- Отцепись, старик. Говорю, надо взять ее, значит, надо. Пусть тебя это не заботит, они с Мартой загорать будут, так что обе бабы с плеч долой.
* * *
- Эрика, ты последнее время такой паинькой была, что я решил за тебя один вопрос.
Эрика вскинула брови.
- Забронировал тебе место на праздники на лыжной базе в горах. Поедешь с Худым, еще там с одними и со мной.
Долгая пауза. Потом Эрика спросила:
- Для чего?
- Ни для чего. Ты не представляешь, как там здорово и… А что? Не хочешь ехать? Неохота тебе?
- Охота или неохота - не знаю, потому что никогда в горах не была. А раз уж ты забронировал, то и говорить не о чем. Но дело в том, что у меня лыж нет и…
- А я-то уверен был, что у тебя и "металлы" и "альпины" есть. Глупая, за кого ты меня принимаешь? Я завтра обо всем договорюсь с одной нашей девицей. Она не едет и все шмотки тебе отдаст.
- Не забудь, что у меня тридцать девятый размер обуви.
- Она тоже не малютка.
Анекдот, ну прямо как в книжке! "Она наклонилась и нежно погладила его вьющиеся, блестящие волосы". Волосы у Павла были черные и жесткие, Эрика сидела не двигаясь, странная улыбка блуждала на ее губах.
- Ну, ты рада? Вот возьми, я тут записал, что тебе надо сделать. И еще - для всех пятерых придется выстоять за билетами, а то у нас времени нету. О’кей?
Мысль Эрики работала, как оказалось, в непредвиденном направлении; изумленный Павел услышал вопрос: удобно ли оставлять пани Марию на праздники одну? Сильно же она продвинулась!
- Удобно, - рассмеялся он. - Она поедет к Ядвиге и будет счастлива хоть немного отдохнуть от нас.
Минутная тишина, а потом… Нет, это настолько неправдоподобно, что нелепо даже писать об этом. Эрика "взяла себя в руки" и назло себе, пани Марии, Павлу, всему белому свету назло вдруг поцеловала Павла в щеку.
- Спасибо тебе, чертов ты корабль, - сказала она и вылетела из комнаты.
- Корабль? - переспросила чуть погодя пани Мария. - А теперь кто спятил?
Но потрясенный Павел не нашел что ответить.
* * *
Колеса мерно выстукивали ритм.
Эрика глянула было в окно, но уже совсем стемнело, едва различались контуры пробегавших мимо деревьев. Время от времени сноп искр вспыхивал за окном. "А Павел говорил, линия электрифицированная", - подумала она, но ничего не сказала. В стекле отражался профиль сидящей напротив девушки. У нее смешно двигался подбородок, ни дать ни взять маленький верткий звереныш. "О чем это она?" Эрика стала прислушиваться к пулеметной очереди слов.
- …Поругались мы тогда с этим бугаем, пасмурно было, я выскочила с базы, надела лыжи и - вниз. Хотела просто напугать его, да обледенело все ужасно, ну меня и понесло, а уж за первым поворотом чистый лед пошел, нипочем не остановиться. И вдруг - бац! Проволоклась мордой метров этак двести, а потом это вот колено… Одним словом, крупно повезло, теперь никогда не смогу уж ездить по-человечески. Но бугай-то порядочным оказался, часа два меня искал и нашел ровно в двенадцать ночи. Выпили мы с ним из фляжки, встретили Новый год, ну а потом спасатели - и все дела… С тех пор мы и ходим парой. Скажешь нет, Мартинек?
- Ходим, - иронически процедил Худой, но никто не обратил на это внимания.
- А тебя хлебом не корми, только потрепаться дай, - сказал Мартин, словно бы ворча, но Эрика почувствовала, хотя они не напоминали "ее" пары, что им, пожалуй, хорошо вдвоем.
Как бы она хотела чувствовать такую вот сердечность, доверие, дружеское участие ну хотя бы к Павлу. Но покамест всего лишь хотела, значит, это не более чем фикция, некое соглашение, которое она заключила сама с собой. Почему в ее жизни все складывается иначе, не так, как у других людей? Почему у каждой девушки есть парень, она может прижаться к нему, вот как сидящая напротив Марта? Почему другие люди где-то постоянно проживают, всегда на своем месте, не нуждаются ни в чьей помощи, не ждут никакого чуда - какие есть, такие есть: настоящие. Встречаются, им хорошо, да просто они вместе. Только она никогда, ни с кем, нигде не дома, везде словно бы одолженная, неестественная, чужая.
Худой, сидящий у двери, прервал ее раздумья.
- Сыграем, Павел? - И бросил на столик колоду карт.
- Разве что с духом святым. Марта же не играет, забыл? - пожал плечами Павел.
- А ты не играешь? - Худой взглянул на Эрику.
- Немного, - тихо ответила она. И, увидев необычайное удивление в глазах Павла, процедила полунасмешливо, глядя ему в глаза: - На что-то ведь пригодились мои игры в индейцев на чердаке.
- Ну, прекрасно, - потирая руки, сказал Худой. - В случае чего, подсобим, как тебя там, имя у тебя больно уж тарабарское, ни за какие коврижки не запомнишь. Все лучше с бабкой, чем с дедкой, - сострил он.
Начали.
Эрика играла с Худым против Павла и парня Марты. Она была напряжена - хотела выиграть. Взглянула в карты: семь пик и вообще - чудо карта. Ее бросило в жар.
- Две пики, - объявила она.
Павел даже присел. Может, эта глупышка просто не понимает, что значит выйти на игру, объявив две пики?
Он спасовал, Худой поднял игру до трех без козыря, а Эрика без дальних слов заказала малый шлем в пиках. Худой выложил свои карты и сунул нос в Эрикины. Она терпеть этого не могла, но тут смолчала. Играла живо, четко. "Хоть бы выиграла, - думал Павел, - хороший был бы признак". В какой-то момент она благополучно поймала короля червей и сыграла большой шлем.
- Тю, тю… - Худой присвистнул одобрительно. - Айда старуха!..
Эрика была полностью удовлетворена.
Следующим раздавал Худой. Марта заглядывала в карты Мартина, опершись подбородком о его плечо. Когда пришел черед раздавать Павлу, Эрика, охваченная шальной какой-то мыслью, сделала то же самое: полушутя, полусерьезно прижалась лицом к его мохнатому свитеру.
* * *
- Не вышел номер, - сказал Худой, когда они ставили в холл свое снаряжение. - Дали нам две двухместные и одно место в общей. Забирайте двухместные, мне один черт.
- Я попробую еще заглянуть в дирекцию, - буркнул Павел.
Худой взял рюкзак Эрики и пошел вперед. Она медленно следовала за ним. Впервые в жизни была она на лыжной базе. Крики, суматоха, шум, все суетятся как шальные, но тепло, приятно, словно бы ты - нигде и в то же время везде. Они прошли мимо стайки девушек в экстравагантных куртках, мимо парней в свитерах или в майках; где-то что-то приколачивали, эхо в каменном доме многократно усиливало звук.
Худой остановился, повертел ключом и отворил дверь.
- Здесь. Здо́рово? А?
- Здо́рово, - сказала она.
И, рухнув на постель, подумала, что все это неправда. И горы, и снег, и этот каменный дом, и комната, и то, что она говорит "здорово", и то, что сейчас вот она выложит свои вещи из рюкзака и эта маленькая комнатка с двухъярусными койками, покрытыми клетчатыми пледами, будет принадлежать ей.
Худой в нерешительности стоял у порога, наконец, запинаясь, сказал:
- Ну, я пойду, пожалуй.
Она не стала его удерживать.
…Эта маленькая комнатка с двухъярусными койками, покрытыми клетчатыми пледами, будет принадлежать ей. Комната на двоих, она с Павлом, как Марта с Мартином, А с Б… Только она никогда до сих пор ни с кем. "Вместе с Павлом", - снова подумала Эрика; наконец-то она, хотя бы для видимости, перестанет играть роль нежелательного свидетеля чужой любви, чужих дел, чужой жизни.
Скрипнули двери. Она уселась на постели, но это опять был Худой.
- Чего тебе? - спросила она, разозлившись, что он прервал ее мысли.
- Павла ищу, - сказал он, продолжая стоять.
- Его нет еще.
Худой не уходил.
- На лыжах с нами пойдешь? - спросил он.
- Не знаю.
- Чего не знаешь? - возмутился он. - Такая житуха тут, а она еще думает. Условия просто мировецкие.
В эту минуту вошел Павел и одобрительно оглядел комнатку.
- Здо́рово тут, правда, Эрика?.. А ты чего? - обернулся он к Худому. - Смотри, там жуткая толчея. Если сразу место не займешь, как бы тебя не вытурили.
- Дай-ка сигаретку, а то у меня нет, - глядя куда-то в угол, сказал Худой.
- Ты что, спятил?! - Павел даже глаза выпучил от изумления. - Я же сию секунду сам у тебя пачку стрельнул, чтоб свой рюкзак не открывать.
- Вот именно, я последнюю тебе отдал.
- Последнюю? Да ты что, старик? Мы же с тобой на вокзале по шесть пачек взяли, забыл?
- О господи, чего ты ко мне привязался? Дашь, наконец, сигареты или нет?! - вспыхнул Худой.
Павел лишь молча пожал плечами и вынул пачку из рюкзака. Худой спрятал ее в карман и, буркнув что-то, вышел.
- Вот придурок! - Павел взглянул на Эрику. - Я же собственными глазами видел: у него пачек десять в боковом кармане рюкзака.
* * *
Когда она проснулась, было уже совсем светло. Косой солнечный луч падал через окно прямо ей на одеяло. Эрика глянула вниз, койка Павла была старательно заправлена клетчатым пледом.
"Крепко же я спала, - подумала она, - не слышала даже, как он вышел". Ей стало не по себе, что она одна. Как же дальше? Где и когда здесь кормят завтраком, она не знала. Сев на постели, Эрика подперла голову рукой.
А интересно, что там за окном, ну-ка… Мать честная, что за красотища! Белое, голубое, искристое, кислородное, черт побери… Слов не подберешь - и бог с ними, со словами! Она стояла у окна, глядя, как с сосульки медленно скатывается удлиненный, дрожащий опал. Сперва круглый, потом овальный - кап… и тут же образуется новый, круглый, овальный, каап…
- Ты что, еще в постели? - Марта не признавала стука. Впрочем, может, здесь, на базе, так принято? - Вставай же, глупая, солнце - чудо, айда загорать. Как подумаю, что из-за этого дурацкого колена в жизни не смогу больше с горы спуститься… Ну же, двигайся, экая ты копуша, я уже шезлонги взяла, позже мы бы фиг их получили, а ребята мне велели опекать тебя.
Она уже подвязывала себе тесемкой волосы на макушке.
- Ты тоже так сделай, старуха, а то выгорят.
"Или да, или нет", - подумала Эрика, но ничего не сказала.
Они в мгновение ока съели свой завтрак и улеглись в шезлонги на лужайке за базой. Эрике ясно было: вести себя надо так, словно то, что здесь происходит, - для нее будни; никаких вопросов, ничего похожего на удивление, виду не подавать, что все тут для нее - неожиданность. Впрочем, с Мартой невозможно было и слова вставить. "Хочешь пахты?" - и тут же протягивала ей кружку. Эрику скоро утомила ее болтовня. Она пыталась выключиться, но голос Марты мешал ей погрузиться в ощущение счастья. Ближе к полудню что-то промчалось, прошмыгнуло рядом, взвихрив столб снежной пыли, и Худой остановился в сантиметре от шезлонга Эрики.
- Ловок же ты, братец, - рассмеялась Марта.
- Пошли, Эрика, я за тобой приехал. Марта у нас травмированная, но тебе-то чего дурака валять, когда снег такой.
Положение было не из легких, и Эрика решила отбиваться.
- Я даже не знаю, где мои лыжи.
- Зато я знаю. Это лыжи моей сокурсницы, они знакомы мне как собственный карман. Ну, пошли.
- Ты что, балда, не видишь, что ей неохота? - через плечо спросила Марта.
- Откуда такая уверенность?
- Это чувствуется, братец, к тому же хамство бросать меня тут одну, - запротестовала Марта.
- Того и гляди, похитит кто-нибудь…
- Вот именно.
- Что же она, сторожить тебя обязана? Пусть Мартин тебя сторожит.
- А Эрику Павел, - отрезала Марта, но Худой сделал вид, что не слышит, и потянул Эрику за рукав.
- Ну пошли, спящая ты царевна!
Начинать, однако, было непросто. Хотя Эрика раньше и пыталась ходить на лыжах, она ежеминутно падала, ноги отказывались повиноваться, разъезжались в разные стороны, не слушая "приказов мозговых центров", чего требовал от нее Худой. Но Худой все же хвалил ее, уверял, что она способная.
- А главное - настойчивая, и это скажется, вот увидишь.
Когда они уже кончали обедать, явился Павел, встрепанный, раскрасневшийся, в превосходном настроении.
- Ты куда подевался, обалдуй? Смотрю - нет тебя. Я еще три раза спустился в Горычковую, а ты в это время где-то распутничал.
- Вовсе не распутничал, - злорадно сверкнула глазами Марта. - Он твою Эричку ездить учил.
- Какую еще "мою"… - начал Павел и вдруг осекся.
Худой кротко взглянул на него.
- Ну, значит, мою, - быстро согласился он. - Тем более я имел право учить ее.
Все рассмеялись, Павел, чуть помедлив, тоже.
- Что я учил ее, это ладно, трепло ты этакое, - Худой сделался важным. - Главное, я научу ее!
Он сдержал слово. Эрику "гонял" в хвост и гриву по два часа ежедневно, но через неделю она уже свободно спускалась вниз, совсем недурно делая повороты.
Павел выходил из себя от злости.
- Ты что, совсем от лыж отказался, идиот несчастный? Я сегодня на Ольчиской был… Это же такое… - захлебывался он от восторга. - А он с девицами по пологим скатам для новичков шастает.
- Ничего подобного, мы в долину спускались, а к тому же… привезли-то ее сюда, чтобы научить, верно?
- Может быть. Но почему именно ты?
Худой комично сморщил лоб.
- Да потому что ты этого не делаешь, - сказал он. - Надо же помочь ей.
Павел подобрался, ища, как бы ему уесть Худого.
- Ты, верно, и в бридж играешь, чтобы ей помочь, хотя она все время тебя обыгрывает.
Худой с нескрываемым сожалением посмотрел на Павла.
- Она меня обыгрывает! Осел, ты даже не заметил, что мы с нею с самого начала против вас играем. Пустая твоя башка!
- Да кто ты такой, чтоб голову крутить девчонке, ведь ей всего шестнадцать лет! - пошел в наступление Павел.
- Я вовсе не кручу, - Худой буквально обезоруживал. - Это она мне закрутила…
Павел взглянул на него, словно бы сомневаясь, все ли шарики у него на месте.
- Эрика? - сказал он. - Эрика тебе голову крутит?
- Не знаю, крутит ли, - подтвердил Худой, - но закрутила, это факт. До чего чудесная девка, в жизни такой не встречал…
- Какой - такой? - разозлился Павел.
- Что ты там понимаешь! Мировая, и все тут.
А Эрика и вправду была "мировая"; впервые в жизни у нее было такое чувство, будто раздвинулась невидимая завеса, постоянно отгораживавшая ее от мира и от людей. Было ей тут хорошо и весело - и с Худым, и с Мартином, и даже с Мартой. Перед ними она не играла никакой роли. Хотела - говорила, хотела - молчала, могла быть такая или этакая, и все принимали это как что-то естественное. Когда после целого дня, проведенного на воздухе, опьяненная им, она вечером садилась за карты, то прямо перед собой видела кроткие глаза Худого, чувствовала на себе его теплый взгляд.
- Ну-ка возьми себя в руки, Бруннер, зададим им сегодня жару, чтоб они до завтра не поднялись.
- Клёво, Бруннер, только не торопись…
Но суть была не в этом теплом взгляде. И не в том, что Худой явно был неравнодушен к ней, и не в том даже, что это также явно злило Павла.
Не в этом было дело. И не в солнце, не в искрящемся снеге, не в пахте, которая очень пришлась ей по вкусу, и не в том, что она уже съезжала с Каспрового Верха, ни в чем из того, что было ощутимо, осязаемо, зримо. Дело было совсем в другом: тут, в этом месте, где все как-то менялись, она тоже перестала быть сама собой, тоже изменила облик. Освободилась от тяжести, от которой до сих пор тщетно пыталась избавиться. Стала одной из сотни девушек, бегающих по лыжной базе в шлепанцах либо в расшнурованных ботинках - Анка! Барбара! Ирена! - стоящих в очереди за кофе - Иза! Тереза! - болтающих что-то, смеющихся, - самых что ни на есть обычных. Боже, как чудесно суметь раствориться в других, перестать быть Эрикой, наконец перестать быть самой собой!