Кошут и Гуваш дружили со школьной скамьи. В последнее время они встречались не часто, но после окончания юридического факультета друзья детства были связаны постоянной работой в Государственном собрании. Местом заседаний венгерского Государственного собрания австрийское правительство назначило город Прессбург, расположенный близ границы, недалеко от Вены. Это было сделано с целью отдалить венгерское национальное собрание от Пешта - центра общественной жизни Венгрии.
Гуваш поступил к одному из депутатов Государственного собрания в качестве парламентского секретаря. Кошут уже и тогда проявил свои блестящие способности и был на виду, хотя и занимал скромное место. Он был доверенным лицом барона Гуниа́ди и замещал его в Государственном собрании во время его отсутствия.
Это была пора, когда июльская революция 1830 года во Франции дала новый толчок освободительному движению европейских народов и когда варшавское восстание снова вызвало прилив симпатий венгерской молодёжи к своим польским соседям. Вокруг парламентской молодёжи создавались кружки, хотя и не имевшие определённой политической программы, но вдохновлённые идеей свободы.
В прогрессивном прессбургском обществе активную роль играли так называемые юраты, к которым был близок Гуваш. Юраты были молодые люди, получившие главным образом юридическое образование и допущенные присутствовать на заседаниях Государственного собрания, правда в части зала, отгороженной специальны барьером от депутатских мест. Оппозиционно настроенные, юраты были весьма деятельными, выполняли поручения депутатов, переписывали для них парламентские документы и вели корреспонденцию от их имени. Кошут часто прибегал к их услугам, так как в то время стенография ещё не существовала, официально протоколы не велись и газеты не печатали отчётов о заседаниях Государственного собрания. Не получая ничего за свои труды, юраты добровольно вели протоколы, которые так нужны были Кошуту для его рукописной, а впоследствии литографированной газеты.
Группа передовой молодёжи, к числу которой принадлежал и Гуваш, пыталась бороться с застоем в культурной жизни прессбургского общества, с жестокими цензурными ограничениями, мешавшими развитию национальной венгерской культуры. Обратила она внимание и на немецкий оперный театр; директриса его, госпожа Гох, угождая вкусам "золотой молодёжи", не допускала на сцену произведений настоящего искусства. Тщетно обращались к госпоже Гох юраты и их друзья с просьбой освежить репертуар и обогатить его классическими произведениями. Госпожа Гох не внимала их просьбам. К тому же в один прекрасный день в городе стало известно, что без всяких оснований она уволила из театра популярного в Прессбурге венгерского дирижёра Се́дервари и заменила его никому не известным немцем, своим родственником. Это переполнило чашу терпения. Компания Гуваша, заручившись поддержкой друзей из богатой аристократической молодёжи, среди которых были также сторонники национального венгерского просвещения, решила перейти от слов к делу и проучить мадам Гох.
Сказано - сделано. Знатная молодёжь, располагавшая свободными деньгами, скупила билеты, раздала юратам и их друзьям. В назначенный день театр был переполнен.
Погас свет, занавес медленно пополз вверх, а когда он исчез совершенно, из ложи подали условный сигнал и партер начал "концерт". Пронзительные свистки слились с завыванием и беспорядочными криками сотен людей. В этом хаосе можно было лишь разобрать скандируемые слова: "Директрису на сцену!" Актёры убежали за кулисы, сцена оставалась две-три минуты пустой, но директриса не показывалась. Публика продолжала неистовствовать. Вдруг сверху стало спускаться большое полотно с женским портретом. Одновременно на сцене появилась директриса. Тотчас в неё полетели из партера тухлые яйца, гнилые яблоки, связки лука. Госпоже Гох не осталось ничего иного, как спастись бегством, и летящие ей вслед "снаряды" изрешетили сверху донизу женский портрет. Под общий дикий шум и свист занавес опустился, и публика даже не успела разглядеть, под чьим портретом искала себе защиты директриса театра.
Только час спустя, когда молодёжь собралась в кафе "Зелёный бук", стало известно, что портрет на транспаранте, который подвергся обстрелу тухлыми яйцами и гнилыми овощами, изображал императрицу Каролину Августу! Оказалось, что портрет был заготовлен ввиду предстоявшего дня рождения императрицы и директриса воспользовалась им для защиты от разбушевавшихся зрителей: она никак не ожидала, что публика осмелится пустить в ход тухлые яйца, рискуя угодить в лицо высочайшей особы.
Продолжение этой истории было тесно связано с Кошутом. К этому времени он приобрёл литографский станок, что позволило его рукописной газете получить ещё более широкое распространение. В очередном отчёте-письме Кошут использовал комическое происшествие в театре для пламенного комментария о плачевном состоянии национального театра, о помехах, чинимых развитию венгерской национальной культуры.
Тайные агенты полиции, следившие за почтовой перепиской частных лиц, перехватили литографированное письмо Кошута, в котором шла речь о скандале в театре, и переслали венским властям. Те начали действовать, и вскоре в отсутствие Кошута в его квартиру явились жандармы и унесли литографский станок. С трибуны Государственного собрания Кошут заявил протест, назвав действия властей оскорблением Государственного собрания, так как, будучи заместителем депутата, Кошут пользовался теми же правами неприкосновенности жилища, как и сами депутаты. Среди либеральной оппозиции сообщение Кошута вызвало большое возбуждение.
Но в это время более важные события отвлекли внимание Государственного собрания. В целом ряде комитатов начались аресты либеральных членов комитатских управлений. Против них было возбуждено дело об измене государству. Однако террор Меттерниха не принёс умиротворения. Напротив, выступления оппозиции стали ещё громче и резче. Кошут в своей рукописной газете выражал гнев страны.
"Преследование молодёжи и либералов, - писал он, - это настоящая парфорсная охота, с той, впрочем, разницей, что не псы нападают на волков, а, напротив, кровожадные волки грызут верных своему делу собак. Но пусть знают наши враги: счастье штыка переменчиво!"
Вскоре после рассылки нескольких десятков экземпляров этого номера рукописной газеты Кошут был арестован и препровождён в будайскую тюрьму.
Гуваш тотчас покинул Прессбург, уехав в деревню. Он сделал это вовремя: после его отъезда за ним приходила полиция.
Попав в объятия родителей после шумных перипетий в Прессбурге, Гуваш был счастлив окунуться в сельскую тишь. На первых порах он с жаром занялся своим поместьем, но скоро охладел к сельскому хозяйству и увлёкся фабричным производством.
С тех пор прошло более десяти лет, и вот теперь у Кошута наконец забрезжила надежда осуществить давнюю мечту - войти в Государственное собрание уже не доверенным лицом, а депутатом нижней палаты. Тогда он получит трибуну, с которой будет открыто бороться с противниками национальной независимости Венгрии. Однако борьба предстояла упорная, и надо было выступить во всеоружии.
Кошут решил посетить своего могущественного противника графа Фению до того, как начнётся предвыборная кампания, и предложить ему вступить в Общество защиты венгерской промышленности, во главе которой стоял граф Людвиг Баттиани. Если Фения, не поддерживавший до сих пор этого патриотического начинания, снова уклонится от вступления в общество, он тем самым разоблачит себя перед избирателями как враг развития отечественной промышленности. Если же популярности ради он даст согласие, это можно будет использовать для прославления патриотической идеи, за которую Кошут боролся уже много лет.
Гуваш чувствовал себя неловко перед старым другом: состояние дороги свидетельствовало о его хозяйской нерадивости. Он пытался оправдаться:
- Признаться, я давно не был здесь. Крестьяне, правда, не раз жаловались, что мост обветшал, но мы так привыкли к просьбам и жалобам, часто справедливым, что пропускаем их мимо ушей. А ведь Калиш в своих отчётах ежегодно выписывает расход материала на починку моста. Лес он сбывает, а денежки аккуратно кладёт себе в карман.
Кошут собирался что-то сказать, но тут вдруг раздался сухой треск под повозкой.
- Что случилось, То́нда? - спросил Гуваш кучера.
- Беда, барин! Рессора…
Путники вышли из накренившейся набок кареты.
- Вот по каким дорогам и на каких рессорах катится Венгрия! - сказал Кошут с досадой.
Однако владелец экипажа не склонен был в эту минуту размышлять о судьбе своего отечества. Он был озабочен случившейся бедой и суетился около повозки, сердито пеняя кучеру:
- Надо же смотреть, куда едешь! Видишь выбоину - объезжай! Не жалко тебе хозяйского добра!
- Эх, барин, барин, - забормотал кучер, - куда же объезжать-то? Дорога вся такая!
Кошут, молча слушавший препирательства Гуваша с кучером, не вытерпел и вмешался в разговор:
- Сетованиями беде не поможешь! Есть тут поблизости люди, которых можно позвать на помощь?
Упавший духом кучер сразу оживился:
- Как не быть! По ту сторону, недалеко от моста, живёт кузнец. Он вмиг починит. Тут и дела-то пустяки! Он так рессору исправит, что лучше новой будет!
Кучер выпряг лошадей, привязал их к передку и задку кареты и бегом отправился к кузнецу.
Оба путника, облокотившись на шаткие перила моста, задумчиво следили за быстрым движением воды.
- Тебе может показаться странным, - прервал молчание Кошут, - но с той минуты, как мы ступили на этот убогий мост, у меня пропала всякая охота вести переговоры с Фенией…
- Но отчего же?
Кошут окинул взглядом окрестность:
- Не могу определить это чувство точно. Но каждый раз, когда встречаю тупое равнодушие к возрождению нашей родины, меня душит злоба.
- Мы потому и едем в "Журавлиные поля", что Фения не наш союзник, - заметил Гуваш. - Мало сказать - равнодушен! Этот мадьяр, пожалуй, деятельно мешает развитию Венгрии.
- Да разве один он! Подумать только, граф Сечени, тот самый "великий мадьяр", который первый заговорил в Государственном собрании на венгерском языке и добился его утверждения в качестве официального языка национального собрания, Сечени, инициатор создания Общества защиты венгерской промышленности, теперь пугается всякого новшества, связанного с мадьяризацией. А ведь когда-то я поклонялся этому человеку, верил в него…
Это была правда. В недавнем прошлом союзники, Кошут и Сечени теперь резко разошлись во взглядах. Кошут имел мужество сказать аристократам: "Я буду действовать с вами вместе и с вашей помощью, если вы на это пойдёте. Но, если понадобится, я пойду против вас!" Сечени принял это как вызов. В своей газете он предупреждал Кошута: "Опасность, самая страшна опасность таится в демократии. Ваше оружие - воображение и гнев, но они говорят больше сердцу, чем голове. Остерегайтесь! Политика чувств ввергает умы в заблуждение и приводит к гражданской войне".
Гуваш первый нарушил молчание, хлопнув задумавшегося Кошута по плечу:
- Лайош! Ты опять отсутствуешь… Я давно заметил, что на природе ты становишься мечтательным. На трибуне ты совсем другой! Там ты собранный, чёткий слова разящие, голос…
- … остаётся гласом вопиющего в пустыне! - с горечью докончил Кошут.
- Да с чего ты, брат, впал вдруг в меланхолию! Как можно утверждать, что твои выступления проходят бесследно! Твои крылатые слова передаются из уст в уста по всей Венгрии.
- Да, но как мало удалось добиться таким путём! Как медленно всё движется!
- Бог мой! Что с тобой сталось, Лайош? Час назад ты сам признал, что последнее десятилетие принесло немалые изменения. И нечего умалять свою роль. А скоро, когда ты займёшь депутатское место…
- Для этого надо ещё сперва быть избранным.
- И ты будешь избран, я в этом ни минуты не сомневаюсь. Пусть Фения и его друзья лезут из кожи вон… - Гуваш вдруг весело рассмеялся. - Я не хотел рассказывать, но, пожалуй, тебе полезно будет узнать… Ездил я недели три назад в Вену: мне надо было получить отсрочку платежа по закладной и приобрести в кредит вторую шерстобитную машину. Прихожу я к директору банка. Как водится в таких случаях, разговор начинается издалека. То да сё, каков урожай, что нового в комитате. Потом зашла речь о выборах. Тут-то он мне и намекнул, что теперь банк даёт кредиты осторожно, не зная, каков будет новый состав Государственного собрания, и недвусмысленно добавил, что я могу надеяться на отсрочку платежа лишь в том случае, если граф Фения пройдёт по нашему округу. И что же ты думаешь? Почти дословно то же повторил мне и австриец-заводчик, у которого я торговал машину. "Ну, - решил я, - они набирают голоса в пользу графа Фении. Пора и нам приниматься за дело". Граф Людвиг Баттиани находился в это время в Вене. Зная о его дружбе с тобой, я направился к нему и поделился с ним своими соображениями насчёт предвыборной кампании. Он без обиняков так и заявил: "Я не пожалею, если это понадобится, своего состояния, чтобы провести Лайоша Кошута в депутаты!" - "Что вы, ваше сиятельство, - сказал я в ответ, - пусть разоряется Фения, он только богатой мошной может заменить отсутствие таланта, а одно острое словечко Лайоша стоит больше, чем все графские конные заводы!.." Постой, да вот, кажется, и кузнец. Наконец-то!
В самом деле, к мосту приближались трое людей: впереди шёл кучер, за ним кузнец с инструментами и его дочь, шестнадцатилетняя Каталина.
Сильные руки с набухшими венами на кистях и мускулы, проступавшие сквозь холщовую рубаху, да кожаный фартук выдавали профессию Игнаца. Угрюмый, исподлобья, взгляд, заросшее бородой лицо, отрывистая речь - таков был Игнац Не́реи, кузнец из "Журавлины полей".
Гуваш с кучером и кузнецом стали обсуждать, ка скорее помочь беде. У Кошута тем временем завязался разговор с девушкой, которая с нескрываемым любопытством разглядывала гостей. Приключение, вынудившее господ задержаться среди дороги, было неожиданным развлечением в её однообразной жизни. Щёки её от быстрой ходьбы разрумянились. Тёмные глаза блестели. Нитка ярких деревянных бус, охвативших несколько раз её шею, казалось, была подобрана под цвет алым губам.
- Мы живём за мостом, - весело тараторила она, совсем неподалёку, как раз на самой границе "Журавлиных полей", а принадлежим графу. Мы-то вольные, но земля наша всё равно графская… Может, пока отец управится с коляской, вы отдохнёте у нас? - расхрабрившись, предложила она вдруг.
- Отчего же нет? С удовольствием! - Кошут оживился. Непосредственность девушки, её приветливость вернули ему хорошее расположение духа.
- Куда это ты собрался? - Гуваш не без удивления смотрел на друга.
- Да вот… - Кошут запнулся и, улыбнувшись девушке, продолжал: - Как неловко получилось, я даже не знаю имени хозяйки дома, куда иду в гости.
- Меня зовут Каталина, - отозвалась дочь кузнеца. - А мне можно узнать, как вас зовут? - непринуждённо спросила она.
- Конечно. Я Лайош Кошут, а моего друга зову Даниэль Гуваш.
Каталина вдруг потеряла прежнюю развязность:
- Господина Гуваша я знаю, а вас… Я только слыхала, как про вас в кузнице разговаривали.
- Что ж там про меня рассказывали? - Кошут был заинтересован.
Деревенская кузница - это своего рода клуб в глухих местах Альфёльда. Кузнец всегда лучше других осведомлён о том, что происходит на белом свете. Неполадки с повозкой или вывалившийся из подковы гвоздь приводят в кузницу самых разнообразных посетителей - и знатного магната, и крестьянина, и почтаря, и охотника за дичью… О чём только не ведут разговоры в кузнице!
- Ну, чего же ты смутилась, Каталина? - настаивал Кошут. - Неужели ты обо мне слышала такие плохие слова, что не хочешь их повторить?.. - Весёлый, шутливый тон Кошута приободрил сконфузившуюся было Каталину.
- Я бы не постеснялась рассказать, да вот беда, - Каталина звонко рассмеялась, - не подумала я тогда, что придётся мне встретиться с господином Кошутом, я и не прислушивалась к разговорам.
- Хитришь, девица! - вмешался Гуваш. - Не хочешь обидеть гостя, вот и не всё рассказываешь.
- Право же, мне и скрывать-то нечего!
- Она верно говорит, - вмешался кузнец. - Я сам её из кузницы гоню, оберегаю. Всякие ведь люди заходят.
Каталина поспешила отвести разговор от щекотливой темы:
- Что ж, господа, вам стоять на ветру! Пожалуйте и вы, господин Гуваш, к нам - согреться, отведать моей сливовицы.
- Я бы не прочь. Тонда угощал меня однажды твоей сливовицей. Хороша, ничего не скажешь! Да надо тут присмотреть… Идите без меня, но не задерживайтесь.
Не успели Каталина и Кошут сделать по мосту несколько шагов, как увидели вдали человека, скакавшего во весь опор.
Оба невольно остановились. Прошла минута, и стало заметно, что за первым всадником мчались ещё четверо. Каталина, а за ней Кошут прижались к деревянным перилам моста.
Гуваш, Игнац и Тонда стояли неподвижно около экипажа и растерянно глядели на всадников, вытянувшихся в линию один за другим.
Между тем Янош с тревогой сознавал, что его настигает погоня. Но, увидев очертания долгожданного моста, юноша приободрился. "Проскочу мост, - подумал он, - а оттуда до болота рукой подать!.. Но что это?" Янош разглядел на мосту экипаж и суетившихся возле него людей. Его охватил страх: мост был узкий, рассчитан на одностороннее движение, и поставленная поперёк распряжённая карета не оставляла прохода… А погоня всё ближе и ближе…
- Пропал я! - прошептал Янош.
Лошадь рвалась вперёд, словно не было перед ней никакой преграды. "Взять препятствие или разбиться! - лихорадочно работала его мысль. - Лучше погибнут чем попасть в руки графа!" И, когда копыта Грозы коснулись настила моста, Янош отпустил поводья, смело отдавшись воле степного коня…
Ещё мгновение, и взмыленная Гроза взвилась точно птица и пролетела над экипажем. Легко взяв трудный барьер, конь нёс всадника дальше и дальше от опасности.
Вздох облегчения вырвался из груди Каталины. Одобрительно глядели вслед смелому наезднику и мужчины.
Погоня уже приближалась к мосту.
Первым достиг моста Миклош; вслед за ним прискакали остальные. Миклош спешился.
Молодой граф Тибор Фения, заметив гостей, спешился.
Приказав Миклошу и его спутникам продолжать погоню, он подошёл к Кошуту, приветливо поздоровался сперва с ним, потом с Гувашем.
- Мы, кажется, попали в самый разгар охоты, - сказал Гуваш, пожав руку молодому офицеру и кивнув в сторону умчавшихся всадников.
- Да, только вместо вепря пришлось удовлетвориться захудалым зверьком. - Тибор рассмеялся, стараясь придать разговору шутливый тон, но, не встретив поддержки, поспешил переменить тему и спросил: - Надеюсь, вы к нам, в "Журавлиные поля"?
- Да, - сухо ответил Кошут, - мы получили любезное приглашение графа, но непредвиденные обстоятельства, - Кошут показал рукой на экипаж, - помешали нам прибыть вовремя.
- Не огорчайтесь, - всё тем же любезным тоном сказал Тибор Фения, - охота сегодня задержалась. Вы попадёте в самый разгар травли. Я тотчас вышлю за вами карету. Она прибудет сюда раньше, чем кузнец справится с вашей.
Он вскочил в седло и добавил на прощание: