Много раз прикидывал Иштван, как бы почтительно объяснить графу, что крестьяне и впредь готовы усердно трудиться на благо его сиятельства, но только просят защиты от несправедливостей Калиша. Но мысли не укладывались в слова. Мешали дурные предчувствия, которые зародились в его душе в ту минуту, когда он узнал, что карету графа сопровождали вооружённые стражники пештской полиции. Никогда, ни в один прежний приездов графа, этого не случалось. Кучер графа поведал Иштвану о столичных новостях и тревожных слухах. Неспокойно стало на венгерской земле, народ начал роптать, там, то здесь вспыхивают крестьянские бунты.
- Наш молодой граф выезжал с кавалерией на усмирение, - говорил кучер. - Я сам слыхал, как он рассказывал об этом своему батюшке, когда я вёз их в Буду.
Рассказы кучера смутили Иштвана. Не то чтобы он боялся за себя. Вдвоём со своей Иштванне он как-нибудь проживёт. Старший сын служит в солдатах, младший работает на конном заводе; там они плохо ли, хорошо ли, но хлеб за службу свою получают… "Нам с Марикой много ли надо? Силой бог нас не обидел. И без коровы проживём, если корма не станет… Другим-то, у кого дети малые, тем-то ведь хуже". И эта ответственность за других, за которых надо похлопотать перед барином, тревожила Иштвана.
Участники охоты постепенно съезжались, парк огласился лошадиным ржанием.
Не без удовольствия заметил Иштван своего сына среди конных загонщиков. Иштван отнёсся безучастно к рассказу о том, как Янош укрощал дикого коня. Отец не видел в этом ничего особенного. Не понял он и того, за что разгневался граф на Миклоша, - в конце концов всё обошлось благополучно. Граф даже поощрил Яноша и велел дать ему коня для участия в барской охоте. Как за него не порадоваться?
И в самом деле, сидя в расшитом серебром седле на стройной Грозе, не перестававшей перебирать ногами, Янош выглядел щёголем. Калиш отменно нарядил всех барских слуг для участия в охоте, выдал всем сёдла, уздечки и попоны из барских кладовых.
Янош держался в седле прямо, приподняв плечи, чтобы казаться выше и старше своих лет. Его короткая белая холщовая рубаха без застёжки, только с завязками на шее и на груди и с широкими рукавами, была заправлена в светлые просторные, тоже холщовые шаровары. Кожаный пояс со множеством металлических украшений стягивал гибкую талию юноши. На широкополой шляпе развевалось перо цапли - отличительный признак праздничной одежды. В опушённых длинными ресницами карих глазах, сейчас широко раскрытых, отражались довольство и безмятежность. Он не думал сейчас ни о чём, кроме того, что он красуется на коне, что на нём парадная одежда и что его заметят все гости.
Убор Грозы - чепрак, узда и седло - отливал синевой даже при тусклом свете пасмурного утра. Лошадь всё время проявляла беспокойство, и юному всаднику надо было непрерывно следить за ней: она не терпела продолжительного стояния на месте и не признавала дисциплины в конном строю. С того дня, как молодому чикошу удалось впервые покорить ее дикий нрав, прошло две недели.
Всё это время Янош с помощью Миклоша неустанно объезжал Грозу, стремясь приучить ее к послушанию и к совместному бегу с укрощёнными лошадьми. Сперва Гроза бешено сопротивлялась, и приходилось затрачивать много труда, чтобы заставить её следовать в нужном направлении. Она шарахалась в сторону и готова была скакать в любом направлении, кроме того, в каком мчались остальные лошади. Именно это могло погубить Яноша и Миклоша на предстоящей барской охоте. В тот небольшой срок, который был в их распоряжении, они отчаянно боролись с буйным характером Грозы. В конце концов её сопротивление было ослаблено, а затем и сломлено.
Миклош был все время настороже и держался на своей Стреле поблизости от молодого друга Яноша. Он был одет как заправский чикош: на плечи лихо накинут короткий доломан с блестящими металлическими пуговицами; с широких штанов на высокие кавалерийские сапоги спадает густая бахрома; из-под полей шляпы, украшенной лентами и букетиком левкоев, спускаются длинные пряди волос, обильно умащенных растительным маслом.
В парке, на площадке перед графской усадьбой, постепенно нарастало оживление, а когда выехали кареты и открытые коляски для дам, начали выходить из дома и гости. Наконец появился Калиш и объявил, что охота состоится.
Всё сразу пришло в движение. Выстроились в порядке конные и пешие загонщики, появились псари, готовые по первому сигналу доезжачего спустить со свор породистых борзых. Их широкие медные, начищенные до блеска ошейники щетинились острыми стальными зубьями - защита против смертоносных клыков кабана. В предчувствии близкой травли встревоженные собаки перекликались друг с другом, ещё усиливая напряженность ожидания собравшихся охотников. Взоры всех были теперь устремлены на широкий портал графского дома. На треугольном фронтоне, который поддерживали стройные колонны, выделялись лепные львы на графском гербе.
Наконец тяжелые двери медленно раскрылись, привратники вытянулись в струнку. Спустя минуту вышли граф с графиней в окружении гостей и стали медленно спускаться по ступеням портала. Последним сошеё молодой Фения, ведя свою любимую собаку Серну. Поджарая, на тонких ногах, с длинной узкой мордой, Серна ничем особенно не выделялась среди других борзых. Но во всей округе аристократы, увлекавшиеся охотой, знали Серну, потому что она славилась стремительностью атаки, быстротой и рекордной силой толчка передних лап. Тибор Фения гордился своей собакой и с удовольствием предвкушал, как она в авангарде рассвирепевших борзых первая вступит в единоборство со взбешенным вепрем.
Между тем граф обходил выстроившихся охотников. Оживлённый, улыбающийся, он радушно отвечал на приветствия, расспрашивал доезжачего о собаках и, заметив среди пеших загонщиков Иштвана Мартоша, подошел поближе и осведомился у него, тут ли Янош, слушается ли Гроза.
Обрадованный такой лаской, предвещавшей успех делу, которое ему поручили крестьяне, Иштван низко поклонился и невнятно пробормотал:
- Покорно благодарим, что не оставляете вашими милостями. Мальчишка-то, ваше сиятельство, привыкал к лошадям с трех лет…
Но граф не дал себе труда выслушать Иштвана и проследовал дальше. Молодой граф был удивлен, увидев Яноша на Грозе, которая послушно держала общий строй.
Страстный лошадник, Тибор Фения интересовался подготовкой к охоте и в дни, предшествовавшие ей, частенько бывал на конном заводе отца. Он с любопытством смотрел на неукротимую Грозу, и, когда однажды захотел попробовать на ней своё наездническое искусство, Миклош испуганно остановил его и объяснил, как опасна эта лошадь. Тибор, слывший знаменитым кавалеристом, был уязвлён, однако не решился сесть на Грозу после такого предупреждения. Теперь, увидев покорённую кобылицу, он невольно высказал вслух своё удивление:
- Да та ли это лошадь в самом деле!
Перехватив восхищённый взгляд, брошенный на Грозу его товарищем и гостем Гейнцем, тоже кавалеристом австрийской армии, Тибор злобно добавил:
- Впрочем, она ещё себя покажет и сбросит этого… конюха.
Гейнц знал о неудачной попытке Тибора обуздать Грозу. Желая поддразнить приятеля, он сказал:
- Пари держу, что не сбросит. Он сидит как опытный наездник.
- Пари? - Глаза Тибора сверкнули из-под густых бровей. - Готов держать пари на что угодно.
- Если ты так уверен, что ж, ставь свою Серну!
Генрих Гейнц давно мечтал приобрести любимицу Тибора - тонконогую Серну. Граф недовольно поморщился, но отступать было поздно.
- Согласен! - мрачно сказал он.
- Подтверди, что уступаешь мне Серну, если мальчишка выдержит испытание.
- А если не выдержит?
- Что ж, тебе нравился дорожный несессер, что батюшка привёз мне из Англии. Охотно ставлю его взамен Серны.
- Идёт!
Сделав несколько шагов, старший граф Фения обернулся и приказал Калишу:
- Позовите того молодого объездчика… Забыл, как вы его называли.
- Янош Мартош, ваша светлость.
- Да, да, Мартош!
От неожиданности Янош растерялся и не трогался с места.
- Чего же ты? - крикнул ему забеспокоивший Миклош. - Столбняк напал с испуга? Давай шенкеля, да только не резко! Поводья на себя, сколько есть силы! Пошёл! Не торопись!
Ободряющий тон Миклоша не сразу, однако, вернул юноше самообладание.
Растерянность всадника молниеносно почувствовала лошадь. Первый посыл ногами был нетвёрдый, в резком рывке поводьями сказалась неуверенность наездника. Этого было достаточно, чтобы успокоившаяся на время непокорная лошадь вновь проявила строптивость. Гроза стала пятиться назад и кружиться. Янош более энергично сжал ногами бока лошади, ослабил поводья и поднял хлыст. Проделав всё это без промедления и решительно, Янош не дал разыграться буйному нраву лошади, и, покружившись на месте, она рванулась вперёд, но, сдержанная всадником, пошла рысью.
Молодой граф испытал чувство острой досады. Он славился среди офицеров своего полка искусством верховой езды, умел держать в подчинении горячих и норовистых лошадей. А тут вдруг отступил перед дикой Грозой, и на ней красуется какой-то мальчишка-табунщик, да ещё в присутствии насмешника Гейнца! И он, Тибор, вдобавок рискует проиграть любимую собаку!
Он перевёл взгляд с Яноша на неукротимую лошадь, с неё - на рвавшуюся со своры Серну.
И вдруг у него мелькнула коварная мысль. Он знал о ненависти степных лошадей к собакам, о том, что на венгерских конских пастбищах не пользуются услугами собак. Гордая степная лошадь не терпит их присутствия, и, если к косяку таких лошадей приблизится бродячая собака, ей несдобровать: табун накинется на неё и убьёт. Гроза в этом отношении не представляла исключения.
Тибор недолго думая спустил Серну со своры. Обрадованная неожиданно полученной свободой, Серна встряхнулась, прыгнула, весело помахивая хвостом, и очутилась совсем рядом с Грозой. Ноздри лошади угрожающе раздулись. Она шарахнулась в сторону, собака игриво кинулась к ней. Гроза в исступлении лягнула Серну задними ногами, отбросив её на несколько шагов. Янош попытался сдержать Грозу, но, раздражённая, не подчиняясь седоку, она несла его в глубь парка. А на земле тяжело раненная, жалобно взвизгивая, лежала Серна.
Этого Тибор не предвидел. Оба Фении, отец и сын, пришли в неистовство.
- Схватить! Запороть! В тюрьму! - кричал старший Фения, гневно глядя на управляющего. - Вот до чего у вас дошло!
Обескураженный, Калиш подал знак стражникам, и они тотчас помчались вдогонку за Яношем. Тибор Фения, злобно нахмурив брови, проверил заряды в пистолете и тоже вскочил на коня. Помрачневший граф направился к гостям. Миклош спешился и подошёл к растерявшемуся управляющему:
- Дозвольте ехать вдогонку. Им не совладать с Грозой. Мальчишку убьёт и сама расшибётся!
- Скорее, скорее! - заторопил его управляющий и поспешил вслед за графом.
Иштван слышал приказ барина: "Запороть! В тюрьму!" Он не ожидал такой жестокости от графа. Правда сын заслужил наказание за то, что не справился: поморить голодом, продержать взаперти, можно и уши надрать… но подвергнуть парня такому позору - заточить в тюрьму, высечь… Нет, это наказание было несоразмерно проступку.
Обуреваемый одним только желанием спасти сына Иштван вышел вперёд, когда граф проходил мимо за гонщиков:
- Ваша милость!..
- Ты?.. Чего тебе?
- Прошу милосердия для сына… - продолжал смиренно Иштван.
Граф побагровел от злости.
- Ваше сиятельство, молод он… - Голос Иштван дрожал. - Не губите малого… Мы уж отслужим всё, душой…
Как ни старался граф сдержаться, чтобы не обнаружить перед гостями своей ярости, его взорвало:
- Всей душой отслужите? Хороша семейка! Один лучше другого! Младший сынок, болван, не умеет поводьев в руках держать. Старший ещё того лучше: отказался служить императору, удавился в казарме на позор всему полку!
- Имре! - вскричал в отчаянии Иштван. - Имре сгубили!.. Теперь и второму черёд?.. - И, как будто только сейчас страшная правда дошла до сознания смиренного раба, он повторял оторопело: - Имре!.. Имре сгубили! Люди добрые, помогите!..
В своей мольбе он обращался к таким же, как он, обездоленным крестьянам, которые одни могли сейчас его понять, но рука его просительно тянулась к барину и робко коснулась полы длинной охотничьей куртки графа.
Прикосновение Иштвана вызвало новый приступ ярости у Фении.
- Прочь, негодяй! - крикнул он, брезгливо стряхивая его руку.
Графский окрик был для покорного крестьянина последней каплей. Все обиды, унижения, несправедливости, скопившиеся за годы, нахлынули на него в какой-то короткий миг прозрения. Он отпрянул от графа, опалённый внезапно вспыхнувшей ненавистью. Рука судорожно сжалась в кулак.
- Проклятье тебе! - грозно прогремел его голос. Будь проклят ты, кровопийца! Пусть сгинет весь твой род!
Графа передёрнуло. Он не был суеверен, но в этом проклятии взбунтовавшегося раба ему почудилось какое-то зловещее предзнаменование. Он поднял стек не то для удара, не то для защиты. Но стражники уже окружили Иштвана:
- По сто палок каждому: отцу и сыну! Да так, чтобы другим было неповадно! - шипел Фения, задыхаясь от злобы.
Калиш поспешил ему на помощь:
- Ваше сиятельство…
Резко повернувшись, граф увидел отчаянное лицо управляющего и сразу спохватился. В присутствии гостей воспитанник Англии не должен был терять самообладания.
Не повышая голоса, он распорядился:
- Трубите сбор охотникам!
* * *
Вначале Янош даже и не делал попыток осадить лошадь, думая только о том, как бы удержаться в седле. Разъярённая Гроза вернулась в первобытное, дикое состояние. Она неудержимо стремилась вперёд, и Янош со страхом вспомнил о верстовом столбе, о который лошадь однажды уже намеревалась размозжить ему череп…
Гроза вдруг сделала сильный рывок, резко свернула на свободную от деревьев лужайку и помчалась к воротам, открывавшим дорогу в вольные степи.
Конский топот позади заставил Яноша оглянуться. Только сейчас он заметил погоню, однако он был далёк от мысли, что силящиеся его настигнуть люди посланы графом для того, чтобы его наказать.
Первым приблизился к нему Миклош на своём резвом коне. Ещё издалека он крикнул:
- Граф приказал схватить тебя!.. Скачи к Чёртову болоту, что на земле Гуваша, отпусти лошадь, спрячься в камышах!
Поравнявшись, Миклош вытащил из-за пояса бич и протянул молодому другу:
- Возьми, он может тебе пригодиться!
Янош схватил бич чикоша, но не успел вымолвить ни слова. Миклош свистнул и огрел хлыстом Грозу. Лошадь рванулась с новой силой.
Расстояние между Миклошем и Яношем стало увеличиваться, и, когда стражники нагнали Миклоша, Янош был уже далеко.
Янош не чувствовал ни ветра, яростно атаковавшего его шляпу, ни тяжёлых дождевых капель, ударявших о её широкие поля. От бешеной скачки захватывало дух. Лошадь теперь чутко отвечала на каждое движение поводьев. И то, что эта непокорная и гордая лошадь понимает его желания и подчиняется им, радостно пьянило Яноша.
Неудержимо стремясь вперёд, он потерял ощущение пространства и не заметил, как миновал большой пруд, в котором плавали лебеди, гуси и утки, не заметил на перекрёстке ветряной мельницы и очнулся, лишь когда показался пограничный столб, за которым начиналась земля Гуваша.
Янош оглянулся - погоня изрядно отстала. Грозе следовало дать передышку, и всадник перестал её понукать. Лошадь перешла на крупную рысь.
Вскоре показалась тропинка, по которой можно было добраться ближним путём до моста через Надь-Кату. Но недолгую передышку получила Гроза. Позади снова послышался топот копыт. Янош встрепенулся, колени сами сжали бока лошади - Гроза послушно рванулась
Глава седьмая
Встреча на мосту
Узкое ложе быстрой реки Надь-Каты, берущей начало у холмистых окрестностей Хатвана, когда-то достигало самых пастбищ графа Фении и здесь раздавалось вширь, покрывая огромную лощину. У города Ясбереня река снова сужалась и мчалась стремниной к Сольноку чтобы отдать там свои воды могучей Тиссе. Но светло-жёлтый горный лёсс, который из года в год обогащал почву полей, постепенно засорял русло реки, и теперь по графским землям она текла узенькой лентой.
В прежние времена оба берега соединял широкий каменный мост. О нём теперь напоминали лишь огромные быки, которые торчали из болотистых берегов Надь-Каты. Для переезда через реку навели новый деревянный мост, такой узкий, что повозки могли двигаться одновременно лишь в одну сторону.
В полдень того самого дня, когда над семьёй Иштвана стряслась беда, на мост взбиралась карета Гуваша, запряжённая тройкой лошадей. Повозка и упряжь напоминали о былой роскоши. Не совсем стёрлась позолота вокруг дверцы, не вовсе потускнело серебро, украшавшее изрядно поношенную шлею.
Как ни понукал лошадей кучер, они с трудом преодолевали ухабы, рытвины и торчащие из земли столбы, на которых прежде держался предмостный настил из досок.
Плачевное состояние мадьярских проезжих дорог объяснялось тем, что правительство не давало денег ни на прокладку новых, ни на ремонт старых. Денежное участие дворян в этом деле было добровольным, и каждый старался поживиться за счёт соседа. Мост связывал земли двух владельцев, и на них обоих лежала забота о поддержании его в порядке. Калиш сваливал ремонт моста на Гуваша, последний, в свою очередь, негодовал, что такой богатый помещик, как Фения, пытается возложить сравнительно большие расходы на малоимущего соседа. Мост давно бы развалился, если бы крестьяне, щадя свои телеги и лошадей, не укрепляли его время от времени по своему почину. Они исправляли его каждый раз, когда надо было провезти воз дров, сена или зерна то в хозяйские амбары, то на склады австрийской армии.
Напрягая все силы, лошади наконец втащили экипаж на мост. Из окна кареты показалась голова Лайоша Кошута. Печальным взором посмотрел он вокруг.
- Если бы мост принадлежал тебе одному, ты не довёл бы его до такого состояния! - бросил он упрёк своему спутнику.
Даниэль Гуваш смутился. Он попробовал отделаться шуткой:
- Что спрашивать с "лапотного дворянина", как прозвал меня мой сиятельный сосед!
Лайош Кошут неодобрительно взглянул на собеседника, но ничего не сказал. "Даниэль всегда мало интересовался деревней. Фабрика - это другое дело, она ему по плечу. Никогда по своей воле Даниэль не перебрался бы в имение. Он так и прожил бы всю жизнь в Прессбурге, если бы не история с мадам Гох…"