Глава десятая
Перед грозой
Пешт ещё не знал о революции в Вене, но весь день 14 марта венгерская столица бурлила. Злобой дня было вчерашнее народное собрание и принятая им петиция, которая начиналась словами: "Да будет мир, свобода, согласие!" Наряду с Петёфи, который отстаивал интерес беднейших слоёв, в выработке "12 пунктов свободы" принимали также участие многие писатели и публицисты, выражавшие интересы разорившихся дворян. Накануне в "оппозиционном клубе" не было достигнуто соглашения о том, кому следует направить петицию. Либералы адресовали её императору, в то время как Петёфи хотел представить петицию прессбургскому Государственному собранию и именем народа принудить депутатов к энергичным действиям. На следующий день споры продолжались в различных политических клубах.
Революционная молодёжь тем временем готовилась к празднеству, посвящённому французской революции, возлагая большие надежды на это собрание, где должны были встретиться десятки тысяч людей. Опираясь на поддержку, можно было включить в петицию требование бесплатно наделить безземельных крестьян землёй, отобрав её для этого у помещиков.
Вечером в "Пильваксе" собрались представители различных оппозиционных группировок и многочисленные представители сочувствующей реформам интеллигенции. Надо было разработать программу готовящегося празднества.
После двухчасовых горячих схваток страсти несколько улеглись. Все сошлись на том, что согласованные "12 пунктов свободы", включающие такие основные требования, как свобода печати, создание национальной гвардии, отмена барщины и обеспечение национальной независимости, являются для начала весьма радикальными реформами.
Боевым вопросом дня стала подготовка к празднеству на поле Ракоци. Ещё до назначенного часа кафе было переполнено. Всех облетела новость, что Петёфи прочтёт "Национальную песню", написанную им специально к этому дню.
Как всегда, с появлением Петёфи накал страстей достиг высшей точки. Но поэт был сосредоточен и дал понять, что шумные овации излишни. Зал притих.
Пал Вашвари предложил первым делом выбрать комитет и поручить ему проведение празднества на поле Ракоци, назначенного на 19 марта. Вашвари хотел прочитать список кандидатов в комитет, но его остановил писатель Мор Йока́и, пришедший в кафе вместе с Петёфи. С напускной серьёзностью Йокаи стал упрекать Вашвари:
- Да где же это видно, чтобы манёвры начинались не с боевого приказа по войскам, а с перечня имён командиров? От тебя, милый Пал, я не ожидал такой оплошности. Но мы это поправим, господа!.. Сейчас Шандор Петёфи прочтёт свою "Национальную песню".
Петёфи вышел на середину зала и в глубокой тишине начал негромко:
Встань, мадьяр! Зовёт отчизна!
Выбирай, пока не поздно:
Примириться с рабской долей
Или быть на вольной воле?Богом венгров поклянёмся
Навсегда -
Никогда не быть рабами,
Никогда!Низок, мерзок и ничтожен
Тот, кому сейчас дороже
Будет жизнь его дрянная.
Чем страна его родная!
Теперь голос поэта звенел, как призывный колокол. Люди вставали со своих кресел, и весь зал стоя повторял слова священной клятвы:
Богом венгров поклянёмся
Навсегда -
Никогда не быть рабами,
Никогда!… Имя венгра величаво
И достойно древней славы.
Поклянёмся перед боем,
Что позор столетий смоем!Богом венгров поклянёмся
Навсегда -
Никогда не быть рабами,
Никогда!Где умрём - там холм всхолмится,
Внуки будут там молиться,
Имена наши помянут,
И они святыми станут.Богом венгров поклянёмся
Навсегда -
Никогда не быть рабами,
Никогда!
Петёфи умолк. Зал загудел от рукоплесканий, словно буря сотрясла стены кафе. Йокаи и Вашвари первые бросились обнимать поэта. Петёфи, бледный, сам чрезвычайно взволнованный, едва успевал отвечать на приветствия друзей, выражавших своё бурное одобрение… Он сразу заметил, что среди других протянувшихся к нему рук была и рука переписчика Риварди.
- Окажите мне великую честь: позвольте мне переписать во многих и многих экземплярах вашу великолепную песню…
- Господа! - вскричал Петёфи в ярости. - Господа! Вы слышали, какая честь мне ниспослана судьбою? Господин Риварди соблаговолил включить меня в свою драгоценную коллекцию автографов! Он заточил в тюрьму Михая Танчича, раскрыв полиции имя автора "Рассуждений раба о свободе печати". Теперь он удостоил и меня своим вниманием…
После короткой паузы, не сводя глаз с оторопевшего переписчика, Петёфи отчеканил:
- Вы включили меня в список знаменитых людей, а не останусь перед вами в долгу, негодяй!
- Вы меня оскорбляете! - глухо произнёс побледневший Риварди. Голос изменил ему.
- Оскорбляю? - засмеялся Петёфи. - Оскорбить можно только достойного, а шпиона я приравниваю к собаке. Но, если ты желаешь удовлетворения, я могу его дать.
Петёфи бросил на стол трость, которую держал, и засучил рукава, обнажившие его тонкие, с прожилками руки.
- Доставай свой нож, который прячешь за пазухой!
Кафе загудело. Риварди стоял неподвижно, растерянно оглядываясь по сторонам.
- У меня так и чешутся руки вышвырнуть тебя из окна!
Петёфи шагнул ближе к ненавистному доносчику, но обернулся, услышав позади:
- Не марай рук, Шандор! - Рослый, мускулистый мужчина лет тридцати, плохо одетый, обросший бородой, стоял на пороге у входа. - Я грузчик, - продолжал он, направляясь к Риварди, - дай-ка я выкину этот вонючий куль за борт!
Сильными руками он сгрёб смешно и беспомощно барахтавшегося переписчика, вскинув его на плечи, и под общий гул потащил к выходу. Молодой человек в карбонарском плаще на плечах услужливо распахнул дверь, и грузчик швырнул свою ношу на мостовую.
Вернувшись, силач в смущении остановился у порога:
- Не взыщите, почтенные господа! Осмелился я сюда прийти потому, что нужное слово должен сказать Шандору. - Обращаясь к Петёфи, грузчик продолжал: - Не узнаёшь меня, Шандор? - и, видя недоумение на лице поэта, добавил всё так же простодушно: - Где тебе помнить всех, кого счастливая судьба столкнула с тобой!.. О я не забуду Петёфи, пока жив! Да и ты никогда не забудешь австрийской казармы… Не встаёт она ночью перед твоими глазами?
- Аро́нфи! - крикнул Шандор, просияв.
В памяти промелькнуло широкое доброе скуластое лицо крестьянского парня Аронфи Бе́рени, обряженного в тесную солдатскую форму. Тосковал, тосковал Аронфи, страдая больше всех от издевательств и зуботычин, и полез в петлю… Вспомнил поэт и про свои собственные казарменные мытарства.
А Берени, широко улыбаясь, продолжал:
- Ты меня из петли вынул да ещё накричал как дует: "Жалкий трус! Уйти из жизни без борьбы! Да разве так делает человек! Какой же ты мадьяр!" С тех пор прошло целых семь лет. Я отбыл каторгу австрийской казармы полностью. А потом стал грузчиком. Прибыл я только что на пароходе "Вена" и пришёл сказать тебе: коль время приспело, веди куда знаешь. За тобой пойду без оглядки. Так больше жить нельзя! Вена поднялась! Скажи, Шандор, не настал ли и наш черёд?
- Аронфи, друг мой! Повтори! Ты сказал: "Вена поднялась!.."
Аронфи посмотрел по сторонам:
- Как же это? Да неужели вам неизвестно? В Вене революция! Меттерниха прогнали. Народ добыл оружие, на улицах - баррикады…
Петёфи одним прыжком вскочил на стол. Лицо его горело, глаза искрились.
- Земля разгневалась! За Луи-Филиппом в преисподнюю последовал Меттерних! Чей черёд сейчас?
Кафе загудело от радостных, восторженных криков.
- Довольно! - Петёфи нетерпеливо замахал руками. - Довольно! Мы долго и без устали восторгались. Пора переходить к действиям! И завтра же! Послезавтра может оказаться слишком поздно!
- Скажи, с чего начинать, Шандор? - спросил Вашвари со спокойной деловитостью, точно речь шла о будничной программе.
- Свобода печати - вот первый шаг революции, ответил Петёфи в тон Вашвари, как будто перед ним лежал готовый план. Поэт обвёл всех глазами, но никто не произнёс ни слова. - Или есть ещё глупцы, которые воображают, что без свободы печати народ может быть свободен?
- Среди нас нет таких глупцов! Я предлагаю немедленно обойти университетские факультеты, договориться с медиками, юристами, историками. Пусть завтра рано утром все соберутся здесь.
* * *
Вся прислуга кафе собралась в зале. Белые поварские колпаки мелькали среди чёрных цилиндров. Яноша повар впустил в кухню, и молодой столяр незаметно для себя тоже перешагнул запретную черту и теперь не спускал восторженных глаз с Аронфи.
Петёфи говорил грузчику:
- Тебе, надеюсь, не надо подсказывать, чем ты должен заняться с утра?
- Надо бы, Шандор! Дело-то начинается для меня непривычное!
- И для меня непривычное! Только я уже давно и много о нём думал… Ступай с рассветом на ярмарку и зови крестьян, ремесленников, подмастерьев в город. Чем больше соберётся народу, тем вернее будет дело. Ну, а там видно будет: утро вечера мудренее.
- Расходитесь, господа! - Вернувшийся из разведки хозяин был встревожен. - Риварди пожаловался. Сюда идут полицейские.
- Много ли их? - спросил Петёфи, рассмеявшись. - Ты, Гашпар, верен себе. Для тебя сильнее кошки зверя нет… С такими, как ты, революции не сделаешь!
- Не шутите, господин Петёфи! Не вам, а вашему приятелю Аронфи грозит опасность…
- Послушай, Шандор, - вмешался Вашвари, - а ведь Гашпар прав. "Пильвакс" может окружить полиция. Город спит, и никто не придёт к нам на помощь. Завтра предстоит решительная схватка. Нельзя терять голову.
Петёфи улыбнулся другу:
- Эх, чешутся у меня руки, но должен подчиниться твоей несокрушимой мудрости!.. Быть тебе первым министром свободной Венгрии! Но как же Аронфи? Ему и впрямь сейчас нельзя попадаться на глаза полиции.
- Я знаю, где он может провести ночь… - сказал Вашвари. - Слушайте, Аронфи! Рядом с "Пильваксом" находится мастерская краснодеревца Германа. Там работают хорошие люди. Они встретят вас радушно. Я провожу вас. Германа я знаю давно, он смастерил мне уже не одну превосходную вещицу.
И Вашвари повёл грузчика на кухню; но тут увидел Яноша, которого немало обрадовали слова Вашвари.
- Вот это кстати! Знакомься, Янош, с добрым вестником из Вены… Да ты, наверно, слыхал всё, что здесь говорилось?
Янош подтвердил кивком головы:
- Знаю всё… Я сам провожу. Не трудитесь.
Вашвари вернулся к Петёфи, который собирался уходить вместе с Йокаи.
- Мы ждали тебя, - сказал Петёфи. - Идём с нами! Надо хорошенько обсудить завтрашнюю программу. Идём! Пусть квартира Петёфи станет штабом революции!
Герман встал навстречу Аронфи, достал из шкафчика бутылку сливовицы, два стакана и поставил их на стол.
- Что ж только два? - Аронфи подмигнул Яношу, расплывшемуся в улыбке.
- Он не пьёт, - объяснил Герман.
- Ну, для такого дня стаканчик за компанию! - настаивал Аронфи.
Янош заколебался. Заманчиво было на равной ноге с таким силачом потягивать пьянящий напиток. Однако, поборов искушение, он отказался.
- Здоровый парень, - не отступался Аронфи, - а вроде красной девицы!
Яношу стало неловко, но он отмалчивался. Вступился я за него Герман:
- Видишь, тут какое дело… Отец его на этот счёт больно строг. Сам никогда не пил.
- Что, помер?
- Жив, да в бегах. Вот сын и совестится. Я не раз предлагал - ни-ни!
- Тогда другое дело. Выпьем за отца-бетьяра! Авось скоро дома будет… К тому дело идёт!
- Как сказать… - Недоверчивый Герман не много надежд возлагал на предстоящее выступление, которое готовили друзья Петёфи. - Вот ты, к примеру, рассказал что было в Вене. Ну, положим, прогнали Меттерниха, одним лихом меньше стало. А вот насчёт земли как? Говорили, барщину отменят - это бы хорошо! Насчёт барщины слыхал я и на вчерашнем собрании, ну, а насчёт земли-то как? Вчера записали эти "Двенадцать пунктов свободы". Так ведь там насчёт земли ни слова. А что крестьянину свобода без земли? Что ему с ней, с такой свободой, делать? Гуляш из неё не сготовишь!
- Погоди ты! - Аронфи с досадой отставил стакан. - Кто же этого не знает. А ты в толк возьми другое. Дом-то не сразу строится… Разве не так? - обратился Аронфи за поддержкой к Яношу.
Тот улыбнулся, но промолчал. Аронфи настаивал:
- Нет, ты скажи, как ты своим молодым разумом понимаешь?
Покраснев, Янош решился:
- Я так полагаю: рубить надо под корень. Михай Танчич не раз говорил мне ещё до своего ареста: отобрать у господ землю и даром раздать её крестьянам!
Ответ юноши понравился Аронфи.
- Правильно! Завтра мы с тобой это дело и предложим мужикам на ярмарке.
- Этак-то вы действительно нагоните народу немало! - Герман поднял стакан. - Ну, помогай вам бог!
Аронфи чокнулся с ним и сказал:
- А ты разве не пойдёшь с нами?
- Как не пойти! Я ведь мать свою в неурожайный год в деревне схоронил… Не забыл про это, хоть и стал краснодеревцем и в городе живу.
Глава одиннадцатая
"Шей, жена, скорее знамя!"
Шандор Петёфи и его друг Мор Йокаи были так стеснены в средствах, что снимали совместно небольшую квартирку на Табачной улице.
Скромное жилище было обставлено очень скудно. Выходя замуж за бедняка поэта, Юлия Сендрей не взяла с собой ничего из богатой обстановки, с которой легко рассталась, не привезла даже любимого пианино. В квартире почти совсем отсутствовала мягкая мебель, картины.
Зато стены украшали портреты деятелей французской Революции 1789 года, поэтов Беранже и Гейне, Байрона и Шекспира.
14 марта в квартире поэта было тихо. Петёфи ушёл с утра. Тишина нарушалась только шуршанием шёлковой ткани, позвякиванием ножниц и быстрыми движениями иглы, втыкаемой в упругий шёлк. Юлия Петёфи сосредоточенно работала, склонившись над столом, на котором лежали наваленные в беспорядке кружева, ленты, кучки бисера, цветные лоскуты. Сделав несколько стежков, она отводила руку с недошитым корсажем в сторону, поочерёдно прикладывала к нему ту или иную отделку, что-то обдумывала, хмуря брови, морща высокий белый лоб. Так повторялось несколько раз, пока она наконец не находила то, что ей нравилось: тогда на лице вновь появлялось беззаботное выражение.
Перед Юлией стояла нелёгкая задача: в её распоряжении было всего несколько дней до празднества, которое пештская молодёжь решила устроить на поле Рако в ознаменование революции, совершившейся во Франции. Юлия работала не покладая рук. Несомненно, женщины столицы не преминут воспользоваться этим случаем и наденут национальные мадьярские костюмы. Юлия знала, что и там, среди тысяч собравшихся, её встретят как жену и друга самого любимого поэта Венгрии, и она хотела в своём наряде отразить мысли и чувства, которыми жил Шандор Петёфи, и тем самым заявить, что она их разделяет…
Петёфи восхищался деятелями французской революции 1789 года. Стоило Юлии поднять голову от работы, на неё глядели со стен их суровые лица. Беззаветно любя отчизну и воспевая её в стихах, Петёфи мечтал увидеть Венгрию свободной, озарённой теми же идеями, какие всколыхнули сейчас Францию. Любовь питала его творчество; Юлия была постоянным источником его поэтического вдохновения. Петёфи сам говорил об этом, не таясь от других. В письме к другу он объяснял: "Ты просишь описать Юлию… Но для того, чтобы изобразить её душу во всём блеске и пламени, я должен был бы обмакнуть перо в солнце". Однажды в ответ на восторженный отзыв Юлии о его стихах, родился экспромт:
Ты, милая, твердишь, что я хорош!
И ты права отчасти, это верно.
Но я при чём? Источник ты сама
Того, что, может быть, во мне не скверно.Заслуга ли земли в том, что она
Дарит цветами нас, дарит плодами?
Да родила б она хоть стебелёк,
Когда б не солнце с яркими лучами?
Юлия сама была натурой одарённой, и страсти в её кипели с не меньшей силой, чем у мужа. Но источник их был несколько иной: Юлия была честолюбива. Она не сомневалась, что войдёт в историю вместе с Петёфи. Петрарка имел свою Лауру, Данте - Беатриче. Рядом с Шандором будет стоять Юлия.
До того, как она соединила свою судьбу с поэтом-скитальцем, богатые щёголи искали её внимания. Успех кружил ей голову. И вот на её пути встал Петёфи. Трудный путь прошёл он, пока не стал наконец признанным поэтом. Терпел холод, нужду, унижения. Трудности не только не сломили его духа, но ещё больше закалили. Сыну мясника Петёфи было нелегко получить право на учение, но он его завоевал и стал настолько знающим человеком, что мог поспорить с любым аристократом, кичащимся своим образованием, приобретённым с детских лет в лучших школах. Кем только не был Петёфи, прошедший пешком по всей стране!.. Пробовал свои силы и на актёрском поприще, с отчаяния ушёл добровольно в солдаты, но скоро покинул военную службу из-за слабого здоровья.
Все эти невзгоды остались позади. Долго не хотело венгерское общество признать пришедшего из низов поэта: уж очень мятежной была его душа, неуёмными - стремления, дерзким - язык.
Ещё до встречи с Шандором Юлия знала о его бесстрашии, о резких обличениях, которые он бросал в лицо своим политическим противникам. Не раз слыхала она из уст окружавших её аристократов слова ненависти по адресу любимого народом поэта. Обладавшая изящным литературным вкусом, Юлия не могла остаться равнодушной ни к нежно-лирической, ни к страстно-взволнованной гражданской поэзии Петёфи, но всеми силами противилась её чарам, так как в воображении девушки их автор был грубый, неотёсанный человек. Так настроенная, она встретила Шандора сдержанно и настороженно. И сразу же заняла оборонительную позицию. Но лёд вскоре растаял. Мало слов сказал ей Шандор в их первую стречу, но за каждым словом, говорил ли он о природе и о любимых литературных героях, Юлия чувствовала скрытое признание: "Люблю!"
Девушка не ошиблась. Поэт глядел на неё и думал: "С этой минуты считаю, что я живу, что существует мир!"