Никитин узнал тетрадь, куда заносил он всё, что случалось в пути. Записками своими он очень дорожил.
- Спасибо тебе, добрый человек! - вскричал он радостно. - Как довелось тебе её сохранить?
- "Уважай писания человека мудрого", гласит наша пословица. Не раз я видел, как писал ты по вечерам, заметил, как берёг ты эту тетрадь. Стали татары шарить в твоих коробьях - уронили её на дно ладьи. Когда сошёл вечер, я потихоньку и подобрал её.
- Век не забуду твоей заботы! - горячо сказал Афанасий.
Вместе с товарами пропали любимые книги Никитина, которые он всегда возил с собой. По церковно-славянским книгам Афанасий Никитин следил, когда надо соблюдать посты и праздники, и вёл счёт дням. Любил он читать и "Сказание об Индийском царстве" и "Сны царя Шахаиши". Афанасий сам переписал эта повести из старого, залоснившегося и полуистлевшего сборника, который принадлежал игумену тверского Заиконоспасского монастыря.
Никитин любил эти старые повести. В "Сказании об Индийском царстве" его прельщали пёстрые и волшебные рассказы о неведомой индийской земле, а в "Снах царя Шахаиши" - разгадки мудреца, превращавшие непонятные сны в прорицания.
Потеря товара и любимых книг очень печалила Никитина. "Делать нечего, - думал он, - возвращаться нельзя, да и незачем. Надо ждать удачи за морем. Не всё ещё потеряно".
Кашкин, Юша и Али-Меджид вернулись к себе. Корабль и ладья снова двинулись в путь.
Прошло несколько дней. Уже близок был берег дербентский, когда на закате набежала буря. Сразу потемнело небо, заходили волны. Сначала на корабле слышали окрики с ладьи, потом шум волн и свист ветра заглушили всё.
Пять дней бушевала непогода, а на шестое утро буря стихла и к полудню корабль подошёл к Дербенту.
II. В стране ширванского шаха
Дербент
Длинный узкий город, тесно зажатый между двумя упиравшимися в море стенами, уступами поднимался в горы. Эти стены были когда-то выстроены и тянулись от моря к горам, чтобы преградить северным кочевникам доступ в Закавказье и Персию.
Надо сказать, что место было выбрано очень удачно. Отроги Кавказского хребта, не доходящие до Каспийского моря на десять-двадцать вёрст, оставляют на всём побережье Дагестана полосу низменности. Но здесь они подходят к морю вплотную, спускаясь к нему крутыми террасами. Здесь проходил единственный караванный путь, и здесь он был перехвачен двойной стеной. Город Дербент был привратником, охраняющим торговые пути Ширванского ханства. Сам город вёл большую торговлю с кавказскими землями, с Поволжьем, с Персией, с туркменскими племенами.
Ширван, в котором находился Дербент, был небольшим, но самостоятельным государством на каспийском побережье Кавказа. Самым крупным из его городов была Шемаха. К югу от Шемахи находился Баку.
Купцы, проезжавшие из Персии и других стран через Кавказ на Волгу, не могли миновать Ширванское государство. Они делали подарки ширванскому шаху, чтобы без помехи проехать через его владения, торгуя по пути. И шах Ширвана, Феррух-Есар, покровительствовал купцам, потому что это было ему выгодно.
В тот день, когда корабль Асан-бека подошёл к Дербенту, у берега стояло много судов - неуклюжие парусники из Персии, туркменские челноки, струги из волжского устья. Но, как ни вглядывался Никитин, он нигде не видел знакомой ладьи.
- Видно, загубила их буря, - решил он.
А к кораблю уже спешил на маленьком челне гонец от московского посла Василия Папина, прибывшего в Дербент за две недели до Асан-бека.
Гонец, касимовский татарин Махмед, служивший у Папина переводчиком, повёз русских купцов к берегу.
Когда чёлн отошёл от корабля, касимовец сказал:
- А вашу-то ладью буря поломала да на кайтацкий берег выкинула. Всех людей, какие в ней были, кайтахи в полон забрали.
- Какие такие кайтахи? - спросил Никитин.
- Живут тут в горах кайтахи, - охотно рассказывал Махмед. - Дурной народ, воровской. По дороге торговых людей грабят, а иных и продают в Персию или за море. Путники ходят в те места с провожатыми, и то кайтахи с каждого выкуп берут - возьмут со вьюка по три денежки и пропустят. Выходят они из гор к морю и залегают в степи да в камыше. Разобьёт судно - набежит их ватага и всё разворует.
- Кто же правит ими? - спросил Никитин.
- У них есть свой хан, брат старшей жены шемаханского хана.
Чёлн подошёл к берегу. Узкие, мощённые острым камнем улочки и переулки круто поднимались в гору. По ним бежали ручейки грязной воды. Вдоль улочек тянулись глинобитные дома без окон. На плоских крышах сидели люди.
Зазывания лотошников, продавцов воды и сладостей, скупщиков старья, крики ослов, вопли погонщиков верблюдов, дробный стук молотков в лавках медников, звон колокольчиков вьючных коней, скрип огромных колёс, лай облезлых бродячих собак - всё это сливалось в непрерывный гул и грохот.
Притихшие и настороженные, молча шагали русские купцы за своим проводником по грязным улочкам и маленьким круглым площадям, мимо тёмных лавочек, водоёмов, где плескались дети и утки, мимо заросших тутовыми деревьями двориков мечетей. Наконец подошли они к невысокому длинному дому.
- Караван-сарай, а по-вашему - подворье. Здесь остановился посол государя, - объяснил проводник.
И они вошли в низкие ворота.
* * *
Василий Папин, к которому Афанасий обратился с просьбой помочь ему вызволить из плена своих товарищей, не хотел вмешиваться в эти дела. Папин был человек осторожный. Не зная чужих обычаев, он боялся, как бы не уронить государево достоинство. Он не знал, кому из мурз, ханов и беков ему должно кланяться, а кому нет. А чтобы не совершить невольной ошибки, он почти не выходил из караван-сарая. Свои дела он почти закончил. Папин был доволен, что ему удалось в целости довезти дорогой государев дар - девяносто кречетов, - и теперь ждал, когда шемаханцы соберут ответные дары, чтобы тронуться в обратный путь.
И только после долгих упрашиваний Никитина он обещал при случае похлопотать перед шемаханцами за горемык, томившихся в кайтацкой неволе.
Вязьмитин тоже отказался помогать Афанасию.
- Всё-то ты чужими делами занят, - заявил он. - Вот прожил больше сорока лет, а что нажил? Всё по чужим землям, с чужим товаром мыкаешься. Неуёмный ты человек!
- Как же бросать товарищей в беде? - возмутился Никитин.
- Ты бы попал в беду - никто бы не печаловался о тебе. Тебе что? Посол здесь - пусть он и вызволяет их. А что мне о чужих делах думать? Я и сам не знаю, как мне теперь без товара быть. На Русь с Папиным подамся, - неожиданно закончил он.
Никитин поспешил к Асан-беку. Он застал шемаханского посла за выгрузкой привезённых из Москвы товаров и подарков. Сидя на палубе своего корабля, посол наблюдал, как рабы его повелителя тащили по сходням вьюки с холстом, кожей и мехами, катили бочки воску, бережно несли клетки с кречетами.
Никитин рассказал Асан-беку про товарищей и попросил его замолвить перед шахом словечко, чтобы выручить купцов из кайтацкой неволи.
Выслушав его, посол ответил:
- Чем я могу помочь тебе? Я должен ждать, когда мой повелитель, светлейший шах, позовёт меня к себе. Сам к нему явиться я не смею.
- Что же, погибать нашим людям в кайтацкой яме? - воскликнул Никитин.
- Зачем погибать? - ответил посол и, подумав, прибавил: - Подожди, завтра я поеду к дербентскому правителю Булат-беку. Должен ему рассказать, как съездил на Русь. Он мне родственник, спрошу у него совета. Подожди.
Ранним утром Асан-бек уже встал и начал собираться к Булат-беку. Раб-персианин выбрил ему голову, подкрасил бороду. Потом с помощью слуг он облачился в синий с золотом халат и надел высокие сапоги из красной мягкой кожи. Бритую голову посла рабы обернули длинным белоснежным полотенцем.
Асан-бек сел на сухого, стройного коня и в сопровождении слуг отправился вверх, к крепости, где жил Булат-бек.
Опять пришлось ждать Никитину. Воспользовавшись отъездом хозяина, слуги Асан-бека разбрелись кто куда. Одни ушли побродить по базарам, другие нашли в городе знакомых и родичей, третьих сморил зной, и они спали, раскинувшись на солнцепёке.
Только перед закатом вернулся Асан-бек на корабль. Весело кивнув поджидавшему его Афанасию, он сказал:
- Дело твоё устроил.
Больше ничего рассказать ему не удалось.
С минаретов всех десяти дербентских мечетей раздались громкие и протяжные крики:
- Ла илла хилл алла…
Правоверные опустились на молитву. Никитин начал было расспрашивать Асан-бека, но тот замотал головой и, зажав уши, с ещё бóльшим рвением принялся бить поклоны.
Когда молитва кончилась, Асан-бек сказал Никитину укоризненно:
- Зачем мешал? Мог ждать. День ждал - мог ещё ждать.
- За товарищей тревожусь, - виновато пробормотал Никитин.
- Слушай! Булат-бек разгневался, когда узнал, что сделали с русскими кайтахи. "Другой раз купцы к нам не поедут, - сказал он, - надо их выручать". От Булат-бека поскакал джигит к подножию аллаха на земле - к светлейшему шаху Феррух-Есару в Шемаху. Наш шах Феррух-Есар женат на сестре кайтацкого князя. И если шах пожелает за спутников твоих заступиться, князь не станет с ним ссориться. Дружба шаха Ширвана важнее для кайтацкого князя, чем выкуп за небогатых купцов. Жди теперь, что ответит шах Феррух-Есар.
- А когда? - нетерпеливо спросил Никитин.
- Туда три дня, назад три, там два дня… - подсчитал Асан-бек, загибая пальцы. - Через восемь дней назад прискачет.
Прошло пять дней. Корабль давно разгрузили. Асан-бек переселился в город. Перебрался туда и Афанасий. Он поселился в том же караван-сарае, где жил Папин. Но каждый день с утра он приходил к Асан-беку.
И каждый раз Асан-бек говорил ему:
- Рано пришёл! Никто ещё не приехал! Жди.
Тогда Никитин отправлялся бродить по городу. Он ходил по базарам, побывал на конском торге, где стройные и ловкие горцы продавали персидским купцам горячих скакунов. Подолгу сидел он на берегу, глядел на неустанно бегущие морские волны с белыми барашками и на неподвижные песчаные волны - дюны, поросшие тощими колючими кустарниками и молочаем, бесконечными рядами тянувшиеся у подножья террас. Иногда он шёл в верхний город и смотрел на уходящие всё выше темнозелёные лесистые горы, на извивающуюся между скал дорогу в Шемаху.
Когда день кончался и с минаретов начинали раздаваться голоса муэдзинов, Никитин возвращался в нижний город и, пройдя по затихавшим улицам мимо лавочек, где зажигали светильни, снова появлялся во дворе Асан-бека и молча садился у двери.
В этот час Асан-бек выходил подышать ночным воздухом и, увидев Никитина, неизменно говорил:
- Всё сидишь? Думаешь, у светлейшего шаха нет других дел, кроме освобождения русских купцов от кайтацких шакалов? Более важные заботы тревожат сердце повелителя. Не торопись, иди спать. Жди!
Так прошло десять дней. Никитин часто заговаривал с Папиным, напоминал ему о том, как томятся в кайтацкой яме их земляки, и просил поторопить шемаханцев. Но русский посол не очень-то спешил.
- С шемаханцами да с персианами торопиться нечего, - говаривал он. - Всё испортишь. Да и что поделаешь? Не слать же в Шемаху вдогонку первому второго гонца? А может, они перед нами чванятся - дескать, у нас и без вас дел достаточно. Землишка маленькая, власть у их шаха невелика - вот и эти кайтахи под боком живут, а ему не подчинены. А перед нами, перед русскими, хочется повеличаться - мы-де, мол, держава могучая, и дел у нас видимо-невидимо, где нам поспешно с вашим делом управиться? Нет, надо ждать!
И Никитин, дождавшись утра, вновь принимался бродить по Дербенту.
Не раз заглядывал он в лавки, приценивался. И здесь, как в Царьграде, торговали больше привозным товаром. Дёшевы были лишь шелка шемаханские, цветастые, но недостаточно крепкие. Прочий товар - перец, мускатный цвет - привозили в Дербент из-за моря - из Персии и Индии и с острова Ормуза.
"Видно, не здесь родится дорогой заморский товар, что привозят к нам гости иноземные. Видно, надо дальше искать его родину", думал Афанасий.
Прошло пятнадцать дней. Ранним утром Никитин, по обыкновению, шёл к Асан-беку.
Город просыпался. Открывались лавки, на базар тянулись арбы с сеном, углём и жердями, брели ослики с бурдюками овечьего молока.
В узком переулке Афанасий неожиданно наткнулся на Асан-бека. Шемаханец ехал верхом. Он был одет в знакомый уже Никитину синий с золотом халат. Борода его была только что покрашена и блестела на солнце. По бокам бежали стражники и отгоняли народ.
- Радостные вести, Афанасий! - крикнул Асан-бек, увидев Афанасия. - Прискакал гонец из Шемахи.
- Слава тебе, пресвятая богородица! - горячо воскликнул Афанасий.
- Иди ко мне на двор, жди, когда вернусь от Булат-бека. - И Асан-бек хлестнул цветной камчой своего коня.
Долго ждал Афанасий Асан-бека, и только к вечеру вернулся тот, весёлый и красный.
Переодевшись, Асан-бек позвал к себе русского и, поднеся с почтением ко лбу небольшой красный ларец, торжественно вынул из него длинное узкое письмо с красной и синей печатями по углам..
- Слушай, что пишет шах Ширвана шурину своему Адиль-беку кайтацкому! - торжественно сказал он.
Пробежав писанное по-арабски послание, Асан-бек стал медленно переводить его по-татарски.
"Пишет шах Ширвана, - сказал он. - Судно моё разбилось под Терхами, а твои люди пришли и купцов поймали. И товар их пограбили, а ты бы ради меня тех людей ко мне прислал и товар их собрал, ведь те люди посланы на моё имя, а если тебе будет что-нибудь надобно у меня - ты ко мне пришли, и я для своего брата ни в чём не откажу, а людей тех ты отпусти". Видишь, как милосерден грозный и могучий повелитель наш Феррух-Есар! - воскликнул Асан-бек.
Никитин вспомнил слова Папина, подумал, не слишком ли заискивает этот грозный и могучий повелитель перед князьком разбойничьего племени, но промолчал.
- Как быть теперь? Как это письмо доставить и людей выручить? - спросил он у Асан-бека.
- Повелел Булат-бек дать тебе того самого джигита, что в Шемаху ездил, в провожатые и отправить тебя, если захочешь, к кайтахам с письмом великого шаха. Поедешь?
- Сегодня же поеду!
- Какой горячий! Нельзя сегодня и завтра нельзя - гонец отдыхать будет. А послезавтра скачите!
К кайтахам…
Через два дня Никитин и гонец шаха Яхши-Мухаммед рано утром покинули Дербент и отправились на север, в кайтацкие земли.
Ехали вдоль берега. Сначала дорога шла мимо садов и виноградников, но скоро они остались позади.
Дорога вступила в сухую, к осени и вовсе выгоревшую степь. Только седая полынь, качаясь от ветра, испускала пряный, дурманящий голову запах да верблюжья колючка норовила ухватить коней за ноги. Местами земля была покрыта блестевшим на солнце белым налётом соли.
В таких местах пропадала даже полынь и лишь какие-то странные мясистые растения оживляли мёртвую почву. Жёлтые горы непрерывно тянулись по левую руку.
Прохладное утро сменилось жарким днём. Запасливый Яхши-Мухаммед захватил с собою огурцов, груш, вишен и всю дорогу угощал ими Афанасия.
Джигит - добродушный и общительный человек - заговаривал со всеми встречными, шутил, расспрашивал о новостях и сам, приосанившись и поправив чёрные усы, рассказывал, как только что ездил в Шемаху к шаху, а вот теперь скачет по особо важному, тайному делу к Адиль-беку кайтацкому и везёт с собой русского.
Путников везде зазывали в гости и угощали всем, что было лучшего. Ночевали в небольшом ауле у родственников Яхши-Мухаммеда. Никитин скоро заснул, а неутомимый джигит до глубокой ночи просидел на плоской крыше, рассказывая хозяину и его соседям разные были и небылицы. В горах непрестанно выли шакалы, и полосатые гиены в поисках пáдали подходили к самой околице.
На рассвете Никитин разбудил Яхши-Мухаммеда. Гонец тотчас же вскочил, путники умылись из медного кувшина и, позавтракав лепёшками с кислым молоком, простились с хозяевами и отправились дальше.
Теперь вдоль дороги тянулись невысокие глинобитные ограды. За ними - яблоневые и грушевые сады, виноградники, рощи миндаля и грецкого ореха, огороды и бахчи.
Попадались тенистые леса. Кроме дуба, однако совсем не похожего на обычный русский дуб, Афанасий различал в лесу знакомые деревья: клён, осину, тополь. Но много было и незнакомых деревьев. Лес густо зарос подлеском, пестревшим плодами и ягодами. Дикая слива алыча, айва, мушмула глядели из-под ярко расцвеченных листьев. Всё это до такой степени было переплетено вьющимися стеблями плюща и обвойника, что в лес без топора нельзя было и сунуться. Яркие краски листвы и плодов радовали глаз, лес оживлялся птицами, смело перелетавшими в нескольких шагах от путников.
Однако лес тянулся недолго, и коням всё чаще приходилось перебираться через широкие полосы камней, гальки и песка.
- Зимой здесь вода бурлит - с гор бежит. Человека на коне сбить может. А летом, видишь, сухо, - объяснял Яхши-Мухаммед.
Так, поднимаясь всё выше, ехали полдня.
Лес сменился кустарником, а тот, в свою очередь, уступил место голым, словно из тонких плиток сложенным скалам да пологим склонам, покрытым лишь бурой травой. Птицы исчезли, и только сотни проворных горных черепах с деловитым видом ползали по камням. Трудно было найти место более унылое и безотрадное.
- Вон там кайтацкий хан Адиль-бек живёт, - сказал Яхши-Мухаммед, показывая на видневшееся вдали ущелье.
Он стряхнул нагайкой пыль с одежды, поправил кривую шашку на поясе, закрутил усы и пустил коней рысью.
Стаи рослых злых собак встретили их неистовым хриплым лаем. Ловко ударив самую смелую из них нагайкой поперёк спины, Яхши-Мухаммед ещё быстрее погнал коня.
Никитин старался не отставать. Облако пыли взвилось над ними. На всём скаку подъехали они к заставе, заграждавшей вход в аул, и сразу остановились.
Из невысокой башенки вышел оборванный человек в белоснежной папахе.
- Что за люди, зачем приехали? - спросил он.
- Люди шаха Ширвана, - ответил Яхши-Мухаммед. - Везём письмо от светлейшего шаха к хану Адиль-беку.
- Проезжайте с миром, - ответил страж.
И всадники въехали в аул.
Аул кайтахов раскинулся по обоим склонам ущелья. Сакли в беспорядке громоздились по кручам. Повсюду бежала вода, вдохнувшая жизнь в этот уголок горной пустыни; она журчала под ногами, шумела, падая на дорогу с камней, пряталась в желоба и уходила под сакли, собиралась в небольших каменных колодцах под тенью тополей и тутовых деревьев.
- Здесь пленников хана держат. Только виду не подавай, что знаешь, - вполголоса сказал Яхши-Мухаммед, когда они проезжали мимо низкой длинной стены, выложенной из дикого камня и обмазанной глиной.
Никитин невольно придержал коня. Здесь, за стеной сидели его земляки - и тихий Юша и хитрый дед Кашкин.