Ниток не хватает…
На волейбольной площадке шумно и весело. Играют две команды - эскадрилья на эскадрилью.
- Жигули! Давай гаси! - кричат болельщики.
- У-ух! Есть!
Жека Жигуленко, или "Жигули", - главная фигура на площадке. Высокая, сильная, она легко "гасит" мячи через сетку, будто гвозди вбивает.
Волейбол - наше очередное увлечение.
Мы долго увлекались шахматами. Особенно наша эскадрилья. Только появится свободное время - уже сидим за доской.
На турнирах, которые мы устраивали, неизменно побеждала летчица Клава Серебрякова. Мы звали ее Клава-джан: что-то было в ней грузинское. Может быть, темперамент. Играла она весело. Сверкая густо-синими глазами, низким, хрипловатым голосом отпускала шуточки и потом вместе со всеми смеялась. Говорила она нарочно с грузинским акцентом.
- Слушай, кацо, а зачем ты коня кушаешь? Аппетит сильный, да? Удержаться не можешь, да?
Ее противник недоуменно поднимал глаза, а Клава продолжала:
- Ты еще сильней подумай. А подумаешь - не будешь кушать…
Бывало, когда противник уж очень долго думал, Клава-джан брала свою гитару и от нечего делать на ходу сочиняла:
У меня миленка два:
в том полку и в этом.
Одного люблю зимой,
а другого - летом.
Все у нее получалось здорово. Она все успевала: и обыгрывать нас, и петь, и острить.
На заданье я летала,
повстречала самолет.
В нем я милого узнала:
эффективный был полет!
Со временем увлечение шахматами прошло. Нет, мы продолжали играть, но это уже не было болезнью. Играли тихо, турниров не устраивали. И по-прежнему победителем выходила Клава-джан.
Новое увлечение охватило всех поголовно. Вышивание. Мы где-то доставали цветные нитки, делились ими, обменивались. Нитки присылали нам из дому в конвертах родные, знакомые.
В ход пошли портянки, разные лоскутки. Рвали на куски рубашки - ничего не жалко! Вышивали лихорадочно. С нетерпением ждали, когда выдастся свободная минутка. Можно было подумать, что в этом - смысл жизни!
Некоторые умудрялись вышивать на аэродроме, под крылом самолета, в кабине. Даже в столовой после полетов можно было слышать:
- Оля, ты уже кончила петуха?
- Понимаешь, осталось вышить два пера в хвосте: синее и оранжевое. А ниток не хватает.
Оля вытаскивала из кармана комбинезона кусок материи и аккуратно его раскладывала.
- Вот смотри. Если вместо синих взять зеленые…
И обе самым серьезным образом обсуждали петушиный хвост.
Этой болезнью заразились все, в том числе и командир полка. Вышивали болгарским крестом, гладью, разными стежками… Какие-то цветы, геометрические фигуры, головки зверей и даже целые картины.
И вдруг все прошло. Перестали вышивать. Стали играть в волейбол. В каждой эскадрилье своя команда. Итого - четыре. Всю осень, пока наш полк базировался в польском имении Рынек, шли ожесточенные бои между командами. Мы недосыпали днем, вставали раньше времени и бежали на волейбольную площадку, чтобы успеть сразиться перед тем, как идти на полеты. Уставали до чертиков, но остановиться не могли…
И так всегда. Обязательно какое-нибудь увлечение. Даже в самые тяжелые периоды боевой работы…
Из-за пруда вставало солнце
В деревне была всего одна улица, широкая, ровная. - Эту улицу и решила использовать командир полка как площадку для полетов.
Мы собрались небольшой группой и тихо переговаривались, прислушиваясь к низковатому голосу Бершанской. Таня и Вера, уже одетые для полета, стояли перед ней с планшетами в руках. Они должны были лететь первыми.
- Задание ясно?
- Ясно, - ответили сразу обе и приготовились идти.
- Будьте осторожны, - продолжала командир полка, не торопясь отпускать их.
Она стала разглядывать карту, вложенную в планшет. На лбу резкая вертикальная складка. Глаза сощурены в узкие щелки.
"Зачем карта? - подумала я. - Вон цель, за речкой. Отсюда рукой подать". Я посмотрела в ту сторону, где за небольшой белорусской деревушкой синела полоска леса. Там, в лесу, сосредоточились остатки фашистских войск, так называемая группировка. Гитлеровцы отказались сложить оружие, надеясь прорваться к фронту, к основным силам. Наша задача: заставить их сдаться.
- Бомбить лучше серией. С одного захода. - Бершанская не отрывала глаз от карты.
Таня кивнула. Вера немного удивленно смотрела на командира полка: зачем это объяснять, они же не новички…
Бершанская помолчала, все еще не отпуская их.
"Почему она тянет? - не понимала я. И тут же догадалась: - Боится за них… Боится, что не вернутся!"
У нее были основания беспокоиться: бомбить днем на самолете "ПО-2" крайне опасно. Незадолго до получения задачи мы наблюдали, как связной самолет из дивизии, пролетая над лесом, был обстрелян и сбит. Раненый летчик с трудом дотянул до нашего аэродрома. Из задней кабины вынули тело убитого штурмана…
Бершанская наконец подняла глаза.
- Выполните задание - и быстрей домой!
Она пристально посмотрела на Таню. Потом на Веру. В зеленоватых щелках - тревога. Брови сурово сдвинуты. Словно приказывала: "Вернуться!"
Таня поняла, улыбнулась.
- Все будет в порядке, товарищ командир!
- Идите.
Девушки направились к самолету.
Бершанская смотрела им вслед. Выражение ее лица изменилось. Складка на лбу разошлась, губы страдальчески дрогнули. Да, ей, командиру, стоило огромных усилий и мучений поступать так, как она поступала, но другого выхода не было.
Таня Макарова и Вера Белик - лучший в полку боевой экипаж. У каждой из них было около семисот боевых вылетов. Девушки подружились сразу, как только их назначили летать вместе. Третий год они не расставались ни на земле, ни в воздухе.
Командир полка смотрела, как шли они рядом, высокие, тоненькие. Сколько раз она провожала их в полет, посылала на опасные задания, ждала: вернутся ли? Они возвращались. Оттуда, где гром зениток, вспышки разрывов, слепящий свет прожекторов. Из черноты ночи. А теперь - днем…
Таня шла небрежной, танцующей походкой и тихонько напевала какую-то песенку. Вера шагала серьезная, сосредоточенная.
- Давай, Макар, веселее! - пошутил кто-то из девушек. - В полный голос!
Сделав вид, что сейчас громко запоет, Таня остановилась и оглянулась на Бершанскую. Потом, широко улыбнувшись, развела руками: начальство смотрит…
Пока самолет готовили к вылету, мы столпились около Тани. Стояли и болтали о чем-то постороннем, не имеющем никакого отношения к полету.
Тем временем Вера забралась в кабину и что-то проверяла, переговариваясь с девушками-вооруженцами, которые подвешивали бомбы. Она, как всегда, тщательно готовилась к вылету, не забывая ни одной мелочи.
Наверное, вот так же серьезно она готовилась бы к лекциям… До войны Вера училась в педагогическом институте. Она любила детей и собиралась вернуться из Москвы в родную Керчь, чтобы там преподавать физику в школе.
Мы стояли и слушали Таню. С лица ее не сходила улыбка, как будто она и не думала о предстоящем полете.
Высокая, слегка сутуловатая, с узкими плечами и нежным овалом лица, Таня напоминала цветок на длинном стебле. Казалось, ее слабым рукам не удержать штурвал самолета…
Но мы знали ее как отличного летчика. Смелого. Со своим летным почерком. Пожалуй, никто в полку не летал так умело и красиво, как она.
С детских лет Таня была влюблена в небо. Еще подростком, длинноногой девчонкой она бегала смотреть воздушные парады в Тушино. А в семнадцать лет уже умела управлять самолетом. Потом она стала летчиком-инструктором…
Таня всегда немного стеснялась того, что была слишком женственной, никак не похожей на летчика. И чтобы скрыть это, старалась напустить на себя бесшабашно-веселый вид, говорила подчеркнуто грубоватым тоном. Однако это ей не помогало.
…Посмеиваясь, Таня продолжала рассказывать, а Вера, занятая своими штурманскими делами, изредка бросала ей реплики.
- Татьяна, скоро ты кончишь треп? Иди лучше самолет проверь.
- Работай-работай, Верок, я тебе полностью доверяю…
Волновалась ли Таня перед опасным вылетом? Глядя на нее, трудно было определить это. Внешне она оставалась спокойной, только, может быть, смеялась громче, чем обычно…
Наконец Вера вылезла из кабины и подошла к ней.
- Бомбы подвешены. Все готово.
- Ну валяй садись, - застегивая шлем, сказала Таня.
Они не спеша уселись в кабинах. Запустив мотор, Таня улыбнулась нам ободряюще (что носы повесили?) и послала воздушный поцелуй.
Самолет взлетел. Мы наблюдали за ним.
Набрав метров триста - четыреста, Таня взяла курс на лесок. Оттуда по самолету открыли огонь. Мелкие вспышки окружили его, оставляя в воздухе светлые дымки. Таня маневрировала, меняя курс. Мы молча следили за поединком.
Застрочил зенитный пулемет. "ПО-2" оказался прямо над ним. От самолета отделились бомбы, и серия взрывов взметнулась над лесом. На несколько мгновений самолет словно повис, застыв на месте. И потом сразу свалился на крыло, понесся к земле…
Таня! Танюша!..
Конец был близок. Еще секунда - и машина врежется в лес. Немцы прекратили огонь, уверенные в успехе.
Но нет, самолет не сбит! На небольшой высоте Таня выровняла его и бреющим полетом, чуть не касаясь верхушек деревьев, ушла в сторону аэродрома.
Промчавшись истребителем над нашими головами, самолет круто развернулся и зашел на посадку.
Девушки сели. Мы бросились к ним: живы, целы. Каждой хотелось крепко обнять их.
У Веры глаза стали влажными. Лицо ее порозовело, и она нагнулась, делая вид, будто ищет что-то в кабине. Таня отмахивалась с обычной своей шутливой грубоватостью.
- Да ну вас! Чего пристали? Как мухи… - говорила она, и видно было, что полетом она довольна.
- Танечка, мы так боялись за вас!
- Вот еще! Подумаешь, дело какое - сбросить пару-другую бомб. В первый раз, что ли?
Спрыгнув на землю, Вера медленно обошла самолет, осматривая его.
- Татьяна, ты посмотри, как они испортили машину, - огорченно протянула она и прикоснулась к пробитому крылу так осторожно, будто боялась причинить ему боль.
- Ерунда! Все эти дырки можно заклеить за пять минут. Потопали докладывать.
И девушки направились к командиру полка.
Второму экипажу не пришлось лететь: немцы выбросили белый флаг.
…А потом был август 1944 года. Белорусские леса, приступы малярии и фашистские группировки - все это осталось позади. Мы летали в Польше и с нетерпением ждали, когда нам дадут задание пересечь границу Германии.
Первым экипажем, который бросил бомбы по фашистам на их собственной земле, в Восточной Пруссии, были Таня и Вера.
Жили мы тогда в польском имении "Тик-так". Это мы дали ему такое название. Кто-то пустил слух, что в подвале тикает мина. Скорее всего никакой мины не было, потому что на стенах дома мелом были выведены надписи: "Разминировано". Но проверить было некому, и на всякий случай нас выселили из шикарного белого дома с колоннами.
Стояло теплое лето. Мы разместились в тенистом парке, который спускался к пруду. Спали прямо под кленами.
А дом стоял себе и не взрывался…
Мой мешок, набитый сеном, лежал под развесистым кленом. Рядом расположились Таня и Вера. Каждое утро после ночных полетов, перед тем как уснуть, мы смотрели, как над прудом поднимается ослепительно красное солнце. Лучи его золотистыми снопами пробивались сквозь кроны деревьев и тонули в воде.
Однажды, вернувшись с полетов, я бросилась на постель не раздеваясь. Из-за пруда вставало солнце. Я долго смотрела на него. Смотрела и не видела…
Рядом с моей лежали две свернутые постели, и два рюкзака сиротливо прижались к дереву.
Утром от наземных войск сообщили, что недалеко от передовой нашли остатки самолета и два обгоревших трупа. Уже несколько дней ночью на нашем участке фронта действовали вражеские истребители. Они охотились за самолетами "ПО-2".
В ту ночь с Таней собиралась лететь штурман полка. Время от времени она летала со всеми летчиками по очереди. А Веру назначили в другой экипаж. Однако обе девушки почему-то запротестовали. Они настояли на своем и полетели на задание вместе.
Мне всегда кажется, что и Таня и Вера тогда чувствовали: кто-то из них должен погибнуть. И не хотели разлучаться…
Похоронили их под кленами в имении "Тик-так", недалеко от польского города Остроленка.
Задание - доставить боеприпасы
Небольшой прусский городок примыкает вплотную к железной дороге. Мы поселились в просторном доме с множеством комнат. Рассказывают, что здесь была школа разведчиц. Действительно, в нескольких комнатах стоят деревянные койки с матрацами. В библиотеке много политической литературы, особенно на русском языке. Маркс, Ленин, история Коммунистической партии…
В городке еще свежи следы наступления. Вчера здесь прошли наши танки и пехота. Городок совершенно пуст, ни одного жителя. Двери покинутых домов распахнуты, окна разбиты.
Кое-где лежат убитые.
В стороне от городка имение. Вокруг главного здания разбросаны группами мелкие постройки. В загородке надрывно ревут недоенные коровы…
Весь день с короткими перерывами идет снег.
Вечером отправляемся на полеты. Идем, еле волоча ноги: снег сырой, липнет к унтам. Дороги к аэродрому нет. Да, собственно, и аэродрома-то нет. Обыкновенное поле, на котором расчищена довольно узкая взлетно-посадочная полоса.
Наши "ПО-2" переведены с колес на лыжи. Еще ни разу на фронте нам не приходилось летать с лыжами: две зимы мы воевали на юге. А я и вовсе никогда не пробовала взлетать или садиться на самолете, оборудованном лыжами, и поэтому ощущала некоторую неуверенность.
В этот день, собираясь на полеты, я старалась делать все так, как делала вчера, позавчера. И ничего по-другому. Так было спокойнее, хотя некоторое чувство тревоги все-таки оставалось…
Сегодня боевая задача - доставить боеприпасы группе наших войск, которая оказалась отрезанной от основных сил. Наступая, эта группа вырвалась далеко вперед. Боеприпасы у них подходили к концу.
Погода нам явно не благоприятствует. Валит густой снег. Временами он прекращается, из-за туч выскальзывает месяц.
Меня назначили разведчиком погоды. Я должна определить, можно ли пройти к цели. Если можно, то дойти до нее и выполнить задание: сбросить ящики с боеприпасами в строго определенное место.
Бершанская сказала, подозвав нас с Ниной:
- Задание важное. Люди сидят без патронов. Если через полчаса не вернетесь, значит, буду считать, что к цели пробиться можно. Начну выпускать остальные самолеты.
Перед полетом у меня кошки скребли на сердце: смогу ли взлететь на лыжах? Ведь в первый раз, да к тому же на каждом крыле - по четыре тяжелых ящика.
Самолет долго скользил по снежному полю, но так и не оторвался. Вернее, просто я не сумела его оторвать от земли. Рассердившись на себя (в душе я чувствовала, что так и будет), я зарулила назад и снова начала взлет. Теперь у меня уже был некоторый опыт. Набрав достаточную скорость, я поддернула ручку управления посильнее - и самолет оказался в воздухе.
И вот мы летим. Нина вертится в кабине, что-то проверяя, прилаживая. Ящики с патронами связаны системой веревок, концы которых находятся в кабине штурмана. Система, прямо сказать, ненадежная, и, видимо, Нина сомневается, сработает ли она как следует.
Сначала Нина не говорит мне о своих сомнениях. Но потом не выдерживает:
- Знаешь, Наташа, по-моему, они не упадут.
- Кто?
- Да ящики эти. Тут все запуталось.
- Подожди, надо еще долететь.
Под нами проплывает прусская земля. И как-то особенно остро чувствуешь, что она чужая. Совсем чужая. Мрачно темнеют лесные массивы. Враждебно притаились внизу села, хутора. С темными дорогами, расходящимися в разные стороны, они напоминают черных пауков.
Снова пошел снег. Некоторое время мы летим вслепую. Видимости никакой. Мелькает мысль: а не повернуть ли назад? Но я знаю: снег - это временно, облачность не сплошная. Значит, можно пробиться.
И действительно, вскоре мы выскакиваем из полосы снега. Впереди в форме подковы темнеет лесок - мы летим точно по маршруту. Дальше - развилка реки, за большой излучиной - наши. Они нас ждут. Им нужны патроны.
Внезапно ровный гул мотора прерывается. Короткие хлопки… перебои… Высота уменьшается… Сердце екнуло: неужели садиться?
Я двигаю рычагами. Подкачиваю бензин шприцем. Только бы не заглох мотор… Вытянуть бы…
Самолет планирует, теряя высоту. Мотор фыркает и - умолкает… Неужели совсем?! Снова короткое фырканье… Ну, миленький, давай, давай! Не подведи!
Постепенно он "забирает". Я прислушиваюсь: работает нормально. Видимо, в бензопровод попало немного воды.
Летим дальше. Низко нависла облачность. Сейчас опять пойдет снег. Успеем ли?
Наконец под нами река. Пересекаем развилку. На земле треугольник, выложенный из костров. Снизившись до ста метров, пролетаю над огнями. У костров на светлом снегу фигурки людей. Они машут руками, шапками. Я мигаю бортовыми огнями, приветствуя их.
- Приготовься, Нинок, буду заходить.
- Давай.
Спустившись еще ниже, я лечу немного правее костров на высоте двадцать - двадцать пять метров. Нина дергает систему веревок. Никакого результата: ящики преспокойно лежат на крыле.
Захожу еще раз - снова то же самое.
Черт возьми! Как же их сбросить? Приземлиться тут негде. Я еще раз внимательно просматриваю площадку. Нет, она совсем не пригодна для посадки: мала, изрезана оврагами, много деревьев.
- Что будем делать? - спрашиваю я.
- Заходи еще… Только сделай побольше круг.
На этот раз она вылезла из кабины на крыло.
Я осторожно веду самолет, делая развороты "блинчиком". Высокая фигура Нины маячит справа сбоку. Мне становится не по себе: вдруг поскользнется, свалится… или ветром снесет…
Но я молчу, чтобы не отвлекать штурмана. Сижу, боясь шевельнуться, и чувствую каждое ее движение. И мне кажется, что это я сама стою на мокром и скользком крыле, вцепившись рукой в борт самолета.
Мне становится жарко. Так жарко, что я стягиваю теплые краги. Поглядываю на Нину. Она сталкивает по одному все ящики сначала с правого крыла, потом, перебравшись на другую сторону, с левого. Ящики тяжелые, и сталкивать их приходится свободной рукой и ногами.
А я все кружусь и кружусь над кострами. Наконец ящики на площадке. Все восемь. Нина влезает в кабину.
- Ну вот и все. Теперь домой.
Она говорит это так, будто только и занимается, что каждый день вылезает в полете на крыло и сталкивает ящики…
Мы делаем последний круг, прощальный. Мигаем навигационными огнями. Нам снова машут там, внизу.
Но вот костры на земле тускнеют. Их заволакивает пеленой. Пошел снег…
На обратном пути я говорю своему штурману:
- Нинка, а ты молодец!
Мы никогда не хвалим друг друга, у нас это не принято. И она обиженно, но в то же время радостно отвечает:
- Ну вот еще… Чего это ты выдумала?!