Янош поспешил в кабинет Видовича, где находился и капитан Вейль. При появлении молодого столяра, робко остановившегося на пороге, Вейль, державший в руках шкатулку, милостиво кивнул ему головой:
- Тебе надо учиться - из тебя выйдет славный резчик… Кто тебя учил этому делу?
- Самоучка я.
- А кто твои родители?
- Крестьяне, - нетвёрдым голосом ответил Янош, переминаясь с ноги на ногу.
- Тебе надо учиться… - повторил Вейль, достал из кармана кошелёк, отыскал золотой форинт и протянул его Яношу: - Возьми в награду за хорошую работу!
Возбуждённый неожиданной удачей, Янош не помнил себя от восторга. Куда девалась его степенная походка! Едва он вышел из кабинета управляющего, как вприпрыжку пустился к той части здания, где жил Михай Танчич. Яношем овладела непреодолимая потребность поделиться внезапно выпавшим на его долю успехом с человеком, ставшим ему близким, как родной отец. Ему не терпелось, кроме того, узнать у Танчича, возможно ли то, что сказал офицер о его будущем.
Янош постучал в дверь. Никто не ответил. Появившийся в коридоре слуга сообщил, что господин Бобор вышел недавно с удочками.
Недолго думая Янош спустился по лестнице и, разгорячённый, как был, без пальто и без шапки, побежал к реке.
Но Танчича не было ни на мосту, ни в том заветном уголке у обрыва, где они часто вдвоём удили рыбу.
Февраль приближался к концу. Оттепель обманчиво заставляла забывать о холодном ветре, о предательской сырости. Янош долго рыскал по крутому берегу, тщетно отыскивал знакомые следы больших подошв своего друга. И, только когда почувствовал дрожь во всём теле, а в дырявых сапогах захлюпала вода, юноша понял, что поиски в саду бесполезны, и направился в мастерскую. Товарищи уже спали крепким сном.
Однако потребность увидеть господина Бобора и говорить с ним была так велика, что Янош решил ещё раз наведаться к нему. Стараясь проскользнуть незамеченным, юноша тихо поднялся на второй этаж.
На этот раз ему повезло. Танчич обрадовался приходу Яноша, но удивился, увидев его пылающее, возбуждённое лицо.
- Ты простудился! - озабоченно заметил Танчич.
Он заставил гостя выпить горячего молока, отчего озноб как будто прекратился.
Янош рассказал, что господа расхваливали шкатулку и что управляющий распорядился платить ему жалованье мастера, а офицер дал золотой и посулил ему помочь в будущем.
- Разве это возможно, господин Бобор? Или, может, они просто посмеялись надо мной?
Волнение юноши, его лихорадочное возбуждение передалось и Танчичу. Разве сам он, автор книг, которых боится имперское правительство, не испытал те же чувства в его возрасте?
- Я не видал твоей шкатулки, - сказал он ободряюще, - но ты показал мне золотую монету, которую подарил тебе офицер, и она-то яснее слов подтверждает, что господин Вейль в самом деле доволен. Нет, эти господа не смеялись над тобой, они отнеслись к тебе так милостиво потому только, что считают самородка из простолюдинов редчайшим и потому для них не опасным чудом. Пусть утешаются до поры до времени. Тебе же я скажу: человек - сам кузнец своего счастья… Сильно хотеть, безудержно стремиться к истинно хорошему - в этом уже большая доля успеха… Ну, да мы ещё не раз побеседуем с тобой на эту тему.
Янош встал:
- Я прочитал "Мати Лудаш". Не можете ли дать мне ещё такую же книгу?
- Такую же? - переспросил, улыбнувшись, Танчич. - Не бывает двух одинаковых книг, если они хорошие. Каждая хорошая книга правдиво, но по-своему рассказывает нам о жизни человека и природы.
- В той книге не всё верно говорится… - Янош смущённо опустил глаза.
- Что ж там, по-твоему, неверно? Не стесняйся, выкладывай всё.
- Рассказывается в книге, как крестьянский мальчик избил своего барина, который жестоко обращался с крестьянами, а… - Янош запнулся.
- Что же, по-твоему, этого не могло быть? - спросил заинтересованный Танчич.
- Как же, могло! - снова оживился Янош. - А вот писатель говорит, что случай этот произошёл много-много лет назад, а теперь, говорит, таких злодеев среди помещиков нет, значит, и случаев таких не бывает. Вот это неправда!.. - Юноша умолк, отводя глаза в сторону и избегая встретиться взглядом с Танчичем.
- Ты прав, друг мой. Но вина не Фазекаша. Он вынужден был сделать такую оговорку, иначе цензура не разрешила бы напечатать его правдивую книгу. Я сам знаю про подобный случай, который произошёл совсем недавно недалеко от Пешта. Мне об этом по секрету рассказал здешний управляющий. Случай замечательный! Нынешней осенью крепостной мужик высек своего графа! И это, брат, не простая случайность. Это крик наболевшей души всего крестьянства. Я много думал об этом мужике. То вижу его в поле с косой в руках: лицо, залитое потом, полно смирения; а вот он в церкви, коленопреклонённый, читает молитву. И вдруг я увидел это же лицо разгневанное, а глаза, пылающие ненавистью…
Танчич остановился, не уверенный, доходят ли до юноши его слова. К своему удовольствию, он увидел, что лицо Яноша, как зеркало, отражает попеременно все душевные переживания, о которых рассказывал писатель.
- Ведь это мой отец Мартош! - вдруг крикнул юноша.
Танчич выглянул в коридор. Закрыв дверь, взволнованный, он обнял Яноша и крепко пожал ему руку:
- Спасибо, что ты доверился мне. Я такой же простой человек, как и ты, как твой отец… Не смотри на то, что живу я в барских хоромах. Поверь, нахожусь я здесь не по доброй воле. Как и ты, я был батраком, пастухом, мастеровым, прежде чем стал писателем… Ты удивлён, мой мальчик? Ты, верно, думал, что господин, которого величают Бобором, и впрямь важный барин? Так знай же: моё настоящее имя - Михай Танчич…
Он запнулся, увидев, как пылают щёки Яноша.
- Ты так взволнован, дружок! Слишком много неожиданностей сразу. Иди усни… Утро вечера мудренее. Да помни: никому ни слова, ни намёка о том, что я сказал тебе.
Янош хотел ответить, но Танчич опередил его:
- Иди, иди, отдохни, я тебе верю! - Он взял со стола "Народную книгу". - Возьми на память. Когда прочтёшь, скажешь, всё ли правильно написано у Танчича.
… Янош улёгся на скамье рядом с Германом и сразу забылся. Однако скоро очнулся, сбросил с себя одеяло, лежал с раскрытыми глазами. Радостное возбуждение исчезло. Его сменила смутная тревога, страх неизвестности. Какая-то тяжесть навалилась, сжимала сердце, стесняла дыхание. Мысли, наплывая одна на другую, путались - казалось, цеплялись за крючок удочки, обрывали леску. Приманка, блестящая, манящая, уплывала всё дальше и дальше от берега… Янош бросается за ней в воду, ледяные иглы колют, впиваются в тело, но он идёт всё вперёд и вперёд… Вдруг его окликает чей-то голос, он поворачивается: господин Бобор с берега что-то кричит, сердится, угрожает. Янош хочет вернуться на берег, но ноги не слушаются, хочет позвать господина Бобора, но не может издать ни звука… Он махнул рукой, призывая Бобора на помощь, но тот вдруг начал кружиться, теряя человеческие очертания, стал двоиться, множиться, и целый рой причудливых существ, малых и огромных, поднялись в воздух. Яношу стало страшно, он силился освободиться от кошмара, сунул голову под подушку, чтобы скрыться от окружающих его бесформенных чудовищ. Но они повсюду, и под подушкой их бесчисленное множество. Янош вскрикнул и погрузился в беспамятство…
Узнав о болезни молодого мастера, Видович послал слугу за снадобьем для больного в военный лазарет, который помещался на другом берегу реки.
Вскоре за Яношем пришли два санитара с носилками. По распоряжению капитана Вейля его положили в лазарет. У больного обнаружилось воспаление обоих лёгких.
Плохо лечили Яноша в пограничном военном лазарете. Но крепкий организм молодого крестьянина, выросшего в степных просторах, под солнцем, ветром и дождём Альфёльда, вышел победителем в жестокой схватке с болезнью.
На двенадцатый день Янош встал и собрался уходить. Однако лекарь не отпускал его до тех пор, пока не получил на то разрешение капитана Вейля, интересовавшегося судьбой молодого мастера.
Уже стемнело, когда Янош вышел из лазарета. Вдыхая полной грудью свежий воздух, он весело шагал по мосту, предвкушая удовольствие снова увидеть товарищей по работе, а больше всего хотелось ему услышать доброе, приветливое слово господина Бобора.
Миновав мост и очутившись снова в имении графа Баттиани, Янош смело взобрался на высокий берег и направился к замку. Свет горел в окнах Танчича. Янош заторопился в надежде ещё сегодня увидеть его. Но вдруг он услышал впереди себя тихий говор, а затем приказание: "При попытке преступника к бегству не стрелять. Если окажет сопротивление, действовать прикладом или штыком, опасных ранений не наносить".
Янош попятился назад, затем свернул в сторону и нырнул в кусты голых акаций; здесь он опустился на колени, чтобы не попасть под луч тонкого, но очень яркого лунного серпа. Услышав звук приближающихся шагов, он замер. Управляющий Видович говорил капитану Вейлю:
- Нагнали больше полсотни конной полиции, кругом дома расставили солдат, словно облава на шайку бандитов, а всего дела-то - арестовать безоружного человека, который и мухи не обидит!
Хотя имя Танчича не было произнесено, Янош понял, за кем прибыли полицейские, и замер, напрягая слух.
Продолжения разговора Янош не расслышал - собеседники удалились. Ошеломлённый Янош не двигался с места, не зная, что предпринять. В голове один за другим мелькали разные планы, как предупредить Танчича о нависшей над ним угрозе, но все они разбивались о страшный факт: дом окружён со всех сторон.
Юноша всё же решил пробраться в замок. Он сделал несколько шагов по дорожке и снова остановился, прислушиваясь. Так, шаг за шагом, прячась в кустах и за деревьями, стараясь двигаться бесшумно, он подошёл близко к зданию и, дожидаясь, удобного момента, притаился за стволом старого бука, который разросся против портала.
Танчич взглянул на часы, положил перо. По заведённому порядку, в десять часов писатель делал перерыв в работе для вечерней прогулки. Он перечитал последние строки рукописи:
"Господа дворяне! Либо вы покончите с крепостным правом, либо мы, крестьяне, сами с ним покончим!.. Земля принадлежит нам, ибо мы её обрабатываем. И, если вы не желаете возвести эту истину в закон, мы провозгласим её сами! Не ждите тогда жалости от нас, - сами вы не жалели своей славной родины (довольно она вас кормила!), вы не жалели нас, крестьян, хотя мы усердно и добросовестно трудились за вас, дворян!"
Собрав исписанные листки, Танчич сунул их в шкаф, прикрыл книгами. Сел в кресло. Снял лёгкие, старенькие домашние башмаки и натянул охотничьи сапоги, в которых не боялся ни осенней сырости, ни зимней стужи. Не поднимаясь, Танчич прислушался: по коридору кто-то торопливо, почти бегом приближался к его комнате. Дверь с шумом раскрылась, и без предупреждения вошёл взволнованный Видович.
- Солдаты! Дом оцепили солдаты!.. - Видович говорил шёпотом. - Сейчас сюда явится королевский прокурор. Ради бога, не признавайтесь! Смело отрицайте, что вы Танчич. Они уйдут, а я дам вам возможность скрыться… Тсс… Идут!
- Там мои рукописи. - Танчич указал на шкаф. - Спрячьте их и сохраните. Когда будет возможно, переправьте их моей жене. Прошу вас!..
- Не беспокойтесь. Они не осмелятся дотронуться до вещей графа. Никакого обыска здесь не будет.
Через минуту в дверь постучали, и вошёл королевский прокурор. Видович поспешил удалиться.
Прокурор с подчёркнутой вежливостью сказал:
- Я получил сведения, что ваше настоящее имя - Михай Танчич. Верно это?
Танчич глядел в упор на королевского чиновника, не выразив ни удивления, ни волнения. "Значит, Магда узнала!" - с горечью подумал он, вспомнив открытый взгляд зеленоватых глаз.
- Я мог бы опровергнуть ваши подозрения, - ответил он твёрдо, - но не буду лгать и никому не дам повода назвать меня трусом. Да, я Михай Танчич. Что вам угодно?
Тон прокурора сразу изменился. Резкий, враждебный тон пришёл на смену вежливому обращению.
- У меня есть приказ о вашем аресте. Следуйте за мной!
- Сначала объясните, в чём меня обвиняют.
- Здесь не место для предъявления обвинений. К тому же, я полагаю, вы не захотите доставить неприятности человеку, гостеприимством которого пользовались. Это было бы вопиющим оскорблением имени высокочтимой особы.
Танчич возмутился:
- Не я, а вы нанесли оскорбление графу Баттиани, ночью ворвавшись с вооружёнными жандармами в его дом!
- Вы ошибаетесь, господин Танчич! - Тон прокурора снова сделался вежливым, даже вкрадчивым. - В дом не вошёл ни один вооружённый человек. И лишь в том случае, если вы добровольно не последуете за мной, я буду вынужден послать нарочного в Пешт, чтобы получить разрешение графа ввести сюда вооружённых солдат. До тех же пор вы будете находиться под домашним арестом. Судите сами…
- Я готов следовать за вами! - резко прервал его Танчич.
Мысль о том, что отказ подчиниться прокурору может доставить неприятные хлопоты графу Баттиани и Лайошу Кошуту, которые помогли ему укрыться от преследования, заставила Танчича прекратить сопротивление. Да и не всё ли равно для человека, лишённого свободы, где будет находиться его тюремная камера: в будайском каземате или в замке графа Баттиани!..
Пленник медленно спускался по ступенькам широкого портала. Он всматривался в еле заметные очертания ещё заснеженных горных вершин, прислушивался к весёлому шуму стремительных, весенних ручейков, и постепенно раздражение проходило, сменялось радостным ощущением. "Впереди новая жизнь, она наступит, эта обновлённая жизнь, несмотря ни на что, вопреки кандалам, которые ждут меня там, внизу!"
- Протяните руки! - потребовал прокурор, как только Танчич ступил на землю.
Звякнули тяжёлые кандалы, щёлкнул замок.
Несколько вооружённых гренадеров во главе с офицером окружили его.
Солдаты вынули из патронташа пули, показали арестованному и с силой бросили их в ружейные стволы: щёлкание пуль должно было предупредить арестованного, что ружья заряжены.
- При первой попытке к бегству, - грозно заявил лейтенант, - эти пули настигнут вас!
Закованного писателя усадили в повозку, не подстелив даже соломы. Спереди и сзади уселось по двое солдат. Позади повозки стояли наготове кавалеристы.
Лошади тронулись и тут же вдруг шарахнулись в сторону. Пересекая им путь, из-за деревьев выскочил Янош с криком:
- Господин Бобор, господин Бобор!
Танчич обернулся. Взгляды их встретились. Глаза Танчича потеплели. Он ласково улыбнулся своему молодому другу. Янош бросился к телеге, но был отброшен ударом ружейного приклада. Он удержался на ногах и побежал вслед за телегой. Конный полицейский замахнулся плетью, но его остановил окрик капитана Вейля:
- Не троньте его!
Рядом с Вейлем стоял Видович.
Янош в оцепенении смотрел туда, где в ночи скрылась знакомая широкая спина человека, ставшего за короткое время таким близким, родным.
- Что, парень, жалко друга? - произнёс насмешливый голос Вейля.
Недобрыми глазами посмотрел Янош на офицера.
- Что ты смотришь на меня волком? Я добра тебе желаю. Устрою тебя в Загребскую школу, там тебя научат рисовать.
- Спасибо за ваши заботы, только в Загреб я не поеду, - сдержанно ответил Янош. - Можно мне идти?
- Иди! Неблагодарный мужик! - Офицер повернулся в сторону Видовича, ища у него сочувствия.
Тот ничего не ответил, но затем, после долгой паузы, спросил:
- Одного я в толк не возьму - зачем Бобор сразу подтвердил подозрение прокурора.
- Его признание не сыграло никакой роли. У прокурора было не только подозрение - у него были припасены фактические доказательства, - многозначительно объяснил Вейль.
Офицер и управляющий не спеша продолжали свой путь. Каждый из них по-разному отозвался на только что развернувшуюся перед их глазами человеческую драму.
На шестые сутки коляска въехала в Пешт, а спустя четверть часа уже въезжала в ворота каройского каземата. Однако не здесь кончилось длительное и печальное путешествие Танчича. Почти тотчас его карета была направлена туда, где тюремные стены покрепче и откуда труднее услышать, как бьётся взволнованное сердце Венгрии. Пятьдесят вооружённых конвоиров сопровождали пленника при переезде через цепной мост, который соединяет две сестры-столицы: Пешт и Буду.
Карету сильно тряхнуло. Она въезжала вновь в тюремные ворота - на этот раз будайского каземата.
Полицейские и судебные власти были вполне спокойны, что здесь, в Буде, ничто не помешает им чинить суд над простым человеком из народа, осмелившимся громко назвать белое белым, чёрное чёрным.
Правда была под строгим запретом в Австрийской империи.
* * *
Вейль отлично понимал, что после ареста Танчича ему не избежать тяжёлого объяснения с женой. Но он уже давно к нему подготовился: собственно говоря, ему оставалось только подтвердить то, что уже фактически было сделано.
Магда встретила мужа слезами:
- Что ты наделал! Ты обманул меня! Ты предал господина Танчича! А он такой хороший… Никогда никому не делал зла. И ты обещал… Нет, я, я одна во всём виновата!..
Плечи Магды вздрагивали от рыданий, слёзы струились по щекам. Она их не вытирала, а только размазывала ладонями.
Вейль обнял жену:
- Какая ты глупая у меня, право! Ну зачем такие слова? Ещё неизвестно, кто кого предал: мы его или он нас. Пойми, он неспроста скрылся под чужой фамилией. Он обманывал правительство, нас - пограничную охрану, самого графа. Ведь не мог же граф подозревать такой обман! И ты ещё считаешь наш поступок предательством?
Магда стала понемногу прислушиваться к словам мужа, полуобернув к нему мокрое от слёз лицо.
- Но ведь он узнает, что это я! Ведь это я сказала! А он был всегда так добр ко мне и внимателен. Какой позор для меня! Это я, я виновата!
- Полно! Почему именно ты? Рассказать мог любой другой человек, например… например, хоть тот же молодой столяр, который ходил с Танчичем на рыбную ловлю. Танчич водил компанию с рабочими, так что любой из них мог его заподозрить. Мы так и скажем, если нас спросят, что сообщил молодой столяр. - Вейль уговаривал жену, как ребёнка.
- Но ведь это же непорядочно!..
- Дитя, ты забываешь, что ни ты, ни я - мы здесь ни при чём. Какая там порядочность!.. Я человек подневольный - что начальство мне прикажет, то я и делаю…
- А молодой столяр? - с укором спросила Магда, подняв на мужа заплаканные глаза. - Ему не будет ничего худого?
- Господь с тобой, отчего ему может быть худо? И о нём позабочусь, пошлю учиться в Загребскую школу. Да и вообще, кто вспомнит о бедняке крестьянине в этом важном государственном деле? И он сам никогда не узнает, что с его именем связан арест писателя Танчича-Бобора.