– Отлично, просто отлично! – майор грозно глянул на лейтенанта, но опять вовремя спохватился. Парень здесь не виноват ни разу. Вчерашний ужин, который всё никак не мог успокоиться в животе, предлагал Хоменко более весомый повод для негодования. А лейтенант всего лишь докладывал ситуацию, как есть. Сейчас гораздо важнее было другое – а смогут ли они выполнить хотя бы первую часть приказа? В смысле, поднять в воздух истребители? Разумеется, два дежурных Су-27П стояли – должны стоять – готовыми к вылету, то есть заправленными, с полностью заряженными батареями, укомплектованные вооружением. Однако прошлый опыт подсказывал, что это не является безоговорочной гарантией, что самолёт именно взлетит, а не развалится на старте. Всё-таки, 20-25 лет для боевого самолёта, у которого качественное техобслуживание в последнее десятилетие случалось по большим праздникам – это возраст сюрпризов.
– Что с самолётами?
– Выкатывают из ангаров, через пять минут должны быть готовы к вылету.
– Кто дежурит из пилотов?
– Командир дежурного звена – капитан Петраковский, ведомый – лейтенант Михалков. Подняты по тревоге, готовятся к вылету. Через пару минут должны прибыть к своим машинам.
– Да что у тебя всё приблизительно, лейтенант! – не выдержал всё-таки и сорвался майор Хоменко. – "Через пару минут", "должны быть", "примерно", "около"! Ты здесь в войсках, а не на гражданке!
Лейтенант покрылся пунцовыми пятнами и испариной, уголки губ у него предательски задрожали. Майор сразу пожалел, что не сдержался, но останавливаться было уже нельзя. Раз уж командир взялся орать, то орать надо до конца, иначе это не офицер, а климактерическая истеричка с перепадами настроения.
– Комполка доложили? Нет? Что значит – не берёт трубку? Не слезать с телефона, звонить постоянно, надо будет – отправляйте курьера! Чем заняты механики? Не надо делать из меня идиота! Те, что готовят к вылету дежурное звено, меня не интересуют! Все остальные, все, до единого человека, пусть немедленно начинают готовить следующую пару к вылету. Заправляют, заряжают, стирают пыль, всё, что нужно! Пилотов всех поднять по тревоге! Мне насрать, что сегодня суббота! Да пусть хоть Новый Год! Чтоб через пятнадцать минут – не "примерно", а именно через пятнадцать – было готово к вылету ещё одно звено! И чтоб диспетчеры через три минуты были готовы дать мне на основе этой вашей "экстраполяции" нормальный курс на перехват цели! Выполнять! Я к самолётам, на инструктаж пилотов!
Майор Хоменко стремительно развернулся и вышел с КП, энергично закрыв за собой дверь. Именно так, как должен поступать настоящий командир. Твёрдо, без тени сомнения. Раздал приказы, вставил пистоны, ушёл командовать на месте. Однако сам он всё же не смог избавится от ледяной дрожи под ложечкой. Неужели, правда? Нарушитель? Никогда такого с ними не было, если только это не дурацкая, умело замаскированная учебная тревога. А если нет? Что, если всё взаправду? Взлетят ли его "сушки"? А если да, то долетят ли? А если долетят, то найдут ли они нарушителя? А если найдут, что тогда? Господи, пусть лучше это будет учебная тревога!
Глава 4
После взлёта не прошло ещё и десяти минут. Звено истребителей только вышло на нужную высоту и легло на курс перехвата, когда в наушниках лейтенанта Фёдора Михалкова возник голос командира звена капитана Петраковского:
– Ведомый! Вызываю ведомого! Лейтенант, слышишь меня? Ответь!
– Я ведомый! Слышу вас!
– У меня неполадки… а, чёрт! У меня неполадки в правом движке! Теряю тягу.
В эфире щёлкнуло несколько раз, после чего к переговорам добавился ещё один встревоженный голос.
– "Петрозаводск" вызывает "двадцатого" и "тридцать седьмого"! "Двадцатый", "тридцать седьмой" – на связь!
– "Тридцать седьмой" на связи! – немедленно отозвался Фёдор.
– Я… мать твою! Я – "двадцатый", на связи!
– "Двадцатый", это "Петрозаводск", что у вас происходит?
– У нас происходит такое, что я того и гляди загремлю с девяти тысяч прямо на землю! Движок правый у меня накрывается медным тазом, вот что происходит!
– "Двадцатый", это "Петрозаводск"! Капитан, прекрати орать и доложи конкретно!
– Конкретно говоря, у меня начались перебои в работе правой турбины. Я попробовал переключить режимы и регулировать мощность вручную. – Теперь лейтенант Михалков сообразил, отчего идущий впереди справа и чуть выше от него истребитель лидера последние пару минут дёргался, как в эпилептическом припадке. – Сейчас у меня идёт неконтролируемое снижение тяги. Плюс ощущаю сильную вибрацию.
– "Двадцатый", это "Петрозаводск". Попробуй сбросить тягу обоих двигателей, потом вернись в рабочий режим.
– А заглушить их и с "толкача" потом завести мне не попробовать? Я докладываю русским языком – у меня серьёзная неполадка в правом двигателе! Я не уверен, что вот-вот не навернусь с размаху! Прошу разрешения прекратить вылет и вернуться.
– "Двадцатый", это "Петрозаводск"! Ты что, не понимаешь? У вас боевой вылет, а не покатушки от скуки! У нас нарушитель прёт через всю страну!
– "Петрозаводск", это "двадцатый"! Я не понимаю, чем помогу перехвату нарушителя, если превращусь в порцию тушёнки в мятой консервной банке. Не ори на меня! Лучше подними запасное звено.
– Какое… "Двадцатый"!
В этот момент истребитель командира звена ощутимо рыскнул и одновременно накренился вправо, а эфир наполнился отборным матом в исполнении капитана Петраковского. Из сопла правого двигателя его самолёта вылетело заметное чёрное облако с искрами.
– А, чтоб тебя! – Лейтенант Михалков инстинктивно дёрнул ручку влево, чтобы уйти в сторону.
– "Двадцатый", "двадцатый", это "Петрозаводск"! Что у тебя?
– Отказ правого двигателя! Тяга упала… а, чёрт драный! Тяга упала до десяти процентов! Я глушу правый движок, пока он не развалился и не разнёс мне весь самолёт! Возвращаюсь на базу! Готовьте аварийную бригаду!
Тон голоса "Петрозаводска" сразу изменился.
– "Двадцатый", немедленно возвращайся! Капитан, держи машину и иди домой. Снижайся и если будут проблемы, не рискуй – катапультируйся. "Тридцать седьмой", слышишь меня? "Тридцать седьмой", на связь!
Фёдор не сразу сообразил, что обращаются к нему.
– Да… я… "Тридцать седьмой", на связи!
– "Тридцать седьмой", это "Петрозаводск"! Слушай приказ, лейтенант! Вернуться на курс перехвата, выйти в точку предполагаемого местонахождения нарушителя и найти этого засранца. Если мы сможем поднять в ближайшее время запасное звено, то ты там окажешься не один. "Тридцать седьмой", ты всё понял?
Лейтенанту Михалкову внезапно стало холодно. Очень холодно и очень одиноко. Он проводил взглядом "сушку" командира звена, уходящую правым виражом вниз и обратно в сторону аэродрома. Губы у Фёдора сделались сухими и непослушными.
– "Петрозаводск", это "тридцать седьмой". Приказ понял. Возвращаюсь на курс.
***
– А что в такой ситуации положено делать по… ну, я не знаю… протоколу, инструкции, уставу?
Начальник Генерального штаба Вооружённых сил России генерал армии Нефёдов с трудом поборол желание закатить к потолку глаза и издать страдальческий вздох. Беседа с Верховным главнокомандующим причиняла ему невыносимое страдание. Вовсе не потому, что он боялся получить разнос за то, что неизвестный самолёт-нарушитель беспрепятственно нарушил государственную границу и вот уже почти час вольной птицей парил в нашем небе. Сложно боятся того, кого не уважаешь. Для генерала Нефёдова, офицера давней, ещё имперской, выделки, прошедшего колоссальный карьерный путь и четыре вооружённых конфликта, было физически тяжело видеть перед собой бесхребетного слюнтяя, не способного достойно воспринять информацию о происшедшем инциденте, не впадая при этом в предистеричное состояние. А именно так выглядел сейчас главнокомандующий всея страны.
Нефёдов знал, что тот испугался сразу. С одной стороны, не каждую субботу без предупреждения является собственной персоной начальник Генерального штаба. Тревога здесь абсолютно уместна. Только вот в этом вся разница. Тревога – уместна. А этот – испугался. Его подбородок, едва различимый в обычное время на фоне зажиревшей шеи, утратил малейшее подобие формы. Глаза забегали по сторонам, старательно пытаясь уклониться от прямого взгляда генерала. Рука, протянутая для приветствия, была мокрой от испарины, так что Нефёдову стоило большого труда не полезть сразу же в карман за носовым платком. Вместо этого он принял официальную стойку "смирно", прижав правую, увлажнённую президентским потом ладонь к штанине. Пару секунд поколебался, какое обращение выбрать. Поскольку "товарищ главнокомандующий" по его представлениям никак не хотело увязываться с бегающими глазками человека напротив, он решил выбрать второй вариант, подчёркнуто гражданский:
– Господин президент! – и дальше коротко, чётко и сухо доложил о происходящем. Во время его рапорта "господин президент" плавно дрейфовал бочком по направлению к креслу в теневом углу кабинета. Достигнув его, он немедленно уселся, вцепившись в кожаные подлокотники побелевшими от напряжения пальцами. То ли потому, что боялся, что пол примется раскачиваться под ним, то ли для того, чтобы скрыть мелкую дрожь, которой затряслись эти самые пальцы.
В принципе, в таком поведении не было ничего удивительного. Генерал прекрасно знал, каким образом и почему человек, сидящий, а точнее сказать – прячущийся в кресле перед ним, оказался на вершине иерархии. Он никому не мешал и этим всех устраивал. Именно бесхребетность, отсутствие собственной воли и абсолютная управляемость позволили ему не только занять место своего предшественника после той загадочной катастрофы, но и сохранить его на постоянной основе. Кроме того, Нефёдов был практически уверен, что вольно или невольно нынешний президент был заранее учтён в игре элит, как наиболее подходящий кандидат. Он был уже известен в своё время в качестве первого лица, за ним тянулся лёгкий флёр из бестолковых популистских инициатив и высказываний, он не был ястребом для международной арены (хотя сейчас это вряд ли имело значение), а во внутренней политике слыл добряком. Но самое главное – он знал своё место и не пытался лезть, куда не следует. А если иногда президента всё же заносило, его можно было достаточно мягко и незаметно вернуть в мир реальности. Пепел предшественника очень кстати стучал при этом ему в грудь.
Всё это генерал армии Нефёдов знал и прекрасно понимал. Но ничего не мог с собой поделать. В глубине его естества никак не хотела приживаться мысль, что человек настолько непригодный к руководству великой страной – а Нефёдов верил в это величие всей своей армейской душой, – так вот, такой человек этой страной не только формально руководил, но и являлся её лицом. И это лицо страну, мягко говоря, не украшало. Поэтому если обычно президент вызывал у него просто раздражение, то сейчас, в кризисной ситуации, его трусливая паника и нежелание взять на себя малейшую ответственность выглядели сущим оскорблением.
Деваться, впрочем, было некуда. Начальник Генерального штаба вынужден был признать правоту своего старого товарища – командующего воздушно-космической обороны. В сложившихся обстоятельствах иметь прямой приказ сверху было бы оптимальным вариантом. И если ради этого приходится терпеть жалкое зрелище – что ж тут поделаешь. Можно даже получить из этого своеобразное извращённое удовольствие, наблюдая, как елозит в кресле Верховный главнокомандующий, пытаясь всеми силами отмазаться от необходимости принять решение.
– Господин президент, любой действующий, как вы говорите, протокол, устав или инструкция предусматривают один единственный вариант. Нарушитель воздушного пространства должен быть остановлен. Сделать это можно двумя способами. Либо перехватить его силами истребителей ПВО и принудить к посадке, либо уничтожить дистанционно зенитными ракетами. Решение, как именно нам поступить, должны принять вы, как верховный главнокомандующий.
– Но разве силы ПВО не должны сами решать, что именно им делать с нарушителем?
– Силы ПВО отрабатывают все те действия, что они должны выполнять. Они отслеживают передвижение цели, – здесь генерал армии сознательно соврал, уж кто-кто, а он прекрасно знал, что следить за целью в том районе физически нечем. Но зачем давать президенту в руки лишний козырь? – Подняты истребители-перехватчики, которые должны найти цель и вступить с ней в непосредственный контакт.
– А, так значит истребители уже в воздухе?
– Так точно. Мы рассчитываем, что в течение ближайшего получаса они смогут обнаружить нарушителя и вступить с ним в визуальный контакт.
– Ну, так это значит, что всё под контролем. Какое ещё решение я должен, по-вашему, принять?
– Принципиальное, господин президент. Всё-таки нарушитель в нашем воздушном пространстве уже почти час. Нам неизвестно, с какой целью он проник и чем в данный момент занимается. Вы можете отдать прямой приказ уничтожить его немедленно, и в течение десяти минут зенитные ракетные дивизионы из Архангельской области смогут поразить цель. Или вы можете отдать приказ дождаться перехвата нарушителя истребителями, но тогда мы не сможем гарантировать, что нарушитель не успеет до этого момента нанести нам какой-либо ущерб.
– Какой ущерб?
– Этого мы не знаем, господин президент.
Верховный главнокомандующий качнулся в кресле из стороны в сторону. Видно было, что он мучительно сдерживается, чтобы не начать елозить на месте, а то и вообще – вскочить и выбежать из комнаты вон.
– И всё-таки, генерал, о какой именно угрозе может идти речь?
– Повторяю, господин президент – нам это неизвестно. Мы даже не можем определить тип этого летательного аппарата, пока перехватчики не установят визуальный контакт.
– Ну, хорошо, а если зайти с другого конца – для чего он может представлять угрозу? Есть по пути его следования какие-то объекты, города или ещё что-нибудь, что могло бы быть для него целью?
"Ты смотри-ка, – подивился внутренне начальник Генерального штаба, – а он всё же может иногда задавать разумные вопросы!"
– Нет, господин президент. Он идёт по маршруту, где нет ни одного крупного города, военной цели или объекта инфраструктуры. Там даже деревень-то толком не осталось, только леса и болота на сотни километров. К относительно густонаселённым областям он приблизится не раньше, чем через час.
– А истребители, вы говорите, найдут его через полчаса? – в голосе президента чувствовались явные нотки облегчения. Судя по всему, можно было отложить принятие решения.
– Я думаю, что быстрее. Полчаса – это крайний срок.
– Ну что же, – верховный главнокомандующий обмяк и откинулся в кресле, выпустил подлокотники и сплёл пальцы на животе. – Вот и прекрасно. Давайте не будем пороть горячку, генерал. Дождёмся доклада истребителей.
– Слушаюсь, господин президент. Я немедленно доложу, когда перехватчики обнаружат цель.
Генерал армии Нефёдов коротким движением подбородка обозначил кивок, подчёркнуто чётко развернулся кругом и вышел из кабинета.
***
Сандрин Чанг ощущала себя кошкой. Нет, не в том смысле, что она уснула и видела сон или вспомнила о классической героине комиксов. И вовсе не в том, что как пишут в так называемых "дамских" или порнографических романах: "в ней проснулась дикая, живая, первобытная, как сама природа, звериная сексуальность". Всё гораздо проще. Она ощущала себя обычной домашней кошкой, которая способна сидеть несколько часов на подоконнике и бездумно пялиться на мир за окном. Или это только кажется, что бездумно? Она вспомнила, что когда была подростком, у неё жила обычная серо-полосатая котейка, которую не мудрствуя лукаво звали Китти. Так вот, помнится, Сандрин всегда забавляла эта самая способность сидеть и неподвижно смотреть в окно, так что глядя с улицы не всегда понятно – это живая зверюшка за стеклом или просто хорошо сделанное чучело?
Теперь же сама специалист по безопасности Чанг являла собой пример такого кошачьего поведения. Она подкатила своё кресло к окну, отрегулировала высоту сиденья, облокотилась на подоконник и, положив подбородок на руки, созерцала ночь. За её спиной коллеги по ночной дежурной смене преодолевали, как могли, вынужденное безделье. Кто-то задремал в кресле. Кто-то играл на планшете или смартфоне. Эрик Шульц вполголоса болтал о чём-то с новеньким пареньком, которого Сандрин ещё не знала. Слышала только, что он приехал откуда-то из Европы, кажется, что из Восточной. За разговором парни жевали шоколадные батончики и запивали всё это тонизирующей газировкой. Ну, а куда деваться! Вся ж бытовая техника работала от электричества. Стоило лишиться всего лишь одного этого блага цивилизации и всё, привет! Ни кофемашина не работает, ни сэндвич в микроволновке не разогреешь. Народ поначалу предложил было заказать пиццу и кофе с доставкой из города, но охрана технопарка эту тему забанила. Заявили, что в таких чрезвычайных условиях, когда не работает даже видеонаблюдение, они не могут допустить посторонних на территорию.
Сандрин сама уже испробовала все способы скоротать время. Минуло почти пять часов с момента аварии. Дело двигалось к трём часам ночи. Адреналиновый азарт, поступивший в кровь сразу после инцидента, сошёл на нет. Из новостей в интернете они уже примерно представляли себе общую картину. Знали, что всё началось с дорожной аварии в Уричсвилле, где потерявший управление грузовик протаранил трансформаторную подстанцию. Вскользь упоминалось, что водитель серьёзно не пострадал, но выход подстанции из строя спровоцировал каскадную перегрузку сети. Где-то мелькнуло короткое интервью с каким-то ответственным чином из энергоснабжающей компании, который сухим, но чётким голосом пояснил, что во избежание возможного ущерба для муниципальных сетей и систем жизнеобеспечения им пришлось обесточить ряд неприоритетных промышленных объектов. При словах про "неприоритетные" собравшиеся в комнате сотрудники дежурной смены немедленно возмутились, но довольно быстро утихли. Дежурный по технопарку вызвал среди ночи главного механика, тот – своих помощников и все вместе они, неистово матерясь – так, по крайней мере, рассказывал Фрэнк Вудс, бывший тому очевидцем – пытались починить дизель на резервном генераторе. Так что теперь им всем оставалось только ждать, что произойдёт раньше: даст ток "Уилинг Эликтрик Пауэр", заработает генератор или наступит утро.