Можно было не сомневаться, что в памяти полицейских ищеек запечатлеется это имя.
- Итак, заявим быстро и энергично, прямо и коротко, чего мы ждём от правительства, - продолжал он. - Пусть до людей, заседающих там, наверху, донесутся наши желания:
Да здравствует свобода!
Да здравствует свобода печати!
Да здравствует равенство всех наций!
Да здравствует свободная Австрия!
Толпа с энтузиазмом повторяла за Францем эти слова, впервые прозвучавшие громко.
Франц продолжал стоять на плечах незнакомцев, переводя взгляд с окон второго этажа, где собрались представители сословий, на входную дверь.
Все замерли в ожидании. Но никто не появлялся ни в окнах, ни у портала.
Стоявший у самого входа низкорослый, мускулистый мужчина с большими тёмными усами, торчавшими из-под широкополой шляпы, закричал, потрясая кулаком:
- Сословия не идут к нам, так мы пойдём к сословиям!
С криком: "Дорогу свободе!" - толпа двинулась во двор здания. Но вдруг перед нею возникла фигура ландмаршала графа Монтекуко́ли, неизвестно откуда взявшегося.
- Остановитесь! Чего вы хотите?!
Подоспевший вовремя Франц ответил:
- Мы пришли, чтобы засвидетельствовать свои симпатии сословиям и решительно поддержать их в борьбе за восстановление так долго попиравшихся прав народа.
- Я передам ваши пожелания депутатам… А вы разойдитесь и не мешайте им выполнять свой долг.
Толпа недоверчиво встретила слова ландмаршала, требуя впустить её в зал заседаний.
- Что же ты молчишь? - обратился рослый мужчина к Францу. - Веди нас, и мы штурмом возьмём двери!
Франц стоял в раздумье. Потом снова взобрался на плечи тех же двух человек, которые повсюду за ним следовали, и сказал:
- Друзья, не будем совершать насилия! Я уверен, что депутаты проявят не меньше мужества, чем мы. Будем же спокойно ожидать решения отцов отечества.
Кончив говорить, он спрыгнул на землю. Несколько человек окружили его и стали громко упрекать.
- Кому ты доверил нашу судьбу? - гневно вопрошал Франца щуплый, плохо одетый студент с горящими глазами. - Или, может, ты вообразил, что сословия сами предъявят императору решительные требования? Как бы не так! Они осмелятся лишь на то, чтобы спросить монарха, какие милости он соблаговолит даровать обнищавшему, измученному народу, и только после этого, в соответствии с волей своего господина, отважатся просить его об этих милостях.
Франц ничего не отвечал. Да и что мог он ответить! Он не понимал, чего от него хотят. Люди собрались сюда для мирной манифестации. Поэтому он и предложил сказать во всеуслышание сословиям, каких реформ ждёт народ. Ландмаршал явился неожиданным препятствием на его пути, и теперь он не знал, что делать дальше.
Толпа наступала на Франца. Кто-то крикнул:
- Как ты посмел согласиться с ландмаршалом?
- Я выразил только своё мнение, - недоуменно объяснял Франц.
- Ты стоял на наших плечах! Мы подняли тебя над всей толпой, потому что ты первый громко выразил то, что таилось у всех в душе! Мы доверились тебе, и ты говорил от нашего имени…
Лишь сейчас до сознания Франца дошло всё значение его внезапного порыва - он сделал то, чего ещё не знала Вена: произнёс первую публичную речь в Австрии. Он вдруг испугался ответственности, которую принял на себя. Ему захотелось признаться в этом окружавшим его людям, объяснить им, что произошла ошибка, что его приняли не за того, кто он есть на самом деле, что он сам нуждается ещё в опоре, а не ему вести за собой людей. Но, оглянувшись, Франц убедился, что на него уже никто не обращает внимания. Взгляды всех были прикованы теперь к другому оратору, который так же как перед тем Франц, стоял на плечах двух человек и бросал в толпу горячие слова:
- Пусть сословия последуют примеру прессбургских депутатов. Пусть повторят приговор мертвящему режим Меттерниха - осуждение, прозвучавшее уже в венгерском собрании!
Оратор развернул листок, который держал в руке, и, обратившись лицом к Дому сословий, стал читать петицию императору Фердинанду, принятую прессбургским собранием и требующую введения для всей монархи конституции, а для Венгрии - самостоятельного ответственного министерства.
Толпа слушала оратора с напряжённым вниманием Если у кого-нибудь срывался с губ возглас одобрения, его останавливали:
- Слушайте!.. Слушайте!..
Перечислив все преобразования в стране, о которых ходатайствует венгерское собрание, оратор привёл в заключение слова Кошута:
- "Полное успокоение у нас не может наступить до тех пор, пока король не будет ограничен во всех государственных отношениях конституционными формами правления. Только на основе конституции, связующей общими братскими чувствами разные народы Австрийской империи, можно примирить сложные и противоречивые интересы венгерской нации и других наций монархии".
- Конституцию! Конституцию! - раздались среди бурных аплодисментов восторженные голоса. - Долой Меттерниха!
Вдруг толпа затихла. В открытом окне Дома сословии появился человек и закричал зычным голосом:
- Перестаньте читать, вы, там, на трибуне!
Все умолкли в ожидании, что скажет человек, уполномоченный сословиями. А он злобно добавил:
- Чего вы шумите? Сословия уже обратились к его величеству с просьбой созвать представителей всех провинций для обсуждения реформ, соответствующих духу времени.
Это был вызов. Депутаты не захотели прислушаться к голосу народа, требовавшего немедленных реформ.
- Долой сословия!..
- Сословия изменили!.. - кричала, свистала, угрожала разгневанная толпа.
И настойчиво, гневно зазвучал клич:
- Долой Меттерниха!..
Один оратор сменял другого. Они взбирались кто на уличную тумбу, кто на груду кирпича, кто на плечи соседей. В своих речах ораторы призывали к немедленным действиям:
- Конституцию!..
- Идём во дворец!..
- Свободу!..
- К императору! Сегодня же! Довольно мы ждали!
- Конституцию! Конституцию!
С каждой минутой толпа всё больше возбуждалась, не теряя притом надежды, что император услышит голос народа, пойдёт навстречу его требованиям. Но Фердинанд давно уже передоверил Меттерниху заботы о судьбе своей монархии.
В этот решительный для всей страны час канцлер остался верен себе. Знамение времени он принял за дерзость кучки бунтарей. Меттерних ещё накануне распорядился об усилении венского гарнизона солдатами из ближайших городов. Войска держали наготове: приказ к выступлению ожидался каждую минуту. Солдатам было роздано по шестидесяти боевых патронов. Однако до одиннадцати утра войска оставались в казармах. Только гарнизон дворца был на рассвете усилен двумя батальонами гренадеров и одной батареей. В полдень, когда Меттерниху доложили о возбуждении, царившем вокруг Дома сословий, и о том, что рабочие движутся из предместий в город, он приказал немедленно ликвидировать "беспорядки" силой. Тотчас были выставлены вооружённые заслоны, чтобы помешать рабочим проникнуть из предместий во внутренний город. В то же время войска стали занимать позиции, охраняющие доступ во дворец. Ведущие от Краснобашенных и Каринтинских ворот улицы и примыкающие к ним переулки были перегорожены. Это были главные пути сообщения с центром рода. Повсюду толпились люди, и навстречу войскам неслись шумные, негодующие возгласы, издевательства, насмешки, свистки и шиканье… Сквозь толпу с трудом протискивались солдаты, расставляя караулы. Налицо были представители всех родов войск. Бастион и главные караулы вокруг дворца были заняты артиллерией, около орудий выстроилась прислуга с зажжёнными фитилями. Сообщение между отдельными частями войска поддерживали патрули и ординарцы. Город сразу преобразился, принял зловещий вид.
По распоряжению полиции спешно закрывали магазины, запирали и заколачивали ворота и двери домов. Фиакры, перегоняя друг друга, торопливо покидали места стоянок.
Возбуждение росло с каждой минутой. Одного вид этих военных приготовлений было достаточно для того, чтобы вызвать безграничное возмущение населения.
Однако народ не помышлял о вооружённом столкновении, до тех пор пока войскам не был отдан приказ очистить от манифестантов двор Дома сословий и прилегающие к нему улицы.
В начале второго часа через Малые Францевские ворота и площадь Миноритов на Херренгассе двинула рота итальянских гренадеров. Их встретили улюлюканье и свистом. Перед Домом сословий им пришлось остановиться: толпа не расступилась перед ними. Задние ряды манифестантов нажимали на передние, подступившие к солдатам плотным кольцом. Началась такая давка, что солдатам едва удавалось удерживаться на месте. О сохранении строя нечего было и думать.
- Штыки вниз! - крикнули из толпы.
Испуганный настроением толпы, боясь, что она его раздавит и сметёт, молодой офицер послушно приказал своим солдатам повернуть ружья прикладом вверх.
Этот первый успех ободрил манифестантов. Многие из них не слыхали приказа офицера, истолковали поведение гренадеров как их солидарность с народом и бросились к ним с братскими приветствиями. Но гренадеры растерянно молчали, не выражая ни сочувствия, ни враждебности. Тогда их стали осмеивать, осыпали ругательствами. Итальянские солдаты не понимали, когда к ним обращались немцы, венгры, поляки или чехи на своём родном языке. Они недоумевающе посматривали на командира, который думал только о том, как удержать на месте свой отряд. Офицер не решился пустить в ход оружие и после некоторого колебания предпочёл увести солдат. С трудом они выбрались из толпы и отошли в беспорядке на Штраухгассе. Это беспорядочное отступление гренадеров сопровождалось победными кликами толпы.
Франц стоял, прижатый толпой к стене здания на Херренгассе, озадаченный неожиданным для него поворотом событий. Он силился понять причины, превратившие безоружную манифестацию в грозное волнение. Кто в этом повинен? Исчерпаны ли были мирные пути, в которые он верил? И как случилось, что сам он, вначале принявший такое горячее участие в движении, вдруг оказался стоящим в стороне пассивным созерцателем, одним из тех венских обывателей, которые тысячами высыпали на улицы поглазеть на манифестацию?
"На чьей же я стороне? - спрашивал себя Франц. - Оставаясь безучастным, не оказываю ли я моральную поддержку тем, кто охраняет старый порядок?.. Нет, нет, только не это!" Мелькнувшая мысль привела его в трепет.
Вдруг Франц услышал ружейный залп со стороны Ландгаузгассе. В неясном предчувствии надвигающейся катастрофы он ринулся вперёд, стремительно прокладывая себе путь. Вскоре он очутился у площади Миноритов. Зрелище, представшее перед ним, потрясло его: батальон сапёров со штыками наперевес, заняв всю ширину улицы, медленно, но неудержимо продвигался вперёд, а толпа, рассыпавшаяся в разные стороны, оглашала воздух отчаянными криками. Безоружные люди старались найти спасение в бегстве, но сапёры накидывались на них, рубили и кололи бегущих. Тела убитых лежали на булыжной мостовой.
Ошеломлённый Франц уцепился за фонарный столб и стоял как вкопанный. Его толкали, ему наступали на ноги, но он видел перед собой только трупы, разбросанные там и сям на очищенной теперь от людей улице.
А поодаль, окружённый свитой, неподвижный, подобно статуе, восседал на коне эрцгерцог Альбрехт. Вся фигура его выражала непоколебимую уверенность в незыблемости габсбургского дома. Ветер тихо колебал зелёные перья на его шляпе-треуголке.
Франц переводил растерянный взгляд с надменного лица эрцгерцога на бездыханные жертвы его злодеяний. Внезапно в воздух взвился клетчатый платок, порывом ветра сорванный с мёртвой головы. Распущенные пряди седеющих женских волос всколыхнулись и упали, прикрыв побелевшее лицо.
Франц задрожал. Смутное воспоминание промелькнуло вдруг в памяти. Он рванулся вперёд. Его неудержимо манили знакомые, но не узнанные черты. Ещё шаг - и Франц замер: распростёртая лежала на мостовой мёртвая Эрна…
Взгляд Франца остановился на самодовольном лице эрцгерцога. И юноша вдруг весь преобразился: вмиг исчезли расслабленность и сомнения. Он рывком подался вперёд, схватил с земли деревянный обломок, выпрямился во весь рост, размахнулся и швырнул… Деревяшка, задев зелёное перо, сбила с головы эрцгерцога генеральскую треуголку.
Всё это продолжалось лишь короткие секунды, но на толпу гонимых и расстреливаемых людей произвело неописуемое впечатление. Крики: "К оружию!", "Месть!", "Смерть палачам!" - неслись теперь со всех сторон. И люди, только что бежавшие в панике, остановились и стали вооружаться всем, что попадало под руку.
Несколько человек подняли полицейскую будку и с такой силой швырнули её на землю, что она с треском разбилась на мелкие части, подняв облако пыли. С криками: "Ура!" - люди подбирали обломки. Рядом разбивали пожарную лестницу: штанги с заострёнными концами оказались в руках возбуждённых людей грозными пиками. Люди хватали железные прутья лестницы и устремлялись навстречу солдатам. Те же, не подчиняясь более приказам начальников, поворачивали ружья прикладами вверх.
Взбешённый эрцгерцог приказал драгунам врезаться в толпу и во что бы то ни стало её рассеять. Но и перед драгунами не расступилась толпа. Люди падали под копыта коней, но не хотели отступать… Драгун стаскивали с сёдел и на их лошадей сажали раненых. Сметая солдат, толпа устремилась к дворцу. Ворваться туда и говорить с самим императором - такова была сейчас цель, и едва ли кто ясно представлял себе, что ожидает их во дворце, как встретят там требования народа.
- Долой эрцгерцога! Долой Меттерниха! Долой палачей!..
Поднятый народной волной, Франц вместе со всеми стремился туда, где рассчитывали найти сочувствие и помощь народному горю. Ещё не рассеялось заблуждение, что сам император милостив, но злы его слуги, не допускающие к нему народ.
Войска больше не показывались на пути манифестантов. Но о них напоминали мертвецы - немые свидетели кровавого злодейства: их несли, чтобы вместе с живыми они склонились к стопам его величества.
Впереди шествия девушка с чёрными волосами, заботливо уложенными вокруг головы, вела под уздцы вороного коня. К седлу было привязано бездыханное тело ткачихи Эрны. Привычные к работе руки были подтянуты клетчатым платком. Безжизненные ноги, свисавшие с крупа лошади, поддерживал Карл Мюллер. Рядом с ним шла Берта. Обгонявшие процессию люди благоговейно склоняли головы перед первой жертвой священной борьбы.
Неожиданно в передних рядах началось замешательство. Люди замедляли шаг, недоуменно обмениваясь тревожными взглядами. Франц пробрался вперёд и увидел орудия, выставленные перед дворцом. Жерла пушек зловеще глядели на приближающуюся толпу. Из дворцов ворот выехал всадник в генеральской форме и остановился позади орудий. Знакомая треуголка с зелёным перо не предвещала ничего хорошего. Франц узнал эрцгерцога Альбрехта.
Первым движением Франца было охранить мёртвую всадницу от внезапно возникшей вокруг суеты. Он протянул руку к поводьям и только теперь узнал печальное лицо девушки, которая вела под уздцы коня. Это была Каталина. Смущённый взгляд её выражал тот же вопрос, с которым обращались к нему люди с той минуты, как пролилась первая кровь: "Кто виноват?" Для самого Франца этот вопрос больше не существовал. Он уже знал, что манифестация не была ошибкой, он горячо верил в победу.
Исполненный решимости, Франц перевёл взгляд с Каталины на Карла:
- Разве славная смерть в борьбе со злом не лучше, чем беспросветная жизнь под игом?
Осиротевший старый текстильщик с укоризной бросил в ответ:
- Ты нас не уговаривай! Скажи, что делать? Так и пойдём с голыми руками против пушек?
- Да, так и пойдём вперёд! Неустрашимость и мужество - вот наше оружие!.. - Повернувшись к толпе, Франц воскликнул: - Венцы! Они не осмелятся расстреливать безоружный народ! Бросайте же на землю палки и всё, чем можно защищаться! Вперёд, друзья!
В напряжённом молчании люди двинулись к воротам, бросая всё, что могло служить оружием.
Франц шёл рядом с Каталиной, не сводя глаз с неподвижно восседавшего на коне Альбрехта.
Эрцгерцог пришпорил коня и рысью направился навстречу манифестантам. Люди, не замедляя шага, шли вперёд. Эрцгерцог остановился и повернул обратно. Подскакав галопом к орудиям, он громко приказал старшему фейерверкеру открыть огонь.
Франц отделился от толпы, быстро пошёл вперёд и, в свою очередь, крикнул канонирам:
- Солдаты! Мы безоружны, мы идём просить монарха о реформах! За что же вы хотите расстреливать нас?
- Огонь! - повторил эрцгерцог.
Но старший фейерверкер, подойдя к сиятельной особе ближе, чем это полагалось, сказал решительно:
- Ваше высочество! Народ безоружен и настроен миролюбиво. Зачем пускать в ход картечь?
Эрцгерцог побагровел от злости:
- Народу, который требует, не дают ничего, кроме свинца!
- Но, ваше высочество…
- Не рассуждать! Выполняйте приказ!
- Ваше высочество! Я могу открыть огонь только по приказу самого императора.
Эрцгерцог повернулся к орудийной прислуге:
- Приказываю открыть огонь!
Но старший фейерверкер заслонил грудью жерло ближайшей к нему пушки и крикнул артиллеристам:
- Ваш прямой начальник - я! И я запрещаю вам открывать огонь!
Толпа встретила эти слова криками одобрения.
Эрцгерцогу не оставалось ничего иного, как скрыться в воротах, откуда он только что появился.
От толпы отделилась высокая, полная молодая женщина. К удивлению манифестантов, она бросилась на шею фейерверкеру.
- Молодчина, Ризель! Я и не знала, что ты такой честный человек… Не верила твоим словам… Приходи же, когда тут управимся, - она весело кивнула в сторону дворца, - поговорить о наших делах!
Ризель, бравый фейерверкер, проявивший минутой раньше столько мужества и смелости, стоял перед молодой женщиной смущённый, и на её пылкое поощрение ответил растерянной улыбкой. Повернувшись к орудийной прислуге, он с напускной строгостью приказал:
- Надеть чехлы!
Переглядываясь между собой, пряча улыбку, артиллеристы с готовностью выполняли приказание своего начальника.
Между тем толпа уже была в нескольких шагах от дворца. Увидев перед собой закрытые, охраняемые гренадерами ворота, а над воротами пушки, люди бросил к другим воротам, но и их охраняли с бастионов грозные жерла орудий.