Тем временем бедный люд предместий, узнав о жертвах королевских палачей, двинулся в город. Рабочие бросили работу, вооружились чем попало, взяли штурм ворота, ведущие в город, и направились к дворцу. На полпути они узнали от встречных людей, что войска, охраняющие ворота дворца, готовятся пустить в ход оружие; тогда они ринулись к арсеналу и, опрокинув заградительные отряды солдат, ворвались в хранилище военного снаряжения.
При виде вооружённых рабочих собравшиеся у дворца стали действовать смелее и решительнее. Несколько дюжих мужчин вырвали из земли газовый канделябр и зажгли газ, вытекавший из него широкой струёй. Бьющее высоко вверх пламя вызвало восторг толпы, готовой начать штурм ворот. Но в это время огласили приказ императора пропустить во дворец делегацию.
Никто не мог сказать, кто выбирал делегацию и как многочисленна она была. Но группа в тридцать - сорок человек прошла в открывшиеся перед ними ворота. Франц и Карл шли впереди.
Народ больше не рвался во дворец, но, оставаясь на страже, громкими возгласами ободрял делегатов:
- Долой Меттерниха!..
- Меттерниха прочь!..
- Конституцию! Конституцию!..
- Свободу печати!..
- Барщину, барщину долой!..
Рослый парень с оттопыренными карманами, наполненными камнями, размахнулся и запустил одним из них во дворец. Грохот камня, упавшего на дворцовую крышу, вызвал восторг зрителей. Парень держал себя как доверенный народа и кричал, зычным голосом перекрывая шум толпы:
- Эй вы, делегаты, держитесь смелей, ничего не бойтесь! Мы вас не дадим в обиду!
Глава восьмая
Если фундамент плох, здание должно рухнуть
В противоположность толпе, спаянной одним желанием добиться свободы, императорские особы, укрывшиеся во дворце, министры и генералы, охранявшие монархические устои, в этот грозный для них час не были связаны единой волей.
При дворе уже давно обозначились две скрыто враждующие партии. Одна, во главе с императором Фердинандом, слепо шла за Меттернихом. Другую представляла невестка императора - эрцгерцогиня София. Она добивалась отставки Меттерниха и отказа болезненного Фердинанда от престола в пользу её сына, наследника престола.
Софию поддерживал брат Фердинанда - эрцгерцог Франц-Карл.
Сегодня Меттерних, вопреки своим ожиданиям, впервые встретил упорное сопротивление со стороны императора.
- Всё зависит от решительности вашего величества, - почтительно произнёс он. - Ещё ничего не потеряно.
- Ничего? Нет, друг мой, потеряно много! Не все, но очень много. И, чтобы не потерять всего, мы должны пойти на уступки.
- Уступки?
- Да, и притом немедленно. Завтра будет уже поздно.
- Но, ваше величество, всякая мера, внушённая страхом, никогда не приводит ко благу. Уступки, сделанные под дикий вой толпы, принесут неисчислимые бедствия династии. Да, согласен, действительно необходимы улучшения, но вашему величеству следует их провести при полном спокойствии в стране… Положитесь на меня, ваше величество, и через день в Вене воцарится тишина..
- Нет, князь, больше я не могу полагаться на те средства, к которым вы прибегали до сих пор. Одним штыками да пулями теперь уж не продержаться… Нельзя пренебрегать уроками всей остальной Европы, а там, как вам известно, короли не уверены в завтрашнем дне. Да, стране нужны реформы. Их надо дать, пока ещё можно ограничиться умеренными уступками.
- Ваше величество, умоляю вас не делать этого! Мы не одни, у нас есть союзники, чтобы бороться с безумием, охватившим Европу. Русский царь готовит войска. Он не простит нам…
Фердинанд нетерпеливо перебил канцлера:
- Царь? Чувство предвидения начинает изменять вам, князь. Вы же знаете, что Николай колеблется. Да и понятно: в его собственном доме становится неспокойно… Нельзя медлить ни часу! Вы слышите? - Император кивнул в сторону окон.
Неясный, но тревожный гул снаружи проникал и сюда, хотя покои императора были тщательно изолированы от уличного шума.
- Но это потому, ваше величество, что ещё не приняты энергичные меры. Прикажите войскам. Князь Виндишгре́ц во всём со мной согласен…
- Нет! Князь Виндишгрец способный военачальник, но сейчас здесь, в Вене, он не поможет. На улицах уж пролилась кровь, и от этого не стало спокойнее. Напротив, возбуждение растёт, и гарнизону города не справиться: на ноги встала вся Вена!.. Довольно! Пиши манифест, да поскорей! Там ожидает депутация. Торопитесь! Не дождавшись депутатов, народ ворвётся сюда. Не доводите до этого…
Меттерних больше не возражал: он видел, что, крайней мере, в данную минуту это бесполезно.
Канцлер уединился, чтобы выполнить волю Фердинанда.
Меттерних сидел, уставившись в чистый лист бумаги, лежащий перед ним на столе. Мысль его лихорадочно работала. "Может ли быть, - думал он, - что всё кончено? Я и мой кабинет - мы представляем для внешнего мира могущество Австрии, так неужели здесь, внутри самой Австрии, я вдруг стал пустым местом, сделался фантасмагорией, существом воображаемым, духом без тела?! Нет, тысячу раз нет! Я не фантасмагория, которая исчезает от первого дуновения ветра… Я реальная сила. Мы ещё поборемся!"
Однако доносившиеся через стены требования народа, к которым ещё час назад он оставался глух, теперь поколебали его уверенность. Он понял, что надо торопиться, и стал писать обращение от имени императора к народу. И вдруг отчётливо услышал:
- Меттерниха в отставку! Долой Меттерниха! Конституцию!
Князь бросил перо, приказал позвать военного министра.
- Чего ждёт войско? Почему вы не прекращаете это безумие? - резко обратился к нему Меттерних.
- Офицеры отказываются отдать приказ.
- Так прикажите их расстрелять!
- Кому приказать, ваше сиятельство? - В тоне министра звучала скрытая ирония.
Сдержав гнев, Меттерних воскликнул:
- Чего же хотят ваши офицеры?
- Того, что требуют там… - Министр кивнул в сторону окна. - Вашей отставки, князь.
- Как? С чего вы это взяли? Или вы полагаете, что император пожертвует ради народной прихоти человеком, который в течение тридцати лет трудился над укреплением мощи империи?
- Этого я не знаю, ваше сиятельство. Мой долг повелевал мне сказать вам всю правду. Народ единодушно требует вашей отставки, и без этого не удастся прекратить беспорядки.
- Ступайте! Я выполню желание императора!
Меттерних принялся за составление манифеста. Он решил не скупиться на обещания, продолжая верить, что ещё не всё потеряно.
Канцлер писал, прислушиваясь. Народ там, за окнами, как бы диктовал князю, что надо писать на чистом листе веленевой бумаги. Но князь подыскивал более расплывчатые слова, чтобы не называть вещи своими именами.
- Национальную гвардию! - кричали с улицы.
И князь писал: "Гражданскую милицию".
- Свободу печати! - требовал взволнованный народ.
"Уничтожение цензуры", - записывал князь.
С готовым обращением в руках Меттерних снова предстал перед императором.
Фердинанд пробежал его и, глядя в лицо своему первому министру, сказал:
- Здесь недостаёт ещё одного пункта, одной уступки…
- Что вы имеете в виду, ваше величество?
- … уступки, без которой я не могу показаться моему народу.
Меттерних с наигранным недоумением смотрел на императора.
- Вашей отставки! - пояснил император твёрдо.
- И вы, ваше величество, приказываете мне подать в отставку? - спросил Меттерних, всё ещё не веря, что император решился им пожертвовать.
- Да! И не медлите!
- Но это безумие! Значит, вы больше не верите в возможность сохранить империю?
Фердинанд молчал. Он вдруг снова заколебался. Меттерних верил сам и давно внушил императору, что судьба Австрийской империи и судьба старого канцлера неразрывно связаны. Император задумался.
Дверь раскрылась, и Фердинанд увидел эрцгерцогиню Софию и эрцгерцога Франца-Карла. Не переступая порога, невестка императора с укором смотрела на него.
Войдя в комнату, Франц-Карл сказал:
- Рабочие из предместий прорвались в город и штурмом взяли арсенал. В пригородах пожары. Загородный дом князя в огне.
Фердинанд очнулся.
- Поздно, князь, - промолвил он, обращаясь к Меттерниху, и безнадёжно махнул рукой. - Торопитесь! В приёмной ждёт делегация от народа. Поспешите объявить ей, что вы уходите в отставку.
Меттерних и тут не потерял самообладания.
"Ещё не всё погибло!" - подумал он, направляясь в приёмную.
Его появление в зале, где ожидали делегаты от народа, было встречено настороженной тишиной.
Меттерних по-своему расценил её значение. Он решил, что страх перед его личностью ещё живёт в сердцах людей.
Канцлер подошёл к офицеру, который выделялся своим блестящим мундиром среди рабочих блуз, студенческих курток и разношёрстной одежды горожан.
- Вена не простит вам, если вы не разгоните уличных буянов!
- Ваша светлость, - смущённо возразил офицер, - дело не в случайных буянах. В городе происходит революция, все сословия принимают в ней участие…
- Неправда! - перебил Меттерних. - Это бунтуют иностранные революционеры да кучка подкупленных ими венцев.
Офицер удивлённо развёл руками, ища поддержки у окружающих. Понуро стоявший в стороне Карл Мюллер медленно приблизился к Меттерниху. Левой рукой он нервно сжимал свой картуз. Отстранив офицера, безработный ткач сказал князю:
- Выйдите к народу, ваше сиятельство, и повторите то, что вы сейчас говорили офицеру.
Меттерних со страхом посмотрел в тёмные, глубоко запавшие глаза рабочего и не двинулся с места.
Карл подошёл к балконной двери и распахнул обе широкие створки. Вместе с холодным ветром в комнату ворвались угрожающие возгласы.
Меттерних не двинулся с места. Ноги впервые свела старческая судорога.
- Идите же! Иначе толпа ворвётся сюда и принесёт с собой труп моей жены, которую вы убили. - Глаза Карла горели ненавистью.
Канцлер окинул взглядом всех присутствующих. Он увидел придворных сановников, которые доселе всецело его поддерживали. Ни одного слова сочувствия, ни одного ободряющего взгляда не встретил он у своих вчерашних союзников.
Меттерних вдруг почувствовал полное одиночество. В эту минуту перед ним встала во всей своей наготе истина, которая до сих пор скрывалась за пышностью внешнего могущества.
Почти полвека он старался укрепить ложную идею о неизменяемости основ человеческого общества, и эти противоестественные представления об окружающем мире привели его теперь к неизбежной пустоте, которая одна и осталась от всего его могущества.
Стараясь скрыть охватившую его злобу, Меттерних обратился к делегатам:
- Милостивые государи! Нет такой жертвы, которую я не согласился бы принести ради Австрии… Если вы полагаете, что, отказавшись от своей должности, я могу принести пользу государству, то с радостью соглашусь на это. Но…
Франц Калиш сурово прервал его:
- Народ не терпит криводушия и не поверит вашему смирению. Откажитесь от дипломатического лицемерия хотя бы в этот великий час истории нашей родины. Торопитесь убраться восвояси. Да советуем вам не пользоваться сегодня вашей пышной каретой. Проберитесь незаметно по тёмным переулкам, иначе вам несдобровать!
На этот раз самообладание изменило Меттерниху. Он пытался изобразить на лице ироническое удивление и сохранить спокойствие, но вместо этого бледные губы болезненно искривились, обнаружив его растерянность. Меттерних никак не ожидал смертельного удара здесь в Вене, где доселе он был некоронованным королём и где всегда чувствовал себя в полной безопасности.
Князь медленной походкой направился к выходу. Пылавшим ненавистью взглядом проводил его Франц. В зале стало тихо. Когда дворцовая дверь в последний раз захлопнулась за канцлером, Франц вышел на балкон и обратился к народу. Толпа, шумно выражавшая своё нетерпение, замолкла при его появлении.
- Ненавистный Меттерних ушёл. Теперь настал черёд и старой Австрии. Подгнившее здание империи рушится, и на его развалинах родится новая, могучая Австрия, страна свободы, права и просвещения!
Восторженно подхваченная народом, радостная весть быстро разнеслась по улицам Вены и дальше - по все стране.
Глава девятая
Загадочное поведение Терезы Танчич
К дому, в котором помещалось кафе "Пильвакс", прилепилось небольшое низкое строение, происхождение которого было трудно определить. Вероятно, оно служило когда-то торговой палаткой, может быть, складом. Обвалившаяся штукатурка, покосившаяся рама единственного окна и неровная черепица крыши наводили на мысли о долгих годах хозяйского нерадения и о непритязательности жильцов этого невзрачного домика. Жители Херренгассе, привыкшие к контрасту роскошного, шумного "Пильвакса" и уныло дремавшего, запущенного строеньица, однажды с удивлением заметили, что домик этот ожил, в нём поселились люди. Навешена новая дверь, украшенная замысловатой резьбой, вставлены и чисто вымыты оконные стёкла, на крыше красуется и дымит заново выложенная труба.
Герман Шредер, закончив работы в замке графа Баттиани в Броде, вернулся в Пешт и облюбовал это строеньице для мастерской. Его привлекла близость кафе, которое посещалось пештской интеллигенцией - писателями, учёными, художниками. Герман знал по собственному опыту, что среди этих людей чаще всего встречаются хорошие заказчики, любители старинной мебели, требующей для реставрации отменных мастеров. Такие клиенты приятны в обращении с рабочим человеком и, хотя сами небогаты, всегда щедро расплачиваются за оказанные им услуги.
Янош Мартош, взобравшись на стремянку, укреплял над дверью мастерской вывеску - небольшую, но с претензией на изящество. На светло-голубом фоне броско выделялось красочное изображение двух кресел: одного, облупленного, со сломанной ножкой, и другого, тщательно отлакированного, гордо стоящего на всех четырёх ножках. Текст в жёлтой рамке, написанный по-венгерски и повторённый по-немецки, гласил:
Реставрация и починка мебели.
Художественная резьба по дереву.
Всевозможные деревянные изделия.
Ход со двора.
Юноша заколачивал тяжёлым молотком гвозди, мысленно был далеко от мастерской, на улице Керпеши, около двухэтажного дома Беницкого, куда он ходил по совету Петёфи. Янош во всех подробностях восстанавливал встречу с Терезой Танчич.
Долго он не решался пойти к Терезе, стесняясь и не зная, что сказать ей в утешение. И только теперь, когда в городе из уст в уста стали передаваться смутные, но сулившие какие-то перемены слухи, Янош не мог удержаться от искушения и не повидать ту, о ком с такой нежностью вспоминал Танчич. Всю дорогу юноша подбирал слова, какими расскажет ей о подробностях своего сближения с писателем и о том, как увозили Михая с кандалами на руках. Отвергая одну фразу за другой, Янош не заметил, как очутился у двухэтажного дома Беницкого. Он остановился в нерешительности: на каком этаже искать нужную квартиру? Он уже решил постучаться в нижние двери, когда из окна второго этажа высунулась женская голова.
- Кого вы ищете?
- Где живёт госпожа Тереза Танчич?
- Я Тереза Танчич. Что вам угодно?
От неожиданности Янош не мог вспомнить ни слова из тех, что готовил для встречи с женой своего друга.
- Я видел вашего мужа в Броде, - начал он, улыбнувшись. И вдруг запнулся. Улыбка исчезла с его лица.
Тереза откинула голову назад, потом помрачнела снова наклонилась.
- Вы столяр? - спросила она.
- Да. - Янош всё так же непонимающе смотрел на женщину.
- Я очень занята. Мне некогда с вами разговаривать! - Тереза скрылась, хлопнув створками окна.
Юноша удивлённо смотрел ей вслед. Почему она с ним так обошлась? Объяснения он не находил.
Часто после этого мысль о странном поведении Терезы Танчич возвращалась к Яношу. Беспокоило, не сказал ли, не сделал ли он невзначай что-нибудь такое, что могло показаться ей оскорбительным. Дни проходили, и беспокойство притуплялось. Но вчера Янош неожиданно встретил госпожу Танчич. Яношу довелось присутствовать на многолюдном собрании, устроенном "оппозиционным клубом", на которое мог прийти каждый желающий.
Впервые в помещении клуба смешались цилиндры дворян со шляпами и кепками студентов, купцов, ремесленников, рабочих. И впервые Янош услышал громко сказанные слова осуждения австрийскому правительству. Но особенно его взбудоражили требования, оглашённые с трибуны и принятые затем собранием. Незаметно для самого себя Янош стал активным участником движения, которое нарастало с каждым днём в Пеште. Янош рукоплескал ораторам, вместе с другими кричал: "Эльен!", захваченный общим подъёмом. И вместе со всем народом он поднял руку, когда голосовали за "12 пунктов свободы", как назвали требования, перечисленные в принятой собранием петиции. За последние дни Янош не раз слыхал такие слова, как "свобода печати", "национальная гвардия", "равенство всех перед законом", "уничтожение барщины", "освобождение политических заключённых". Но на собрании в устах Петёфи эти слова прозвучали по-иному, они уже не казались сказочно-несбыточными, - люди заговорили о близком их осуществлении… В таком приподнятом настроении Янош вместе с Германом по окончании собрания не без труда протискивался к двери и внезапно лицом к лицу столкнулся с Терезой Танчич. Женщина отвернулась, и Янош успел только заметить недобрый блеск в её глазах… Так тревога вспыхнула вновь, и настойчивее стала потребность найти разгадку непонятной неприязни жены его любимого учителя и друга.
Янош укрепил вывеску, сложил стремянку и направился с ней в ворота - вход в мастерскую был со двора. Молодого столяра манил шум, долетавший из кафе. Там, как и вчера в "оппозиционном клубе", были слышны аплодисменты, крики: "Эльен, Петёфи!"
"Пильвакс" привлёк внимание молодого столяра с того дня, как он увидел Шандора Петёфи у подъезда кафе.
Когда Танчич рассказывал о Петёфи и читал его стихотворения, Янош пытался вообразить, как выглядит поэт. И, когда он увидел его сначала мимолётно у Вашвари, а затем в кафе, он удивился, что Петёфи совсем ещё молодой, задорный человек, с весёлым голосом и озорным смехом.
Янош пользовался каждым удобным поводом, чтобы и заглянуть в чудесный мир "Пильвакса": то надо было исправить стулья или стол, поломанные не в меру пылким спорщиком, то Герману требовалась бутылка вина.
И сейчас, оставив стремянку у дверей мастерской, Янош присоединился к толпившимся около раскрытых окон "Пильвакса" людям, для которых было недоступно дорогое кафе, но которых волновали происходившие там споры. Вскоре, однако, предусмотрительный хозяин кафе Га́шпар Да́рвай закрыл окна, не желая, чтобы за стенами "Пильвакса" услыхали гневные речи. Разочарованный Янош уныло поплёлся в столярную мастерскую, но, уж дойдя до самой двери, неожиданно повеселел. Он вспомнил о невыполненном заказе хозяина "Пильвакса": надо было исправить и отполировать буковую рамку, в которой красовалась цветная панорама Пешта. Вот и повод пробраться в кафе!