* * *
В тот день они совершали спуск втроем. Впервые она пошла на лыжах с Павлом. Он ничего ей не сказал, но и замечаний не делал - это уже говорило само за себя. Теперь они стояли перед входом на базу. У Эрики немного дрожали ноги, но она была довольна, раскраснелась. Павел, глядя на копну ее волос, вспомнил вдруг задымленную комнату, монотонное, болезненное движение щетки - и что-то вроде радости или гордости толкнулось в сердце. Худой отстегнул ей лыжи и пошел ставить их в холл. Она вытащила сигарету, но Павел рывком отобрал ее и сунул в карман.
- А тому, что сразу после спуска не курят, он тебя не научил?
Эрика еще больше обрадовалась, почувствовала себя как-то уверенней, свободней, не сознавая, что причиной тому - ревность Павла.
Вечером Павел пораньше ушел к себе в комнату. Уселся на постели и задумался. Чудно, что здесь, на базе, он до сих пор почти не занимался Эрикой. А Худой тоже штучка, однако!
Ощущая потребность хоть какого-то общения, он потянул ручку ящика, в котором Эрика держала свои вещи, уверенный, что уж тут-то она наверняка осталась верна себе, и сейчас под ноги ему вывалится все его порочное содержимое: грязные тряпки, колготки, мятые кофты, рваные лифчики. Но то, что он увидел, настолько поразило его, что он даже свистнул. В ящике лежал его учебник "Агрессивность в период созревания"! Он открыл страницу, заложенную разогнутой скрепкой: "Предмет наблюдения: А. Г. четырнадцати лет, дочь разведенных родителей. Интеллигентная. Способная. Нарушения…" Несколькими страницами дальше опять торчала скрепка: "Если у ребенка последовательно развивается агрессивное отношение к окружению, надо прежде всего обратить внимание…"
В эту минуту дверь отворилась и в комнату вбежала Эрика.
Увидев учебник в руках у Павла, она остановилась как вкопанная:
- Кто тебе разрешил рыться в моем ящике?
Павел нисколько не смутился.
- Лучше скажи, кто разрешил тебе изучать мои учебники?
Эрика рассмеялась. Ну и дела! Даже не надулась, поймав его с поличным.
- А знаешь, это чертовски интересная литература.
- Настолько интересная, чтобы возить ее с собою в горы?
- А я боялась, что дома кому-нибудь в руки попадет… - Она улыбнулась.
- Ты прочитала? Все?
- И не раз. Меня это очень развлекает.
- По у тебя здесь и времени-то нет "развлекаться".
- Кто же знал, что так будет.
- Не думала, что у тебя тут появится ухажер?
- Ты что, Павел?
- Не притворяйся, не притворяйся. Ты же ни на минуту одна не остаешься.
- Очень даже ошибаешься. Вчера днем, лежа в шезлонге, я даже придумала себе тест на невропатию.
- Сама?
- Ты же мне не помогал…
- Каким образом?
- Отвечала себе на разные вопросы из твоей книжки.
- Но, Эрика, потом же подсчитать надо, ведь ответы эти только в сумме…
- Без подсчета тоже видно. У меня свой способ. Вот видишь, тут я писала ответ за себя, а тут за тебя. Известно, что ты человек нормальный, как… как…
- Как брюква, - подсказал Павел не слишком поэтичное сравнение.
- Ну, скажем, как кольраби. Значит, так: есть такой, к примеру, вопрос: "Что ты предпочитаешь - действовать или планировать?" Я пишу: ты - действовать, я - планировать. И сразу знаю, что здесь о’кей. "Легко заводишь новые знакомства?" Ты - да, я - нет. "Часто ли чувствуешь себя усталой без особой на то причины?" Ты - нет, я - да. "Отвечаешь на письма сразу?" Ты - да, я - вообще не получаю писем.
- А хоть на что-нибудь мы реагируем одинаково? - спросил он.
- Почти нет.
- Какие там еще были вопросы?
- Тебе же они известны лучше. "Предпочитаешь идти в кино или читать интересную книжку?" "Бываешь ли ты иногда так расстроен, что не в силах выносить некоторые резкие и пронзительные звуки?"
- Я тоже не выношу некоторых звуков. Видишь, что-то общее у нас все же есть.
- "Часто ли тебе кажется, что ты ни на что в жизни не способен?"
- А на это как ты ответила?
- Ну а ты как думаешь, Павел?
Они рассмеялись.
- "Бываешь ли ты порой враждебен к людям, которые вообще-то тебе приятны?" Ну, хватит играть, чертовски спать охота.
Взобравшись на свою койку, она вдруг услышала голос Павла:
- Послушай… А может, мы завтра побродим с тобой по горам? Ты же, собственно, нигде тут не была.
- А Худого спрашивал? Он собирался с самого утра что-то…
- Так уж он тебе необходим? Без него ни шагу?
- Да нет, но…
- Сами пойдем, - отрезал он.
Эрика вдруг вспомнила, что ей надо что-то вытащить из рюкзака, и спустилась вниз. Она стояла нагнувшись, в пижамной кофточке и в коротких штанишках. Впервые он увидел ее ноги, очень красивые. Ему вспомнилась Сузанна, подкорачивающая юбку своей помощнице: "У нее такие красивые ноги, а она вечно прячет их…" Интересно, знала ли она, какие красивые ноги у ее дочери?
- Как это сами? - возразила Эрика. - Что же, спину ему показать?
- Зачем спину? Просто погулять отправимся. Можно нам, нет? Беру это на себя.
Она подняла на него глаза: на обветренном смуглом ее лице они казались еще светлее, больше. Как-то само собой он протянул к ней руки и сказал:
- Иди сюда.
И тогда она, тоже не раздумывая, подбежала и уткнулась горящим от ветра лицом в его мохнатый свитер. Минуту они стояли молча. Эрика не думала ни о Павле, ни о себе, перед глазами ее маячила та пара из Саксонского сада; жест той девушки, ее тоска по такому вот жесту. "Наконец-то… наконец…" А Павел чувствовал какое-то необычайное волнение, пальцы его запутались в ее волосах.
"Такие мягкие волосы и такой твердый характер", - мелькнуло у него в голове, и еще он подумал, что это безумие и что свершается оно само собой, без его участия, а он только не хочет, не может противиться.
* * *
Они брели по колено в рыхлом снегу. Ночью нападало его с полметра, деревья покрылись белой шапкой, при легчайшем дуновении ветра с них сыпался снег.
День был сумрачный, воздух насыщен тяжелым запахом хвои. Эрика устала, но ни за что на свете не призналась бы в этом Павлу. Он шел впереди, ни разу за все время не оглянувшись.
Утром, когда Худой постучался к ним в комнату, чтобы сказать Эрике, что он идет смазывать лыжи и будет ожидать ее перед домом, Павел небрежно бросил:
- Эрика сегодня с тобой не пойдет. Я хочу показать ей горы, она же тут впервые.
- Я с вами, - быстро нашелся Худой.
- О нет, тебе, наконец, представится случай хоть немного потренироваться. Я не могу считать своим соперником человека, который за десять дней едва ли четыре раза спустился с горы.
Худой пожал плечами.
Когда они выходили, он подошел к ним.
- Слушай, Павел, только не форси, прошу тебя. Я говорил со спасателями, есть опасность обвала.
- Обвал в январе! - Павел постучал себе по лбу жестом, полным сострадания. - Ты бы, браток, придумал что-нибудь более правдоподобное.
Но сейчас, оглядываясь по сторонам, он подумал, что Худой, пожалуй, не соврал. Снегу нанесло в этом году - сила, а теперь мороз ослаб, громадные нависи виднелись на всех остроконечных уступах. Он понимал, что идет слишком быстро, подозревал, что Эрика устала, но очень не хотел спрашивать ее об этом. Так хотелось, чтобы она сама вдруг сказала: "Павел, может, передохнем минутку?", чтобы первая обратилась к нему, хоть о чем-то его попросила. "Ну и гордыня…" Идя на несколько шагов впереди нее, он припомнил - как на киноленте - тысячи различных кадров: их знакомство, рисунки в ее альбоме, забавное море с изогнутыми волнами, разговор (и конец этого разговора!) в том проклятом вроцлавском кафе, руку, которую она так странно, как чужая, убрала в кино из-под его руки, рыбную запеканку, разные ее слова, жесты, потерянные взгляды, странное, угрюмое молчание.
Собственно, ничего особенного не произошло, да что там говорить - ровным счетом ничего не произошло. Минуту он нежно прижимал ее к себе, даже не целовал ("И как мне это не пришло в голову!" - удивленно подумал он), но почему-то Эрика, бредущая сейчас за ним по снегу, под хмурым, тяжелым, погасшим небом, никак не совмещалась в его сознании с той девушкой, о которой он только что думал. Была кем-то иным. Более близкой… Или далекой… Более знакомой или более чужой… Одним словом, кем-то совсем иным.
Ну и характерец, однако! Скорей с ног свалится, но чтобы первая голос подала - дудки. Павел остановился.
- Отдохнуть не хочешь?
И вдруг рассмеялся. Эрика так запыхалась, что даже ответить была не в состоянии.
- Почему ж ты не сказала? Мы бы посидели.
Он снял куртку и положил ее на ближайший пень.
Минуту было тихо, Эрика тяжело дышала, сердце ее билось где-то в горле.
- Закурим? - наконец с трудом произнесла она.
- Минут через десять. Передохни немного.
Тон был властный, необычный, она подняла на него глаза, но он смотрел куда-то вбок и тоже был какой-то другой, незнакомый.
Они шатались по горам почти до трех часов.
Уже у самой базы встретили Худого.
- Я боялся за вас, ослы. Эрика ничего не смыслит, но ты-то! - с возмущением обратился он к Павлу. - Эгоист, только о себе и думаешь. А того не учитываешь, что она в горах пока что ноль без палочки и за ней следить надо. Сегодня-то ведь будь здоров как опасно.
- Ну, знаешь! - возмутился Павел. - Я, между прочим, тоже не намерен погибать под лавиной. А поскольку я, как ты утверждаешь, эгоист, то если б угрожала опасность…
И вдруг, не сговариваясь, они с Эрикой расхохотались. Худой посмотрел на него, на нее, резко повернулся и ушел.
А они постояли еще минуту, глаза их встретились.
"Люблю ее", - подумал Павел.
"Нет, не люблю его", - подумала Эрика.
* * *
- Пики, - объявила она.
- Без козыря.
- Три пики, - выскочил Худой. Должно быть, карта у него была хорошая и он хотел не прекращать торговли, чтобы сыграть более высокую игру.
В эту минуту к ним подошла Марта.
- Павлик, карты советую отложить. К тебе гости.
- Отцепись. - Павел сидел спиной ко входу. - Какие там еще гости, когда они прут на малый шлем!
- И все же советую…
Было в голосе Марты нечто такое, что заставило всех обернуться; мертвая тишина воцарилась вдруг за столиком. Эрика не поняла, в чем дело, но увидела направлявшуюся к их столику красивую девушку в белом кожушке и (это в горах-то!) в замшевых сапожках на котурнах.
Один только Худой ничего не заметил и потому обозлился:
- Ну, в чем дело? Что это, бридж или чижик? Что ты сказала, Эрика?..
И тут увидел, что Павел, положив карты на угол столика, встает. Худой обернулся, сжал губы.
- Спокойно, Бруннер, - наклонился он к Эрике. - Спокойно, ясно?
Понимала - не понимала - понимала - знала: то, что происходит, угрожает спокойствию нескольких дарованных ей дней.
Павел с девушкой уже были у столика.
- Привет, Алька, - приветствовала ее Марта.
А Павел, обращаясь к Эрике, сказал:
- Познакомьтесь, моя сокурсница.
- Откуда ты взялась тут, Алька? - удивленно спросил Худой.
В голосе его не слышалось восторга.
- Как это откуда? - неприязненно вставила Марта. - По Павлику стосковалась.
По ней тоже видно было, что Альку она не переносит.
- Угадали, я приехала Павку навестить. Он обещал вернуться пораньше, но, как видно, обязанности няньки по отношению к "трудному случаю", который пришлось увезти из дома, чтобы не похабить маме праздники…
Секунду стояла тишина, потом раздался звук пощечины, потом с шумом упал стул, послышался глухой, шлепающий топот расшнурованных ботинок.
Глядя на Павла, Алька держалась за щеку.
- Ты, хам!.. - начала было она, но смолкла.
Павел стоял бледный, как стена. Между бровями у него появилась продольная морщинка.
- Как ты смела? - сказал он таким сдавленным голосом, что только Алька услышала его слова.
- А откуда мне было знать, что это она и есть?
- Не лги. Она была в твоей куртке, в твоих штанах. Ты знала, что я тут с ней, а остальные тебе знакомы. К тому же я как-то показывал ее тебе. Ты знала, как важно мне было дать ей передохнуть хоть немного. И все же приехала, чтобы все нам испортить. Из глупой, идиотской ревности. Убирайся, чтобы глаза мои вовек тебя не видели.
- И не увидишь. "Нам!" Может, не столь уж идиотская была моя ревность, если "вам" испортила. Ты обманывал меня. С тех пор, как появилась в Варшаве твоя дурацкая, взбалмошная подопечная.
Павел двинулся было к Альке, но Худой схватил его за руку.
- Оставь, времени жаль.
Павел стиснул кулаки, так что косточки побелели. Секунду постоял еще, а потом вылетел из зала, хлопнув дверью с грохотом, достойным Эрики в лучшие ее времена.
* * *
Она как ветер мчалась вниз по лестнице. "Обязанности няньки по отношению к трудному случаю". Вот она, правда. Вот почему Павел пригласил ее ехать с ним в горы. Где же они, черт возьми, ведь сюда их поставила! Ага, порядок. Что-то грохнулось, она надела лыжи тут же, у базы, и, с силой оттолкнувшись палками, проехала несколько метров до места, где начинался подъем на Карчмиско. Было жарко, она стянула куртку. "Ее", - мелькнуло в мыслях, и в ту же секунду она швырнула куртку в двух шагах от вытоптанной тропки.
Все это она делала почти машинально, в голове не было никаких мыслей, кроме одной-единственной: спешить, скорей, скорей, только бы подальше от базы, от них, от Павла, от этой позорной измены. Мало того, что он устроил ей во Вроцлаве, так еще один сюрприз приготовил - эту расфуфыренную идиотку. Его девушка. Впрочем, какая разница - его, не его. Важно лишь то, что Эрика услышала из уст этой Альки. То, в каком свете представил ее Павел. Уж этого-то Алька выдумать не могла. Эрика упала, поднялась, почти не заметив этого. Только бы дальше, быстрей, только бы ни за что на свете не попасть к ним в руки. Хотя кто там будет догонять ее… "Разве что Худой", - пришло ей в голову, и она решила ускорить шаг, но восхождение было трудное, после утреннего похода она не успела еще толком отдышаться и теперь уже сильно запыхалась. Вряд ли им придет в голову, что она, ни разу еще не спускавшаяся по лыжной трассе, решилась съехать вниз, к Кузницам. "Нет, конечно", - успокаивала она себя. К тому же все деньги у Павла, значит, ему известно, что у нее нет ни гроша ни на поезд, ни на ночлег.
К счастью, было не слишком темно. Снег порошил еле-еле, и дорога немного просматривалась. Наконец-то… Карчмиско. Она знала, что отсюда ведут три дороги: нормальный спуск по лыжной трассе, спуск в Ольчискую и третий, обозначенный зеленым знаком. Если они вообще пустятся на поиски, им разумеется, придет в голову и трасса. Но сперва они будут искать ее близ базы, склада, может, в комнатах… Время есть. Итак, трасса.
Она набрала в легкие воздуху, крепко стиснула ладонями палки, наклонилась, согнула колени и ринулась вниз. Пустая в эту пору трасса едва заметно мелькала меж темными колоннами деревьев. Она неслась, и в душе ее странным образом смешались беспредельное отчаяние и наслаждение этой безумной ночной ездой. Чуть погодя, однако, езда стала уже автоматической и с удвоенной ясностью вернулась сцена: их столик и вторжение Альки. Все они прекрасно знали, что Алька - девушка Павла. Знали. Как же, должно быть, хихикали над нею все это время… Только теперь ей припомнилась фраза Худого: "Это лыжи моей сокурсницы, они знакомы мне, как собственный карман". Ему тоже было известно, что Алька - девушка Павла. "Потому он и приударил за мной, бедной психопаткой, о которой вынужден был позаботиться в праздники его товарищ, чтобы мамуся могла отдохнуть". Она наскочила на ухаб, затормозила, потом снова прибавила ходу.
Снег сыпал все гуще, видимость с каждой минутой портилась, трасса стала почти неразличимой меж деревьев. С трудом минуя их, она, собственно, действовала без всякого смысла. Ведь хотелось ей совсем другого: закрыть глаза и бахнуться головой о ближайший ствол, один раз, но хорошенько, раз и навсегда, потерять сознание, и чтоб больше оно не вернулось. Покончить с глупой своей жизнью, неудавшейся от начала и до конца. С самого начала до самого конца.
Мысль, что вчера в это время Павел держал ее в объятиях, казалась ей невыносимой. Она ненавидела его сейчас гораздо больше, чем Сузанну, чем кого бы то ни было на свете. Не ту девицу, глупую злую куклу, - на Альку ей было наплевать, - а именно его, Павла. Он подло обманул ее. Ясно, ему хотелось провести праздники с Алькой, но не мог же он оставить ее, Эрику, на мамусиной шее, вот и пришлось таскать ее с собой. Так он все и объяснил этой кретинке в комиссионных сапожках, уверив ее, что вернется как можно скорее. Вот уж, должно быть, развлекались они, когда она давала ему эти свои старые доски, широченные брюки и куртку с нашитыми заплатами. "Самый шик", - припомнились ей слова Павла. Ну да, он все одолжил "у одной сокурсницы"; о любой другой спокойно сказал бы: у Галины, у Янки. Не видеть бы его никогда больше. Никогда. Хорошо, что она вышвырнула эту вонючую куртку. И так тепло, а заработать воспаление легких совсем чудесно. Она снова упала и снова поднялась, почти не чуя этого. Только бы дальше, быстрее, только бы - никогда в жизни. Деревья кончились, тут где-то был поворот.
В Кузницах она будет примерно через час, автобусом доедет до станции (в кармане сдача от кока-колы, которую они пили днем), а потом будь что будет, как-нибудь перебьется. Но тут трасса стала вдруг резко круче, и Эрика неожиданно набрала скорость. Она согнула колени, но силы все убывали. Ледяные кристаллики секли ее по лицу, приходилось закрывать глаза. От стремительного спуска спирало дыхание, она словно бы перестала существовать - вся сконцентрировавшись в необходимости удерживать равновесие.
Что было сперва - крик, а потом сухой треск или наоборот? В сознании напоследок запечатлелась торчащая вертикально лыжа, нога, неестественно задранная кверху, взметнувшийся в воздух снежный фонтан. Потом верхушки елей как бы откачнулись назад на фоне светлевшего неба.