Я не успел ничего ответить, как вдруг совсем рядом сильно грохнуло. Казалось, передернулась земля, а на ней качнулось все наше училище вместе с крышей. Разом заговорили зенитки. Сеть, оплетавшая светлыми лентами небо, зашевелилась, задвигалась, и вдруг в лучах стал ясно виден похожий на крестик вражеский самолет. Вокруг него расцвели взрывы снарядов. Было видно, как он заметался, стараясь вырваться, но лучи прожекторов цепко держали его. Одна светлая полоса так вцепилась в хвост самолета, что казалось, она сама исходит от него. Еще несколько секунд напряженной борьбы - и самолет вспыхнул и как падающая звезда с огненным хвостом покатился вниз, к морю.
Прозвучал отбой. Мы возвращались в мастерские возбужденные и радостные. Дежурные наперебой рассказывали тем, кто был в убежище, как сбили фашиста. И ребята жадно слушали, жалея, что сами не видели этого.
- Ну, ребята, по местам, - сказал Захар Иванович, - работать. И так сколько времени потеряли зря.
Ребята разошлись по своим рабочим местам. Снова включили станки. В цехе стало шумно. Никто сначала не обратил внимания, что пустует рабочее место Николая - нашего бывшего старосты. Но вскоре Захар Иванович заметил это и спросил:
- А где Николай Петухов?
Никто ему не ответил.
- Староста, - спросил Захар Иванович, - ты что скажешь? Это твое дело, смотреть за народом.
Но я только пожал плечами.
- Гамид! - позвал Захар Иванович лучшего Колиного друга.
Но и тот ничего не знал. Пытались вспомнить, был ли Коля в бомбоубежище, но так и не вспомнили - его там никто не видел.
- Может, он на крыше был? - спросил Захар Иванович.
Но на крыше Коли не было. Это мы знали точно. Коля сегодня не был дежурным. И вдруг я вспомнил: когда я по тревоге выходил из цеха, последним, кого я видел, был Коля. Он, приоткрыв крышку инструментального ящика, что-то делал, склонившись над ним. Теперь я невольно посмотрел на ящик. Он был закрыт. А рядом лежали инструменты. Я подошел к ящику и открыл крышку. И кого бы, вы думаете, я там увидел? Колю! Он преспокойно спал, сжавшись комком. Я просто был ошеломлен. Кто-кто, а уж наш бывший староста должен был знать, что спать, когда есть срочный заказ - позор. А к тому же он нарушил приказ, во время тревоги остался в мастерской.
Я громко постучал по стенке ящика, пытаясь разбудить Колю. Мне даже показалось, что он уже не спит, а только притворяется спящим. Так оно и было. Не успел я стукнуть еще раз, как Коля приоткрыл глаза и недовольно буркнул:
- Ну, чего уставился?
Но тут подошел Захар Иванович и злым голосом сказал:
- Это еще что такое! Немедленно вставай!
- А может, я болен, - дерзко отвечал Коля. Он уже сидел в ящике - взъерошенный, лохматый - и снизу вверх смотрел не на мастера, а на меня. - Другие здесь тоже спали, и ничего, - добавил он.
Я почувствовал, что краснею. Ведь это Коля на меня намекал. Я тогда и вправду заснул в ящике. Но было это давно, зачем вспоминать? Я тогда новичком был, а Коля вон уже сколько учится в училище!
Захар Иванович не обратил на Колины слова внимания.
- Ах, ты болен! Бедный ребенок! Может быть, доктора позвать? - насмешливо продолжал он.
Коля вылез из ящика. Они стояли, сердито глядя друг на друга. Я понимал, что Коле стыдно, но признать себя виноватым он не хочет. А может, он все еще обижался на Захара Ивановича?
С тех пор как я стал старостой, наша дружба с Колей распалась. Я очень жалел об этом. Мне Коля нравился, и я переживал. Но сделать ничего не мог. Гамид считал, что во всем виноват я. А я хоть и жалел Колю, но считал, что поступил правильно. Ведь Коля был старостой и должен был показывать пример всем ребятам. А то ведь не будет никакой дисциплины! А дисциплина у нас должна быть военная, как говорит наш замполит Шишов. Он прав, потому что мы хоть и не военные, но работаем для фронта. Когда наша дружба с Колей разладилась, Иса обрадовался. Встречая меня, он довольно ухмылялся. Иногда я видел, что он что-то нашептывает ребятам и те косо поглядывают на меня.
И как раз в это время, как нарочно, произошло мое первое столкновение с Леней Крутиковым. До сих пор наши дороги не пересекались. Он просто не замечал меня или делал вид, что не замечает. А я, конечно, старался обходить его стороной. Я бы ни за что никому, конечно, не признался в этом, но все же я побаивался его.
В этот день я был дежурным по училищу. В обязанности дежурного входит следить за чистотой и порядком. Утром сделать обход, пройти по всему училищу, посмотреть в спальнях, как застланы постели.
В спальне одиннадцатой группы были плохо заправлены постели. Особенно одна, стоявшая возле окна. Это была Лёнина постель. Наверное, он сегодня, как обычно, с утра бегал на море и второпях заправил свою постель кое-как. Мне очень не хотелось делать ему замечание, но я не мог поступить иначе. Ведь я был дежурный. Я сказал Лене про постель. Сказал тихо, чтобы ребята не слышали. Думал, при ребятах ему еще неприятней будет. Но Леня в ответ на мое замечание заговорил громким насмешливым голосом:
- Внимание! Встать! Смирно! - Сам он вытянулся и, дурашливо вытаращив глаза, отдал мне честь.
Ребята, услыхав Лёнин голос, побросали свои дела и подошли поближе к нам. Некоторые молча толпились вокруг, другие смеялись. А тут еще я, как назло, заметил на полу окурок. Окурок в спальне! Разве это порядок? Я, не обращая внимания на Леню, спросил:
- Чей это окурок?
Никто не отвечал. Тогда я сказал:
- Все равно. Пусть поднимет окурок тот, возле чьей кровати он лежит.
Лежал окурок ближе всего к Лёниной кровати. Но он даже не думал двигаться.
- Подними, - сказал я, уже начав злиться.
Лене, конечно, было обидно, что такой маленький, по сравнению с ним, мальчишка делает ему замечание да еще при всех. А тут еще Иса стал ему что-то нашептывать под руку.
- А ты видел, что я курю? - спросил он так же насмешливо. - Я и окурков-то не подбираю.
- Зато тебе другие подбирают, вот такие, как он, - сказал я, кивнув на Ису. - Да и сам ты тоже подбираешь, когда кругом никого нету. Думаешь, я не видел?
Леня вспыхнул и шагнул ко мне. Но тут по коридору прошел Рогатин, и Леня не решился меня тронуть. Прозвенел звонок. Надо было идти в столовую. Ребята заторопились. Леня с Исой тоже вышли. Окурок так и остался лежать на полу. Дежурный по училищу должен был записывать в журнал все, что случилось за день. Я написал про окурок в спальне. Правда, днем его уже не было - кто-то все-таки убрал. Но все равно должен же я был написать, раз это было на самом деле!
А еще я нарисовал на Леню карикатуру. На него и на Ису. Леня стоит - такой огромный, важный, а Иса протягивает ему целую охапку окурков. Правда, на рисунке было трудно догадаться, что это Леня и Иса, лица у меня не очень получались. Тогда я подумал и написал:
После сытного обеда
Леня хочет покурить.
Подобрал окурки Иса,
Чтобы Лене подарить.
Теперь уже всем было ясно, что здесь нарисованы Леня и Иса.
В училище у нас выпускали стенгазету. А еще у нас выходили "молнии". В них сообщалось, какая группа лучше выполнила задание. Назывались имена ребят, которые добросовестно работали.
Редактор стенгазеты Витя Веснушкин, тот самый паренек, который когда-то учил меня застилать постель, несколько раз приходил в нашу группу и просил: "Ребята, пишите заметки". И если заметок не было, огорчался: "Что же мне, самому обо всем писать?" Меня он тоже как-то попросил: "Напиши, Мамед".
"Я не знаю, про что писать", - отвечал я.
"Как это не знаешь? Пиши про все, что тебя волнует".
"Как это - волнует?" - не понял я. Я неплохо, как мне раньше казалось, знал русский. У нас в ауле была очень хорошая учительница. И действительно, я говорил правильно. Но все-таки некоторые слова употреблял не совсем верно. А иногда даже знакомое слово, вдруг оказывалось, имеет какой-то другой смысл! Я когда-то читал в стихах: "…волнуется море" - и думал, что "волнуется" - это болтается или качается. А как может качаться человек? Но Витя, когда я ему об этом сказал, засмеялся: "Ну и чудак ты! Выдумаешь тоже! И объяснил: - Волнуется - это… это значит беспокоится. Вот ты, например, тебя что беспокоит?" Я как-то сразу не мог вспомнить, что меня беспокоит, и Витя ушел, сказав на прощание: "Ну, думай, думай". Наверное, поведение Лени и Исы меня и в самом деле беспокоило, потому что я быстро нарисовал карикатуру, а потом, неожиданно для себя, написал еще стихи. Собственно говоря, я не сам их написал. Похожие стихи я недавно прочитал в каком-то газетном фельетоне. Только там шла речь про болтуна, которому ничего не стоит надавать целую кучу обещаний. А когда доходит до дела, он опять начинает говорить. Я запомнил, что строчки в тех стихах так и кончались словами: "надарить - говорить". Ну, а у меня, мне казалось, получилось еще лучше: "покурить - подарить". А главное, это все правда. Я отнес рисунок и стихи Вите Веснушкину.
В "молнии" сразу же поместили мой рисунок. Вывешивали "молнию" на первом этаже в коридоре у столовой, перед ужином. Возле листка толпилось много ребят и девочек. Я уже говорил, что девочки тоже учились в нашем училище. Но я ни с кем из них так ни разу и не разговаривал. Ведь они были из других групп, и занимались мы отдельно. Только в столовой встречались. Честно говоря, я ни за что бы не решился заговорить с кем-нибудь из них. Если мне казалось, что на меня смотрит девочка, я опускал голову и убегал. Но другие ребята - я видел это - весело разговаривали с девочками, шутили, смеялись. А когда нам показывали кино, старались сесть рядом с ними в зале на скамейку. Иногда девочки начинали прогонять ребят, но те не уходили, а только продолжали смеяться. Я бы ни за что такого не стал терпеть. Сразу бы ушел и ни за что никогда бы с такими девчонками не разговаривал.
И вот теперь, когда вывесили "молнию", девочки больше всего смеялись над карикатурой. Одна из них, высокая, со светлыми косами, подруги называли ее Валей, даже запела, словно частушку:
После сытного обеда
Леня хочет покурить.
А другие хором подхватили:
Подобрал окурки Иса,
Чтобы Лене подарить.
Мне даже жаль стало Леню. Но сделать я ничего не мог.
Не снимешь же со стены "молнию"!
В это время ко мне подошел Иса и шепнул:
- Радуешься? Ну подожди, подожди. Скоро перестанешь радоваться…
Прошло три дня после моей ссоры с Леней.
"Молния" с карикатурой так и висела возле столовой. Ее не снимали, потому что не было новой газеты. Я и сам не рад был, что так получилось. Мне казалось, что все ребята наизусть выучили стихи про Леню. Лучше бы ее сняли в тот же день - эту несчастную газету. Я чувствовал: Леня разозлился не на шутку и что-то готовит. Не зря Иса грозился.
На вечер было назначено собрание. Мы собрались в нашем зале, где обычно проводили вечера и показывали кино. Выбирали президиум. Я услышал, как кто-то громко назвал мою фамилию. Подталкиваемый ребятами, я вышел на сцену и сел за покрытый сукном стол рядом с Рогатиным. Теперь мне хорошо был виден зал. Вот наша группа: Осман и Гусейн, Гамид. А рядом с Гамидом - Коля. Дальше целых два ряда занимают девочки. А возле дверей Леня и Иса. Устроились поближе к выходу. А может, они только что пришли и сели на свободные места? Опять Иса что-то нашептывает Лене, а тот смотрит на меня и кивает головой. Я думал о Лене и не слушал, что говорил наш директор. Очнулся я, когда в зале захлопали, а директор, прихрамывая, пошел к своему месту. Поднялся замполит. Он рассказал нам о том, какие бои идут сейчас на фронтах, как работают рабочие в тылу. Когда он говорил о том, как живут и трудятся в осажденном, голодном городе ленинградцы, здоровая рука его рассекала воздух. А еще он сказал, что многие наши ребята и девочки тоже хорошо работают и помогают фронту. Потом вдруг он заговорил о том, что у нас в училище не только хорошие мастера растут, но и художники и поэты. Мне показалось, что при этих его словах все в зале посмотрели на меня. И Леня с Исой тоже посмотрели.
- Имеются у нас в училище и свои силачи, - продолжал замполит.
Сначала ребята не поняли, о ком он говорит. Но когда он сказал, что у многих теперь не хватает ремней, потому что их рвет наш известный силач, в зале раздался громкий смех. И все сразу шумно повернулись и стали смотреть на Леню Крутикова. Леня тоже смеялся. Но было видно, что он смутился, покраснел.
Собрание кончилось. Но ребята не расходились. После собрания должны были показывать новую картину. Только стол и стулья убрали со сцены. Все, кто был в президиуме, спустились в зал. Не успел я сесть на свое место, как мне передали записку. Я удивленно посмотрел вокруг, пытаясь догадаться, кто прислал мне эту записку. Я видел, как иногда ребята писали записки девочкам или же по рядам приходило от девочек послание кому-нибудь из ребят. Кто бы это мог написать мне? А может, это ошибка и записка предназначается кому-нибудь другому? Нет. Сверху написано: "Мамеду Мамедову". Это я. Я развернул записку, и мне все стало ясно. Не очень приятное было это послание. "Придет день, и ты свое получишь", - прочитал я. И подпись: "Леня". Мог бы не подписывать. Я и так догадался бы, от кого эта записка. А еще я подумал, что Леня все-таки смелый парень. Не побоялся прислать мне такую записку. А что, если я покажу ее замполиту? Но показывать записку я никому не стал. Спрятал ее в карман - и все. Пусть не думает Леня, что я струсил и побежал жаловаться.
Мы по-прежнему много работали, выполняя военные заказы. Но теперь я уже не уставал так - привык, наверное. Другие ребята тоже втянулись. Не засыпали за станками в ночную смену, лучше выполняли задания. Как обычно, шутил и смешил всех Гамид. Только со мной он разговаривал серьезно, словно по обязанности. Перекинется несколькими словами о работе - и все. Видно, продолжал считать меня виновным.
V
Коля по-прежнему дружил с Гамидом. Со мной он не разговаривал. Делал вид, что не замечает меня, даже если я стоял совсем рядом. Очень мне обидно было это. Я думал, может, подойти к нему и сказать: "Давай помиримся". Но ведь мы с ним не ссорились вроде. Да и чего ради я буду подходить? Ведь я ни в чем перед Колей не виноват. Иногда мне казалось, что Коля и сам хочет заговорить со мной, но ему не позволяло самолюбие.
В училище был праздничный день. Мы закончили делать партию деталей. Выполнили задание досрочно. Так случилось, что недавно нам выдали новые суконные костюмы. А сегодня мы к тому же получили денежные премии. Ребята собирались в город: кто что-нибудь купить, кто в кино. Сговаривались, кто с кем пойдет. Только меня никто никуда не звал. Может, так получилось случайно, потому что я сразу же, после того как нас отпустили, по просьбе Захара Ивановича пошел писать какие-то списки. А когда вернулся, никого из наших ребят не было. Почему-то мне вдруг стало тоскливо. Совсем недавно я тоже хотел пойти в город, погулять, может быть, купить что-нибудь в подарок маме. Но теперь мне расхотелось идти. В училище сидеть тоже было невесело. "Пойти, что ли, в библиотеку, взять какую-нибудь книгу?" - подумал я. Вышел в коридор, а там - Коля. Одетый в новый костюм, в начищенных ботинках, стоит один… Наверное, ждет Гамида. "А Гамид, - вспомнил я, - отправился с ребятами в город". Я не успел сказать об этом Коле. Он сам окликнул меня и негромко спросил:
- Хочешь пойти со мной?
Я до того обрадовался, что даже не спросил его, куда он хочет идти, а только кивнул головой. Коле не пришлось долго ждать меня. Я быстро надел такой же, как и у него, костюм, затянул потуже ремень и провел суконкой по ботинкам. Через несколько минут мы уже шагали по бульвару. Я шел следом за Колей молча, ни о чем его не расспрашивал. Он тоже ничего не говорил. Так молча мы прошагали довольно большое расстояние. Вдруг Коля замедлил шаги и спросил:
- Тебе известно, что Ленька Крутиков из одиннадцатой группы хочет тебя избить?
- Подумаешь, - сказал я как можно более равнодушно. Я был очень рад, что Коля позвал меня с собой, но совсем не хотел, чтобы он подумал, будто я боюсь Леню и поэтому хочу с ним дружить.
- "Подумаешь"! - передразнил меня Коля. - Тоже нашелся смельчак. Да он из тебя котлету сделает!
- Это мы еще посмотрим.
- А чего тут смотреть? Точно, - сказал Коля, делая ударение на слове "точно".
Он вообще любил это слово и часто употреблял его. Я, глядя на него, тоже стал часто так говорить. Ребята наши посмеивались, что я не только стал старостой вместо Коли, но даже заговорил, как он.
- А все почему? Потому что ты один.
Я, конечно, был не один. Но мне очень не хватало Коли.
Я ответил:
- Точно.
- А если ты знаешь, то держись поближе к ребятам, - сказал Коля. - И никуда один не ходи.
- А что же мне делать, если надо идти?
- Давай вместе.
- Хорошо, - согласился я, - только ты не всегда меня зовешь.
- Вот же позвал… А знаешь, куда мы идем?
- Откуда мне знать? Ты ведь не сказал.
- А ты спросил бы! Пойдем побродим по городу.
Вид у Коли был очень важный, но я все равно обрадовался. Позвал - значит, ему тоже плохо без меня и он по-прежнему хочет со мной дружить. У меня сразу стало хорошее настроение. Мы бродили по улицам, не замечая, как летит время. Я вспомнил, каким чужим показался мне город, когда я приехал сюда. А теперь все было знакомо - и улицы, и бульвар с тенистыми деревьями, и море… А главное, здесь у меня были настоящие друзья. Мы будем дружить всю жизнь. А если и поссоримся когда-нибудь, то не станем считаться, кому подойти первому.
Я не заметил, как мы очутились возле вокзала. Вошли внутрь. В большом зале на скамейках и на полу сидели и лежали люди. Были навалены чемоданы и узлы. Плакали дети. Мы уже хотели выйти, как вдруг услышали песню.
Возле дверей я заметил троих ребят. Были они оборванные, босые, грязные. Старший примерно моего возраста, а младший - такой, как мой братишка Ахмед. Младший мальчишка тоненьким голосом пел частушку. Второй, раздув губы, стукал себя по щекам, издавая звуки, похожие на удары барабана, а третий насвистывал мелодию, ударяя в такт по игрушечному барабану.