А Марина с Котькой в это время стоят и о чем-то спорят. Он ее за руку взял, а она руку вырвала. Я услыхал:
– Куда теперь в таком виде!
Котька рукой махнул:
– Ерунда. Обсохнем.
– Тебе ерунда, а у меня искусственный креп-жоржет, он от дождя тут же садиться… Сейчас я ему!
Это уже не креп-жоржету, а мне. Или Витьке. Обоим.
Я говорю:
– Не догонишь!
Котька еще что-то хотел ей сказать, а она повернулась и пошла домой. Котька подумал, дал по нашему мячу изо всех сил, и за Мариной.
Витька меня спросил:
– Попадет дома-то?
– Поживем-увидим…
Тут во двор выскочили Женька и Валерка. Валерка сияет весь, как солнце, которое в асфальте отражается. Майка на нем чистая и даже сухая – видать, утюгом сушили.
Женька говорит:
– Может опять, корабль сделаем?
Но Витька не захотел:
– Лучше пока в подъезде укрыться. Минуток на десять. На всякий случай. Мало ли что…
Мы укрылись в Женькином. И правильно сделали. Только спрятались, слышу – Марина кричит из окна:
– Алька, марш домой!
Мы молчим.
Она снова:
– Александр! Домой немедленно! Кому говорю!
А я не пошел. Да и не высунулся из подъезда! Потому что опять примчался солнечный дождик! Вон как припустил! Большие капли, словно ягоды, сыплются с неба, скачут по синему асфальту…
Обида
Котька Василевский снова поднялся со стула, снова посмотрел на часы. И снова сказал очень нерешительно:
– Ладно… Я, наверно, пойду.
Алька ничего не имел против: Котька надоел ему до чёртиков. Но Алька стеснялся так вот просто взять и сказать: "Ладно, иди". Ему казалось, что высокий и серьёзный Котька сразу разглядит через очки Алькины тайные мысли. И Алька скрепя сердце опять предложил:
– Посиди ещё. Может, она скоро придёт.
Котька поспешно согласился и вновь сел на стул ждать Марину. Он пришёл к ней, чтобы взять какую-то книжку, но Марина застряла на репетиции в драмкружке.
Алька уже кончил делать уроки. Он старательно, по складам, прочитал в букваре заданный на дом рассказ из двух строчек. В рассказе говорилось, как мама мыла Лару. Покончив: с этим делом, Алька сел к окну и стал читать "Приключения Тома Сойера".
Но Котька мешал Альке. Правда, сидел он тихо, но зато иногда печально вздыхал. Эти вздохи раздражали и смущали Альку: будто он был виноват, что Котьке скучно.
Алька отложил книгу, с тихой яростью покосился на Котьку и стал думать, чем занять его. Чтобы не вздыхал…
Он наконец придумал. С нижней полки на этажерке, из-под стопки книг, Алька вытянул и грохнул на пол пыльный плюшевый альбом.
– Во, смотри. Тут фотокарточки разные.
В альбоме сначала шли снимки маминых бабушки и дедушки. Эти карточки были тяжёлые и толстые, как авиационная фанера. Внизу их украшали оттиснутые золотом медали с какими-то царями и орлами. Потом в альбоме были карточки Алькиного папы, совсем маленького, на деревянной лошадке; Алькиной мамы в пионерском галстуке… В общем, много чего там было…
Пока несчастный Котька вежливо и уныло разглядывал Алькиных прабабушку, прадедушку и папу на лошадке, Алька читал спокойно.
И вдруг стало удивительно тихо. Котька уже не шелестел листами и даже не вздыхал. Он дошёл до последних страниц альбома. Там Котька увидел снимок Марины. Марина сфотографировалась совсем недавно. Из-под вязаной шапки чёлка торчит, глаза прищурены. А на губах улыбка…
– Алька, – сказал Котька, будто между прочим, – ты бы дал мне эту карточку, Алька…
– Зачем? – удивился Алька.
Котька поправил очки и что-то пробормотал. Но потом увидел, что Альке этого мало, и стал объяснять:
– Видишь ли… У нас в классе к празднику стенгазета выйдет. А в ней статья будет – "Наши активисты". Мы туда снимок и прилепим. Марина ведь знаешь какая активная!..
– Активная, – сумрачно согласился Алька. – Я-то знаю. Пронюхает, что я карточку отдал, тогда мне от её активности житья не будет. Ты уж сам у неё проси.
– Нет, – сказал Котька. – Это надо сделать, чтоб ей сюрприз был. А альбом ты сунь пока подальше, чтобы она не увидела.
Алька молчал.
Котька тоже молчал. Потом он полез в карман и достал серебристый самолётик, сделанный из расплющенной алюминиевой проволоки.
– Хочешь, подарю?
– А я тебе карточку? – язвительно спросил Алька.
Котькины уши порозовели. Но он сказал:
– Ты, очевидно, жуткий эгоист: ты не хочешь, чтобы твою сестру увидели в газете.
В Алькиной душе вдруг шевельнулись угрызения совести. Ведь Марина и вправду его сестра, а он не хочет, чтобы она прославилась.
– Тогда забирай просто так, – сказал он со всей решительностью. И покосился на самолёт. У самолёта были стремительно откинутые крылья, красивые, хоть совсем маленькие.
– Отлично, – обрадовался Котька и заторопился уходить. – А самолёт ты бери. Тоже просто так. Согласен?
И Алька сказал:
– Согласен.
Это случилось недели через две. Марина пришла из школы какая-то слишком радостная. Будто сразу тря пятёрки притащила. Она всё равно, конечно, старалась быть серьёзной, но иногда забывала. Тогда губы её начинали улыбаться, а ноги даже чуть-чуть пританцовывали. Когда садились обедать и Марина принесла на стол вместо хлеба банку с фаршированным перцем, мама забеспокоилась:
– Ты определённо больна. Что с тобой?
Мама работала старшей медсестрой в поликлинике и .поэтому, наверное, всегда боялась болезней.
– Нет, – понял папа, который был человеком проницательным. – В ней просто бурлит тайная радость. Но интересно, почему?
Марина изо всех сил постаралась насупиться.
– Да ну их… этих дурней из редколлегии.
Написали в стенгазету чушь какую-то… Называется "Наши активисты". И про меня там нагородили…
– О, поздравляю! – сказал папа.
– Да, тебе смешно, а мне-то нет. Расписали так, что неудобно даже. Будто уж я такая хорошая. Лучше всех!
– Глупости, – твердо сказала мама. – Почему неудобно, если всё правильно?
Алька ел суп и сиял. Всё-таки он ведь тоже кое-что сделал для Маринкиной радости. И сейчас уж можно было открыть секрет.
– Маринка…-хитро прищурился Алька.– А я ведь знаю. Карточка всем понравилась. Ага?
Алька даже забыл, что сам он не любил эту карточку.
Марина подняла тонкие брови: не поняла.
– Ну, твоя фотокарточка… В газете.
– Там, по-моему фотографий нет. Вот ещё,– дёрнула она плечом. – Не про одну же меня писали. Пришлось бы полкласса снимать.
Алька всё ещё улыбался:
– Да нет же, тебя не надо было снимать. Я же твою карточку давал…
Марина вонзила в Альку строгий взгляд:
– Что, что?
– Да-вал… – нерешительно протянул Алька. – Котьке. То есть Косте. Он просил для газеты…
Марина со звоном положила ложку:
– Для газеты?! Просил, да? А ты…
– Ты, Марина, завтра спроси, почему снимок не наклеили. Раз брали в газету, пусть помещают, – вмешалась мама.
Она была человеком решительным. Все медсестры должны быть решительными. Иначе, говорила мама, их ждёт каторжная жизнь.
– М-м… – заметил папа. – А может быть, редактор и не собирался давать снимок в печать. Бывают странные редакторы.
Марина взвилась на стуле:
– И ничего… подобного! И неправда!
Алька подумал, что она вот-вот заревёт. Но Марина просто выскочила из-за стола и ушла в другую комнату. Алька побежал за ней.
– Ну ты чего? Чего ревёшь? – смущённо спрашивал он. – Жалко, что ли, карточку? У тебя же ещё есть. Подумаешь!..
– Уйди, балда длинноязыкая!
И Марина захлопнула за ним дверь.
Алька не собирался расстраиваться из-за Марины. Но всё-таки ему стало грустно. Ему всегда делалось грустно, если его обижали, а он не понимал почему.
Мама отругала Альку за то, что без спроса отдал фотокарточку, и ушла на работу. Папа почему-то подмигнул Альке и тоже ушёл. А Марина сидела в другой комнате и дулась… Была в квартире тишина… И за окном звенел дождь. Алька рисовал на запотевшем стекле. Он водил пальцем и бормотал:
Точка, точка, две черточки,
Носик, ротик, оборотик,
Ручки, ножки, огуречик -
Вот и вышел человечек.
У нарисованных человечков были круглые улыбающиеся рожицы. Человечки никогда не унывали. В их компании Альке стало веселее. Один человечек очень походил на Алькиного друга Валерку. У Валерки тоже было круглое лицо, и он тоже всегда улыбался.
– Хоть бы ты зашёл, Валерик… – сказал Алька человечку.
– Я стучу, стучу, – заявил Валерка, появляясь на пороге. – Не слышишь ты, что ли?
– А ты заходи без стуканья, – обрадовался Алька.
Валерка был добрый человек. Он хотел, чтобы всем всегда было хорошо, и поэтому любил давать советы. И, услышав грустную историю про фотоснимок, он сказал:
– Ты иди, Алька, к этому Котьке и карточку назад забери. Всё равно для газеты она теперь не нужна.
– Правильно! – обрадовался Алька. – Пойду и заберу. И скажу, что он жулик. Сам наобещал про газету, а сам наврал.
Потом что-то вспомнил и вздохнул. Взял ранец и вытряхнул из него серебристый самолётик.
– Ух ты! – восхитился Валерка. – Сам делал?
– Котькин. За карточку мне подарил… Наплевать, отдам.
…Он вернулся через полчаса. Зашёл в комнату, где сидела над задачником Марина.
– На!
На задачник упала карточка. Алька стоял перед сестрой гордо и независимо.
Марина встревоженно глядела из-под своей каштановой чёлки.
– Ты у Кости взял?
– А как же.
Алька с удовольствием вспомнил свой решительный разговор с Котькой. Правда, жуликом он Котьку не назвал. Но зато он с размаху положил на стол самолёт и твердо потребовал:
"Карточку давай. Марина рычит".
– Он сразу отдал? – нетерпеливо спросила Марина. – Сразу, да?
Она почему-то не об радовалась. Получила назад фотографию, а всё чем-то была недовольна.
– Сразу не сразу, а поискал и. отдал, – ответил Алька. – Получила и радуйся.
Он хотел сначала рассказать, как растерялся Котька и стал даже какой-то печальный.
Но тут Алька вспомнил, что Котька не взял назад самолётик. Котька снял очки, потом снова надел, поглядел на игрушку, будто впервые увидел, и махнул рукой:
"А… Зачем она…"
И сейчас Альке стало жаль Котьку. А Марина всё допытывалась:
– Что он говорил?
– Ничего, – сухо сказал Алька.
– А ты что говорил?
– У-у! – вдохновился Алька. – Я всё говорил. И как ты здорово разозлилась на него!..
– Убирайся, дубина! – изо всех сил вдруг закричала Марина и трахнула об стол задачником. – Несчастный болтун! Суётся куда не надо!
Алька попятился. Но он не испугался. Он взял себя в руки. Ушёл и дверью хлопнул так, что в рамах дзинькнули стёкла.
Снова в квартиру заползла тишина. Алька сидел и думал о Марине. Ну чего она так?.. Он хотел пойти к Валерке. Может быть, Валерка и придумал бы объяснение. Но снова пошёл дождь. Алька сел к окну и стал смотреть, как по стеклу бегут капли.
Из-за туч раньше времени пришёл вечер. На дворе зажёгся фонарь, и в каждой капле дрожала точка света. Капли ожили. Каждая из них стала крошечным автомобильчиком с ярким огоньком фары. Они бесшумно катились по стеклянной площади к белому аэродрому, где стоял алюминиевый самолётик. Он хотел улететь куда-то…
– Александр, хочешь, чтобы тебя продуло? Слезь с подоконника, – велела, войдя в комнату, Марина. Она уже говорила обычным голосом.
Алька молчал.
– Александр!
– Отвяжись, – печально сказал Алька. Марина замолчала. И опять только звенел дождь. Тихо-тихо звенел.
Марина подошла и попросила как-то жалобно:
– Тебя же правда продует. Ну, слезь… Она взяла Альку за плечо. Но он оттолкнул плечом руку.
Теперь-то уж он не слезет. Не слезет ни за что, пока Марина не уйдёт и не захлопнет дверь.
Плюшевый заяц
Витька Капустин пришёл к Альке, чтобы попросить какой-нибудь ключ. Надо было отпереть кладовку, а свой ключ Витька потерял.
– Ну-ка, поищи, Цапля. Может, подберём, – сказал он.
Витька всегда называл Альку Цаплей. Неизвестно, за что. Не такой уж Алька худой и длинный. Но он не спорил. С Витькой лучше не связываться. Ладно, если просто по хребту заработаешь, а может случиться хуже. Противно ухмыляясь, Витька расскажет при всех ребятах про тебя что-нибудь такое, что просмеют насквозь. И не докажешь, что всё это – Витькино враньё…
– Сейчас поищем ключи, – сказал Алька и вытянул из-под кровати картонную коробку. Когда-то в ней лежали пачки с печеньем "Крокет", целых триста пачек. А сейчас там хранились Алькины вещи.
Здесь Витька и увидел зайца.
Заяц лежал на диване из строительных кубиков. Здесь же лежали старые коньки, дырявая грелка, сломанный будильник, фильмоскоп, но Витька, как назло, сразу же заметил зайца.
– Х-хе, – сказал Витька и поднял зайца за левое ухо. – Ты, Цапля, в куклы ещё играешь, да?
– Никогда я в куклы не играю, – испугался Алька. – Это же заяц, а не кукла. Ты хоть посмотри хорошенько.
Витька противно улыбнулся, встряхнул зайца так, что у того дёрнулись все четыре лапы, и уверенно произнёс:
– Ну и что? Всё равно кукла.
Он снова хехекнул. Наверное, подумал, как он расскажет во дворе, что Цапля играет в куклы.
Алька покраснел.
– Я и этим зайцем не играю… – пробормотал он. – Это я… когда маленький был… Ну, вот такой. – Он опустил почти к самому полу ладонь.– Давай, Витька, лучше спрячем его. Лучше будем ключ искать.
Но Витька будто забыл про ключ. Он поднял зайца ещё выше и прищурился.
У зайца была грустная морда. Наверно, потому, что на морде сохранился только один блестящий стеклянный глаз. Второй глаз оказался нарисованным химическим карандашом. Лапы у зайца были совсем не заячьи, а какие-то медвежачьи: толстые и мягкие, с чёрными пятачками пяток и пальцев. Красные штаны на зайце выцвели и потрепались. Раньше у него была ещё синяя кофта, но потом потерялась. Белая плюшевая шкура на спине и животе давно уже стала серой. И хотя наступила зима и недавно выпал первый снег, все понимали, что зайцу уже не побелеть.
– Он тебе для чего, Цапля? – спросил наконец Витька.
– А зачем ему быть "для чего"? Лежит и пускай лежит, – осторожно сказал Алька. Он почуял в Витькиных словах какую-то угрозу для зайца.
А Витька ещё раз тряхнул несчастного зверя и предложил:
– Давай мы с ним какую-нибудь сделаем штуку.
Алька исподлобья глядел, как заяц раскачивается на длинном ухе.
– Какую штуку?
– Х-хе… Весёлую.
Алька не хотел делать "весёлую штуку". Пожилой плюшевый заяц был его другом. Он знал много Алькиных тайн. И неизвестно, сколько слез впитала пыльная плюшевая шкура, когда в несчастливые минуты Алька рассказывал зайцу о своих горестях.
Это был хороший друг, молчаливый, добрый. Он не обижался, если Алька превращал его в циркового гимнаста, в охотничью дичь или даже в подводное чудовище, когда играли в "морское царство". Не обиделся он и тогда, когда Алька вытащил у него один глаз, чтобы сделать кнопку для звонка. Что ж, раз это нужно для важного дела…
Но Алька не знал, согласен ли заяц участвовать в Витькиной "весёлой штуке". Наверное, нет. Он посмотрел на грустную плюшевую морду с обвисшими усами. И он понял, что если отдаст зайца безжалостному Витьке Капустину, это будет предательством.
Но что сказать, Алька не знал. Если говорить честно, заяц был всё-таки куклой. Не мог же Алька признаться, что жалеет куклу!
Он тоскливыми глазами смотрел, как Витька понёс зайца к окну. Взрослых в квартире никого не было, вот Витька и хозяйничал, как дома. Он залез с ботинками на подоконник. Открыл форточку. Просунул руку с зайцем на улицу. Несколько секунд заяц качался за окном. Потом Витька разжал пальцы.
– Эй! Хватайте! – заорал он.
Недалеко от гаража, рядом с укутанным в снег рябиновым кустом, двое мальчишек лепили снежную бабу. Дело что-то не клеилось. Снег был не очень липкий, рассыпался. Чтобы хоть как-нибудь кончить работу, бабу долепили наскоро. Она вышла маленькая, просто снежная карлица. Ваське Клопикову – до второй пуговицы на пальто, а Мишке Бородулину – всего до пояса.
Мишка сорвал с рябинки две ягоды – сделал бабе глаза. Васька воткнул нос – крючковатый сучок. Потом щепкой прорезал рот. Васька не очень старался, и получилось, что один угол рта загибался вверх, другой – вниз. Снеговиха улыбалась ехидной кривой улыбкой и смотрела красными злыми глазами. Она злилась на весь свет за то, что сделали её такой маленькой.
– Что-то не так,– задумчиво сказал Васька.
Мишка тоже хотел сказать что-нибудь такое же умное, но тут раздался крик, и Мишку по голове что-то стукнуло. Мишка икнул и сел на снег.
Потом он говорил, что сел не от испуга, а просто так, но, конечно, врал.
На снегу рядом с собой Мишка увидел старого плюшевого зайца. Мишка просто озверел. Он вскочил и так дал по зайцу ногой, что бедняга свечой взвился в небо.
– Ура! – взвизгнул Васька и отпасовал зайца Мишке.
Мишка подумал и снова дал ногой… Когда Витька и Алька выбежали во двор, Витька с удовольствием заметил:
– Идёт дело.
Заяц летал, как будто он был не заяц, а птица. Это, наверное, Витька и считал "весёлой штукой".
– Чей такой длинноухий? – отдышавшись, спросил Васька. Витька кивнул на Альку:
– Был его. А теперь станет опчий.
Он велел разделиться на две команды. Алька попал к Мишке, и тот поставил его в "ворота". "Ворота" были между рябиновым кустом и ехидной бабой-снеговихой. Витька начал игру. Он ударил зайца ботинком и сказал:
– Бэмм!
Мишка Бородулин ударом головы послал зайца к Васькиным "воротам" и тоже сказал:
– Бамм!
Заяц летал, беспомощно переворачиваясь в воздухе и болтая ногами в красных выцветших шароварах… А что он мог сделать?
Алька стоял, опустив руки, и моргал при каждом ударе. Ему было жалко плюшевого зверя, как живого. И ещё Алька чувствовал себя так, будто обманул хорошего человека или что-нибудь украл…
Но до Альки никому не было дела. Только снеговиха глядела на него красными глазками и злорадно усмехалась.
Витьке не везло. Его вратарь, Васька Клопиков, уже "слопал" четыре гола.
– Ты, Клопик, не вратарь, а пробоина, – ругался Витька. Потом он сказал Мишке: – Если ты, Борода, будешь плечом пихаться, то обязательно, заработаешь…
Наконец Витьке удалось Мишку обвести. Он с размаху засадил "девятку" в Алькины "ворота". Но промазал. Заяц застрял в заснеженных ветках рябины.
И Алька схватил зайца.
Он крепко держал его.
– Ну! – злой из-за промаха, крикнул Витька.
Алька растерянно поглядел на него. И на Мишку. И на Ваську Клопика. А они ждали. Им-то что было до Алькиной жалости?
На Витькином лице вдруг стала расползаться улыбка, будто он уже собрался сказать: "Х-хе…"
И Алька предал зайца.
Он съёжился, зажмурился и ударил зайца ногой. Потом он открыл глаза и отвернулся, чтобы не видеть, как заяц летит. На Альку смотрела снеговиха, кривила рот в ехидной улыбке.