька и младше Лапы, им хорошо вдвоём, весело. Поэтому они целыми днями вместе.
Но вчера с Лапой случилась беда. У него заболело горло. Лапа охрип. Ну и, разумеется, его сразу положили в изолятор. То есть, конечно, не положили: лежать в кровати Лапа отказался наотрез… Но всё равно сидеть в пустой палате изолятора не очень-то весело.
Открывать окно Лапе запретили. Он весь день сидел на подоконнике и мрачно смотрел на солнце и деревья.
Несколько раз прибегал Алька.
– Всё скучаешь? – спрашивал он и жалобно глядел на расплющенный о стекло Лапин нос.
– А как же… – сипло отвечал Лапа.
Сперва ему даже нравилось скучать. Кроме тоски по воле Лапа испытывал ещё и мрачную гордость. Будто он был брошенный врагами в подземелье, но не сломленный узник.
Перед обедом мальчишки из четвёртого отряда принесли узнику банку земляники. Полную банку. Литровую. Из-под малинового варенья. Это Лапе прибавило сил.
Но к вечеру горло у Лапы совсем прошло, и он загрустил по-настоящему. Лапа любил свободу. Ведь он и птиц в клетке не держал подолгу, если только выпущенные птицы не возвращались сами…
– Всё скучаешь? – спросил его вечером затосковавший без друга Алька.
– Ещё бы, – вздохнул Лапа.
И Алька едва расслышал сквозь стекло его грустный голос.
Эх, Лапа… Такой большой и сильный был, а сейчас сидит на подоконнике печальный какой-то.
– Мишка Гусаков мне мальков принёс и головастиков, – заговорил Лапа. – Я их в банке держал, которая из-под варенья, в воде. Выбросили. Говорят, зараза.
– Ты бы не показывал.
– Я и не показывал. Медсестра узнала. Твоя Марина мимо окон бегала и, наверно, увидела банку в окно. А потом наябедничала.
– Наверно, – вздохнул Алька. – Она ни рыб, ни лягушек даже видеть живых не может. Просто трясётся вся. Говорит, они скользкие.
Лапа поводил пальцем по стеклу и сказал:
– Я аквариум хотел сделать… Жалко мальков. Маленькие такие рыбёшки.
– Александр! Кому говорят! Не отставай! – злилась Марина. – Ты что, совсем уже завяз в болоте?!
– Говорил я, не надо его брать… – осторожно упрекнул Котька.
Марина и сама не хотела брать с собой Альку.
Но уж очень он просился. Алька понимал, что намечается путешествие, хоть и небольшое. Котьку Василевского и Марину послали в Ольховский пионерлагерь, чтобы договориться о большом общем костре, о концерте и ещё о чём-то. Алька, когда услыхал про это, сразу вмешался:
– И я…
– Тебя и не хватало, – сказала Марина.
Если бы Лапа не считался больным и если бы его не обещали продержать в изоляторе ещё два дня, Алька бы и не просился в Ольховку. Но без Лапы он помирал от скуки. И он так пристал к Марине, что она скоро начала сдаваться.
Но Котька Василевский почему-то не хотел, чтобы Алька шёл с ними.
– До Ольховки далеко, – говорил он, трогая на переносице очки. – Разве это для детей дорога? Совсем не для детей. Семь километров до Ольховки.
– Пять, – сказал Алька. – Я-то знаю.
– Жарко будет, – убеждал Котька Марину. – Он устанет. Пить захочет. Знаешь, как маленькие пить хотят, если жарко идти?
– Я фляжку возьму, – заявил Алька и притащил Лапин подарок.
Стеклянная фляжка была большой и тяжёлой, с широченным горлышком без пробки. Но зато настоящая, походная, К горлышку Алька привязал верёвку, чтобы таскать фляжку через плечо.
Марина увидела фляжку и сразу вспомнила про Лапу. И подумала, что если Альку не взять, он будет бегать к Лапе и может заразиться ангиной. Хоть окно и не открывается, но всё-таки… "Ладно", – решила Марина. Но напоследок припомнила:
– Сейчас-то ты хороший. А вчера на мёртвом часе никого не слушался. Мне говорили.
– Буду слушаться, – поспешно обещал Алька.
– Алька! Кто утром обещал слушаться?! Из-за тебя и к ужину в лагерь не вернёмся!
Алька не отвечает. Даже и не слышит. Он остановился у крошечного озерца, блеснувшего чистой водой среди осоки.
Встав коленями на берёзовые жерди, брошенные среди кочек, Алька смотрит в воду. Зелёная вода прошита яркими лучами до илистого дна. Тень от листьев кувшинок уходит ко дну тёмными столбиками. Снизу бегут на поверхность цепочки весёлых пузырьков. Тонкие голубые стрекозы, все в чёрных кольчиках полосок, смотрят с воздуха, как пляшут пузырьки.
Иногда раздаётся посвист крыльев. Сизые птицы, похожие на маленьких чаек, проносятся над Алькой. Лапа говорил Альке, что их называют морскими голубями. Но почему морскими – никто не знает. Лапа сказал, что, может быть, раньше здесь было море, а потом высохло.
А птицы остались…
Морские голуби скрылись в дальних камышах. Алька снова опустил голову. Под водой, в путанице водорослей и солнечных лучей, тоже была жизнь…
– Александр! Александр!! Александр!!!
– Ну иду, иду…
Наконец он догнал их.
– Ох! Грязнее чёрта! А почему без майки?
– Жарко же.
В мокрую майку Алька завернул фляжку и нёс её теперь в руке, как мешок. "Это правильно, – подумала Марина. – Вода будет холоднее". Но всё-таки сказала:
– А кто разрешил майку мочить? В лагере мы ещё поговорим…
Говорят, обратный путь кажется короче. Куда там! Идёшь, идёшь, а до лагеря ещё – как до Луны.
Болото давно кончилось, песчаная дорога бежит по лесу среди сосен. И тут навалились комары. Просто чудо какое-то: на болоте их не было, а в лесу надвинулись тучей! Алька хлопает ладонью по спине, по животу, по ногам, отчаянно дёргает лопатками. А тут ещё жара донимает. Кажется даже, что не комары, а сам знойный воздух звенит и колет кожу.
Марина тоже устала. Лицо у неё покраснело, чёлка на лбу и волосы, собранные сзади в какой-то лошадиный хвост, растрепались.
– Алька, дай попить… – попросила она.
Алька вдруг перестал отбиваться от комаров. Он прижал к животу завёрнутую в майку фляжку.
– Не дам, – сказал Алька.
– Ты чего? Жалко тебе?
– Нет… Не жалко.
– Ну, дай глотнуть.
– Не дам.
Он остановился. Котька и Марина удивлённо оглянулись на него.
– Рехнулся, – сказала Марина. – Воды жалеет.
– Нельзя, – убедительно морща лоб, объяснил Алька.
– Но почему?
– Так… Болотная вода.
– Кто тебе разрешил? – закипятилась Марина. – Зачем набрал?!
Алька отодвинулся на шаг и, не глядя на сестру, сказал:
– Я просто так набрал. На всякий случай. Если уж очень захочется пить.
Марина провела языком по сухим губам. Подумала. Отмахнулась от комаров и мазнула ладонью по мокрому лбу:
– Ну… Алька! У меня этот самый случай. Давай.
Алька прижимал фляжку к животу и молчал.
– Александр, дай мне флягу, – ледяным тоном произнесла Марина.
Тогда он поглядел ей в лицо и ответил:
– Не помрёшь.
Это был открытый бунт.
Ещё никогда Алька не решался так смело спорить с ней. Но теперь с ним что-то непонятное случилось.
– Сейчас же! Сейчас же дай сюда!!-закричала Марина.
Алька не двинулся. Котька поглядел на Маринино измученное лицо с пересохшими губами и вдруг ринулся к Альке. Алька увернулся и бросился в гущу тонких сосенок. Котька запнулся за корень и уронил очки.
Алька выглянул из-за веток.
– Ну подожди… – пообещала Марина. – Дай только в лагерь прийти.
Алька молчал.
– Дай глотнуть… – жалобно попросила Марина.-Дай только глоток, Алька… Я разрешу тебе качаться на больших качелях.
– Я уже три раза качался. Нет, четыре, – сказал Алька.
Это он сочинил тут же. Но теперь Алька знал, что больше не будет спрашивать у Марины, можно ли полетать с Лапой на больших качелях-лодке. "Разнюнилась, – подумал Алька. – А ещё командует".
– Мне же очень хочется пить, – протянула Марина.
Алька на секунду заколебался. Не потому, что боялся Марины. Теперь он её просто пожалел.
Но тут Котька нашёл очки, взял Марину за руку, и они, не оглядываясь, пошли по горячей от солнца дороге.
Алька тихо сказал вслед:
– А мне… будто не хочется пить, да?
Они пришли в лагерь, когда был мёртвый час. Алька сразу побежал к столовой и обрадовался: у кухонного домика никого не оказалось.
Алька отвернул кран и стал ловить ртом тугую холодную струю. Вода хлестала в лицо, бежала по искусанным комарами плечам и спине, ударяла брызгами по ногам, изрезанным осокой.
Потом он с фляжкой в руках прибежал к изолятору. Стукнул в окно.
– Открой, Лапа. Не бойся, никого нет.
Лапа открыл.
– Тебе всё ещё скучно? -с хитрой искоркой в глазах спросил Алька.
– Какое веселье… – мрачно сказал Лапа.
– Ничего, – утешал Алька. – Где там у тебя банка из-под малинового варенья?
Капли скачут по асфальту (Алькин рассказ)
Дождики, они ведь бывают разные. Одни – такие спокойные, деловитые, вроде дворника дяди Кости. Пригладят все, траву польют, асфальт вымоют и скроются – снова небо синее, и асфальт синий. А бывают серые, скучные, вроде соседки Валентины Павловны. Она как начнет ворчать, так до вечера не остановится… Есть еще грозовые дожди, только я не знаю, на кого они похожи, я таких людей в жизни не встречал, разве что в сказках. Налетят, загремят, будто Кащей со своим войском, и давай все срывать и ломать.
В прошлом году, весной, один такой ураган на углу нашей улицы тополь из земли вывернул. С корнями. И обломал весь. Только все равно тополь не погиб. Собрались люди ближних домов, тополиные сучья врыли в землю вдоль всего квартала, как саженцы, и они выпустили побеги. Маленькие тополята. А мы – Валерка, Женька и я – притащили во двор целое тополиное бревно. И посадили. В этом году уже ветки длиною в метр…
А из дождей мне больше всего нравятся такие, которые идут при солнце. Они шумные и короткие. Они, по-моему, похожи на мальчишек. На Валерку, на меня. И на Женьку, хоть она и девчонка. Веселые они…
Целую неделю такие дождики плещутся на нашей улице. Капли большие, теплые, будто спелые вишни, только прозрачные. Скачут по асфальту, разбиваются на брызги…
Мы с Женькой сидели в их подъезде. Потом она сказала:
– Давай до вашего! Бегом!
Мы промчались под дождиком до нашего подъезда. И я сказал:
– Давай до вашего!
– Давай!
Прибежали обратно, а там Валерка нас ждет. Мокрый весь, майка и трусики облипли, на ушах капли, как сережки висят. И смеется.
Мы обрадовались. С Валеркой веселее.
Он всегда смеется, такой уж у него характер.
И тут дождик перестал. Мы выскочили во двор. Там все сверкало, а на самой середине растекалась красивая лужа. Как озеро.
У лужи лежал сколоченный из досок гриб. Его вчера привезли на грузовике и сказали, что будет у нас во дворе детская площадка.
Площадка – это хорошо, только зачем на ней грибки эти ставят, я совсем не понимаю. Вкопают их и говорят: "Вот, дети, для вас благоустройство". А что с этими грибками делать? От солнца под ними прятаться? А зачем от него прятаться, от солнца? Лучше бы сделали гигантские шаги или большие качели.
Но этот гриб нам пригодился. Женька придумала:
– Давайте корабль сделаем! Море есть, берега есть! – И показывает на лужу. А лужа синяя, будто и правда море. Тучки в ней плывут.
Мы перевернули гриб совсем вверх тормашками, и он оказался в луже. Совсем как лодка с мачтой, только квадратная, Женька первая влезла в эту лодку, а потом спрашивает:
– А не влетит?
– За что? – говорит Валерка. – Он еще даже и не крашеный.
И мы будто поплыли. Пошевелишься
чуть-чуть, и наш корабль качается. Вода под
ним плещется. Качнешься сильнее – сильнее
– брызги летят!
– Давайте шторм делать! – закричал Валерка. Ну, мы и принялись раскачиваться. Такой шторм получился!
Вдруг кто-то как заорет:
– Это как называется!
Я чуть за борт не свалился. Смотрю, а перед нами Марина стоит, моя сестра. Она в девятый класс перешла, такая вся из себя взрослая. А рядом Котька Василевский, из ее класса. Кричала-то, конечно, Марина.
– Марш, – говорит, – отсюда! Люди трудились, сколачивали грибок, а вы что делаете!
В это время во двор пришел Витька Капустин с футбольным мячом. Мяч намокший, тяжелый. Витька его за шнурок нес.
Покачал он мячом и спрашивает:
– Что, Алька, опять тебя воспитывают?
А Марина:
– Ты, Капустин, по-жа-луй-ста, не вмешивайся.
– Я и не вмешиваюсь. Воспитывай.
Марина снова взялась за нас:
– Вылезайте сию минуту! Ну!
Я на всякий случай вылез. И Женька. А Валерка стал перебираться через борт, зацепился сандалией и шлепнулся на живот. Встал и улыбается. Только совсем уже не весело улыбается, потому что вся его белая майка заляпана грязью.
Женька говорит:
– Ой…
А я Марине:
– Из-за тебя!
Она плечами дернула и отошла. Валерка потер пальцем грязное пятно на майке и перестал улыбаться. Женька вздохнула: "Беда с вами". Взяла его за руку.
– Пойдем к нам, выстираю… Пошли, Алька!
Но я с ними не пошел. Я остался смотреть, как длинный Котька Василевский будет вытаскивать из лужи гриб. Его Марина заставила.
Он долго вытаскивал, и я все ждал, что он вымажет свою белую рубашку. Но он не вымазал, он очень аккуратный. Вытащил наш корабль на сушу и подошел к Марине. Довольный такой, будто подвиг совершил. Они остановились у нашего тополя и стали разговаривать.
Мне так обидно сделалось! Была хорошая игра, а они пришли, все испортили. Это потому, что Марина перед Котькой всегда показывает, как она меня в строгости держит. А он слушает да очкастой головой покачивает. Нет, чтобы хоть раз заступиться, как мальчишка за мальчишку.
– Витька, – говорю я Капустину, – ты вон в
того длинного, в очках, мячом попал бы отсюда?
Витька глянул, прищурился.
– Запросто.
– Ну, попади, – я толкнул мяч к его ботинкам.
– Чтоб заработать по хребту? Умный ты больно…
Я сделал вид, что мне просто ужасно смешно:
– Что ты, Витька! Котька никогда не дерется! Он знаешь какой воспитанный! Даже не ругается никакими такими словами!..
Витька говорит: -
– Катись давай…
– Боишься?
Витька плюнул в лужу.
– На "слабо" дураков ловят.
Я вздохнул, покатал мяч ногой, говорю опять:
– Я бы и сам пнул, только у меня удар левой не отработан. А на правой палец болит. Я на тебя так надеялся…
Витьку наконец задело.
– Чего тебе этот Котька сделал? Напинал, что ли?
– Ха, "напинал"! Он и не умеет… Так, личные причины.
– А-а, – сказал Витька. Посмотрел, открыта ли дверь в подъезде, потом опять прищурился, на Котьку глянул. И говорит:
– Отвечать будешь ты.
– Буду я.
Он отошел, разбежался и ка-ак вдарит! Мяч даже зашипел в воздухе. И влепился! Только не в Котьку, а в ствол нашего тополька, между Котькой и Мариной.
И на них с листьев – целые миллионы капель!
Марина, конечно, в крик:
– Хулиганы! Алька, вот увидишь, дома тебе достанется!
Ну и пусть. Она всегда так кричит. Воспитанный Котька показал нам кулак и стал что-то говорить Марине.
Я поглядел на Витьку, а он стоит злой и ни на кого не смотрит. Конечно, обидно же: хвастал, что в Котьку попадает, а попал в дерево.
Мне его жалко стало. Я говорю:
– Ты, Витька, молодец. Правильно, что в тополь засадил. Сразу двоих окатило.
У Витьки лицо такое сделалось, будто он хотел заулыбаться, но сдержался.
– Конечно, Алька, правильно. Рубаху-то зачем ему портить. Небось не сам покупал, а родители.
Я говорю:
– Конечно.