Миша думал и рассчитывал своё: в лагерь обязательно надо идти, а то ещё обратят внимание, что его нет, и скажут Анюте. К счастью, сегодня Анюта выступает по радио. Вот это время можно использовать. Передача в двенадцать. Наверное, Анюта придёт в лагерь раньше, и обязательно будут они с Катей Кукушкиной совещаться. Тут уж можно удирать.
Анюта будет говорить о том, как она его, Мишу, воспитывает, и, конечно, всем в это время будет не до Миши. А если потом хватится, можно сказать, что он слушал в соседнем дворе - репродукторы ведь расставлены по всему кварталу. Ему было интересно послушать, как звучит в другом дворе голос сестры.
Оставался второй вопрос: как продать портсигар? Он знал, что комиссионные магазины - это такие магазины, в которых и продают и покупают. Комиссионный магазин совсем близко, квартала через два. Дадут ли пятнадцать рублей? Он очень попросит, скажет, что ему обязательно нужно. Пусть, в крайнем случае, дадут даже десять. Он отдаст их Вове, и тогда тот, может быть, согласится подождать остальное.
Он опустил руку под стол и пощупал портсигар в кармане.
"Только бы не выпал, - подумал он. - Может быть, за пазуху лучше? Нет, за пазухой могут заметить".
- Спасибо, - сказал - он и встал из-за стола.
- На здоровье, - ответила Анюта. - Ну, иди в лагерь. Я уберу квартиру и тоже приду.
Держа руку в кармане, чтобы портсигар случайно не выпал, Миша торопливо выскочил из квартиры, сбежал по лестнице и вышел на улицу.
У дверей стоял участковый и беседовал с дворничихой. Миша похолодел. Участковый посмотрел на него равнодушным взглядом, может быть не желая показать Мише, что он за ним следит.
Миша вскинул голову кверху и пошёл, посматривая по сторонам, как будто ему нечего делать и некуда торопиться. Он ясно чувствовал на спине внимательный взгляд участкового. Решив, что всё лучше, чем эта ужасная неизвестность, Миша неожиданно обернулся, чтобы прямо посмотреть участковому в глаза. Участковый стоял к нему спиной и пальцем показывал дворничихе в противоположную сторону. То ли он был ловчей Миши и быстрее сумел повернуться, то ли Мише просто казалось, что он за ним следит, а тот на самом деле на него и внимания не обращал.
Миша свернул за угол, сворачивая, снова глянул на участкового: тот по-прежнему стоял к нему спиной. Миша пошёл дальше и помертвел: три милиционера огромного роста шли прямо ему навстречу.
"Пропал", - подумал Миша и, поняв, что сопротивление бесполезно, что он в окружении и ему не вырваться, обессиленный, прислонился к стене.
Милиционеры прошли мимо, не удостоив его даже взглядом. То ли они действительно были заняты своим разговором, то ли хитрили.
Еле живой добрался Миша до лагеря.
Кажется, все прохожие посматривали на него искоса, и даже немецкая овчарка, которую вёл пожилой человек профессорского вида, вряд ли связанный с милицией, и та вдруг натянула поводок и подозрительно обнюхала Мишу.
В лагере растерянный, испуганный вид Миши Лотышева никого особенно не удивил. Ещё бы! Сегодня о нём будут говорить по радио. Тут каждый бы разволновался. С одной стороны, конечно, лестно, а с другой стороны, страшновато.
Над Мишей подшучивали. Петя Левкоев сообщил ему по секрету, что Анюта закончит своё выступление так: "Добром мне воспитать брата не удалось. Поэтому с завтрашнего дня я, с согласия пионерской организации, решила его пороть каждый день утром и вечером".
Все засмеялись вокруг, и сам Миша улыбнулся кривой, невесёлой улыбкой. Если бы знал остряк Петя Левкоев, как тоскливо было Мише слушать его безобидную шутку!
И страшно было Мише думать о том, как пойдёт он в комиссионный магазин, и хотелось, чтобы эта страшная минута наступила скорее. А время тянулось и тянулось. Его позвали играть в волейбол - он отказался. Шура Лунников предложил ему партию в шашки - он отказался тоже. Он слонялся как тень по лагерю и старался делать вид, что ничем не озабочен, ни о чём серьёзно не думает, а ходит просто так, от нечего делать.
И вот наконец он увидел Анюту. Она вошла в ворота лагеря, и сразу же Катя Кукушкина подозвала её. Миша подошёл к сестре и взял её за руку. Он правильно рассчитал, что Катя Кукушкина не даст Анюте с ним болтать. Ему нужно было только, чтобы Анюта заметила: брат здесь. Анюта его заметила, кивнула ему головой и сразу повернулась к Кате. У Анюты тоже был несчастный, растерянный, испуганный вид, но и это все объяснили просто: естественно, девочка волнуется перед выступлением.
Теперь молено было бежать. Миша не торопясь прошёл до ворот, поглядывая по сторонам, не торопясь вышел за ворота, оглянулся будто случайно, убедился, что никто на него не смотрит, и торопливо зашагал к комиссионному магазину.
Он всё ждал, что опять ему начнут попадаться милиционеры, но милиционеров не было ни одного. У Миши далее мелькнула совершенно нелепая мысль, что милиционеры в целях маскировки переоделись в штатское. Миша подозрительно посмотрел на какого-то молодого человека, нёсшего пачку книг, но тут же понял, что ему чудится совершенная чепуха. Тогда он почти вслух сказал про себя "трус" и немного успокоился.
И вот наконец он вошёл в дверь комиссионного магазина.
Это был большой нарядный магазин. На степах висели картины, с потолка свисали старинные люстры, стояли бронзовые и мраморные статуэтки, хрустальные вазы и бокалы. Миша всё искал портсигары, но портсигаров не было видно. Потом он увидел витрину, под стеклом которой лежали разные металлические пещи. Тут были кольца, маленькие шкатулочки, маленькие стаканчики из металла. А в углу витрины лежал портсигар. Портсигар был совсем не похож на папин, но всё равно, важно было то, что, очевидно, портсигары здесь покупают и продают. Он попытался спросить у продавщицы, не купит ли она портсигар, но продавщица даже не услышала, потому что её всё время спрашивали взрослые люди, толпившиеся у витрины, и она еле успевала им отвечать. Тогда Миша огляделся и увидел старичка, стоявшего у стены, увешанной картинами. Осматривали картины многие, но покупать почему-то никто не покупал, поэтому старичок стоял спокойно и даже позёвывал.
- Скажите, пожалуйста, - спросил Миша, - где тут покупают портсигары?
- Портсигары? - удивился старичок. - А зачем тебе?
- Папа просил меня продать портсигар, - сказал Миша.
Про то, что папа просил, выскочило совершенно неожиданно, даже как будто против Мишиной воли. Он просто подумал, что это придаст солидность разговору и заставит старичка поверить Мише.
- А ну-ка покажи, что у тебя за портсигар, - сказал старичок, глядя на Мишу с усмешкой.
Миша вытащил портсигар из кармана и протянул его старичку. Старичок взял портсигар, поднёс его к самым глазам - он, видно, был близорук, - внимательно осмотрел. Лицо его стало серьёзным.
- Так, - сказал он. - Хороший портсигар. Как твоя фамилия?
Миша помолчал, мучительно выдумывая фамилию, потом покраснел и сказал запинаясь:
- Миша Михайлов.
- Так, так, - кивнул головой старичок. - Ну, пойдём, я тебе покажу, где покупают портсигары.
Держа в одной руке портсигар, старичок протянул Мише другую руку и повёл его к двери, на которой было написано: "Директор".
- А сколько же ты хочешь за портсигар, - говорил старичок на ходу, - Миша… Лотышев, кажется, твоя фамилия?
У Миши подогнулись колени и сердце полетело вниз. Откуда мог старичок знать его фамилию? Значит, действительно за ним следили. Значит, он ещё только задумал своё преступление, а об этом уже узнали и сообщили в комиссионный магазин. Старичок, наверное, специально стоял, поджидая его.
- Н-нет, - сказал Миша, - Михайлов.
- Ах да, Михайлов! Я и забыл.
Он неторопливо вёл Мишу за руку, проталкиваясь между покупателями, как будто совершенно спокойно, но Миша чувствовал, как крепко держит он его за руку, и понимал, что вырваться невозможно.
Старичок открыл дверь, и они пошли в маленький кабинетик, в котором за письменным столом сидел толстый, совершенно лысый человек. Напротив него на диванчике сидел старичок, похожий на того старичка, который привёл Мишу. Только сидящий на диванчике старичок был в очках.
- Иван Степанович, - обратился Мишин старичок к толстяку.
- Одну минуточку, - сказал толстяк и спросил другого старичка: - Так что вы говорите?
- Там есть, например, неплохой Перов, два отличных Поленова, - продолжал говорить другой старичок. - Мне кажется, кое-что может взять Третьяковка. Во всяком случае, показать им следует.
- Очень, очень интересно, - кивнул головой лысый, - Да, так что вы? - обратился он к Мишиному старичку.
- Вот этот молодой человек, - сказал Мишин старичок, - Миша… Лотышев, кажется, твоя фамилия?
- Михайлов, - пролепетал Миша.
- Ах, да, - согласился старичок, - я и позабыл. Так вот, он хочет продать портсигар. - Старичок протянул портсигар лысому.
Лысый осмотрел его с ничего не выражающим лицом и молча передал старичку в очках.
Тот тоже его осмотрел очень внимательно, покачал головой и кинул на Мишу быстрый взгляд.
- Сколько ты за него хочешь? - спросил лысый.
- Пятнадцать рублей, - задыхаясь от ужаса, сказал Миша.
- Его папа просил продать, - ласковым голосом разъяснил старичок.
- А папа не сказал, что делать, если мы сможем дать только десять рублей? Ты оставишь его нам или папа велел дешевле чем на пятнадцать не соглашаться?
- Можно десять, - сказал Миша, еле шевеля совершенно сухими губами.
Все трое переглянулись.
- На минуточку, Андрей Захарович, - сказал старичок в очках Мишиному старичку. - Вы как следует разглядели вещь?
Оба старичка подошли к столу, за которым сидел лысый, и все трое начали разглядывать портсигар, оживлённо перешёптываясь.
- Двести пятьдесят, - сказал старичок в очках, - не меньше двухсот во всяком случае.
Двести пятьдесят! Миша похолодел. Он понял, что совершил страшную, огромную кражу. Неверно, что он подобрал никому не нужную вещь. Он был настоящий, крупный вор, которого должны посадить в тюрьму, осудить, опозорить.
Старички и толстяк, склонившись над столом, все разглядывали портсигар и не могли оторваться. Они так увлеклись, что на минуту забыли про Мишу. Миша обернулся. Дверь была приоткрыта. Старичок не закрыл её за собой, потому что, когда они входили, у него обе руки были заняты. Миша выскользнул в дверь, быстро протолкался между покупателями, выскочил на улицу и помчался во всю прыть. Только Анюта могла его снасти. Только Анюта могла ему посоветовать, что делать. Он, задыхаясь, мчался по тротуару, и ему казалось, что за ним мчатся собаки-ищейки, деревья протягивают ветки, чтобы схватить его, дома готовы рухнуть, чтобы преградить ему дорогу. Свист, вой, крики слышались ему за спиной.
"Только бы добежать до Анюты! - думал он. - Только бы добежать до Анюты!"
Глава шестнадцатая. Начинается передача
Пока Катя водила по лагерю областных пионерских работников, стрелка электрических часов неуклонно приближалась к двенадцати. С каждым скачком стрелки в лагере возрастало волнение. Так как Катя была занята, Паша Севчук принял на себя руководство. Всех, кто должен был выступать, ой собрал на скамейке возле радиоузла и с каждым проводил последнюю инструктивную беседу. Он уговаривал говорить просто и советовал представить себе, что перед тобой не микрофон, а просто приятель, которому ты рассказываешь. Выступающие сидели с взволнованными лицами. Рядом с Ксенией Школьниковой сидел Петя Кутьков, очень смущённый тем, что сейчас его будут прославлять по радио. Рядом с Клавой Зубковой сидел Вова Орешков, очень огорчённый тем, что сейчас его по радио будут позорить. Ни Пете Кутькову, ни Вове Орешкову, в сущности, делать здесь было нечего, выступать-то они не должны были. Однако они считали себя непосредственными участниками предстоящих событий и чувствовали, что место их в эту минуту здесь, и только здесь. Вова Орешков всё ещё надеялся, что справедливость восторжествует, и всё ещё пытался доказать, что его не поняли, что он просто хотел подшутить и злого умысла у него не было. Никто его не слушал, и, поняв, что тут правды искать нечего, Орешков грустный отошёл от будки и присоединился к группе пионерских работников, которых Катя водила по лагерю. Поймав молодого парня из Серпухова, неосмотрительно отставшего от группы, он потянул его за рукав и, оттащив в сторону, начал рассказывать, что хотя он и не возражает против того, чтобы Ксеня всё рассказала по радио, но на самом деле он, Вова Орешков, не то имел в виду и хотя для примера, может быть, и нужно огласить всю историю, но на самом деле всё было не так, то есть так, но не совсем так.
- Подожди, подожди, - заинтересовался парень из Серпухова. - Ты кто такой, собственно?
- Я Орешков, - сказал Вова.
Он так ясно представлял себе известность, которой будет окружена его фамилия после передачи, что уже и сейчас, казалось ему, любой человек должен был сказать: а, ты тот самый Орешков, который спокойно смотрел, как Клаву Зубкову собирались выводить из троллейбуса.
Парень из Серпухова понял только то, что будет какая-то радиопередача, и живо этим заинтересовался. Не дослушав Вовиных жалоб на то, что "хотя всё было так, но не совсем так", он попросил объяснения у Кати, и Катя рассказала о передаче.
- Что ж ты молчишь? - громко возмутился Иван Андреевич. - Самое интересное скрыла. Нет, брат, это не выйдет. Ишь ведь какую штуку придумала. Здорово! Тут товарищи кое-что смогут позаимствовать.
Словом, пионерские работники Московской области разместились в беседке, сказали Кате, чтобы она не обращала на них внимания, а занималась делом, и стали ждать передачу. Катя очень обрадовалась. Ей самой было не до гостей, ей хотелось всё ещё раз проверить, убедиться, что всё в порядке.
Когда Катя шла к радиоузлу, перед ней мелькнуло растерянное, несчастное лицо Вали. Она даже не поняла сначала, чем он так взволнован. Потом только она вспомнила, что Анюта будет рассказывать, наверное, как Клавдия Алексеевна попала в больницу, и по всем дворам опять прозвучит история, в которой такую страшную роль играл Валин отец. Она поняла, как боится Валя, что снова будут позорить его отца, боится и не решается попросить, чтобы об отце не говорили.
Анюта тоже сидела на скамейке перед радиоузлом. Катя отправила Севчука в беседку развлекать гостей, и Паша пошёл с удовольствием. Он очень любил, когда приходили гости. Разными способами, внешне всегда оставался, скромным, можно было им дать понять, какая он, Паша Севчук, интересная и значительная личность и как много он сделал для лагеря. Новые люди всегда восхищались Пашей и хвалили его, а это Паша очень любил.
Катя отозвала Анюту и шепнула ей, что не стоит, пожалуй, говорить про Валиного отца. Анюта сперва даже не поняла, в чём дело, а потом оказала, что она и не собиралась о нём говорить.
- А Миша где? - спросила Клава Зубкова.
Ей казалось, что хотя Миша выступать и не должен, но раз о нём будут говорить, значит, ему следует быть здесь. Ведь здесь же и Петя Кутьков, и Вова Орешков. Вова Орешков к этому времени окончательно потерял надежду рассказать кому-нибудь свою печальную повесть и мрачный сидел на краю скамейки.
Катя объяснила, что неважно, где Миша, потому что выступать будет Анюта, но все начали с увлечением искать маленького Лотышева. Может быть, действительно как-то внедрилась всем в сознание мысль, что те, о ком будут говорить, тоже должны сидеть возле радиоузла, а может быть, просто всем хотелось занять чем-то медленно тянувшиеся минуты, оставшиеся до начала передачи.
Итак, вопреки Катиным уговорам весь лагерь бросился искать Мишу. Пробежали по всем дорожкам, заглянули во все углы. Миши не было. Начали вспоминать, кто его видел последним и где, но установить ничего не удалось.
Катя начала объяснять, что, может, он застеснялся, ведь о нём будут говорить, и решил побыть в другом месте, может, захотел, например, послушать передачу во дворе, но в это время раздался крик, подхваченный сразу многими голосами:
- Вот он, вот он, он здесь!
Красный, запыхавшийся, с волосами, слипшимися от пота, в лагерь ворвался Миша.
"Только бы добежать до Анюты, только бы добежать до Анюты", - думал он.
Он боялся, что Анюта уже выступает и с ней нельзя будет поговорить, он боялся, что у самого входа в лагерь его настигнут и поведут в милицию. Он многого боялся но никак не мог предположить того, что произошло на самом деле.
Только он вошёл в лагерь, как со всех сторон к нему кинулись ребята, громко крича: "Вот он, вот он!.."
У Миши упало сердце. Причина могла быть только одна - значит, сюда уже сообщили. Значит, здесь уже знают. Очевидно, случилось самое скверное, что могло быть, - свои же ребята узнали о его преступлении и позоре, свои же ребята схватят его и отведут в милицию.
Он ничего не мог понять. Его окружили и, громко галдя, перебивая друг друга, потащили куда-то. От страха он даже не мог разобрать, что говорят мальчики, куда они ведут его, чего они от него хотят. Он только озирался вокруг, испуганный, растерянный, задыхающийся, словно и в самом деле был преступником, которого наконец после долгой погони поймали.
Но его просто повели к радиоузлу. Здесь на скамейке сидели те, кто должен был выступать, и те, о ком должны были говорить. Он искал Анюту. Наконец он увидел её. Нет, если бы она что-нибудь знала, у неё было бы другое лицо. Он представил себе, как оно было бы искажено от ужаса и, может быть, немного от жалости.
Сейчас оно было нахмуренное, взволнованное, но не такое, каким оно было бы, если бы она знала всё. Он увидел, что улыбается Катя Кукушкина, увидел, что и ребята все улыбаются, и понял, что никто ничего не знает.
Казалось, всё было хорошо, можно было бы успокоиться. Но каждую минуту в ворота лагеря могли войти два старичка из комиссионного магазина и толстый лысый человек. Они могли спросить:
"Где здесь Миша Лотышев?"
Кажется, всё было хорошо, по ужас сжимал Мишино сердце.
Ах, если бы он мог всё рассказать Анюте!..
Но нет, это было невозможно. До передачи оставалось десять минут. Начались последние приготовления. Снова появился Паша Севчук, который повторил указания выступающим. Помещение радиоузла было всего только небольшой будкой, в которой могло поместиться самое большее два человека. Когда узел транслировал пение хора, хор располагался перед дверью будки, которую раскрывали настежь, и все мальчики и девочки, которые не участвовали в выступлении, шептали друг другу: "Тише, тише". Каждое громко сказанное поблизости слово услышали бы по всему кварталу. Поэтому в будке должен был находиться только тот, кто выступает. Предполагалось, что сначала Катя Кукушкина должна сделать короткое вступление. Она же должна объявлять каждого выступавшего. Пока она объявляет, тот, кто уже кончил говорить, должен тихонько выйти из будки, а следующий должен так же тихонько войти и сесть перед микрофоном. Последней должна была выступать Анюта. Объявив её, Катя выйдет из будки. Выключить микрофон, когда кончит своё выступление, Анюта должна сама. На пюпитр перед микрофоном Катя положила свои часы. Каждому давалось на выступление приблизительно пять минут. Рекомендовалось поглядывать на циферблат, чтобы не очень затягивать время.
И вот наконец торжественная минута настала.
- Значит, помни, - сказала Катя Анюте напряжённым шёпотом. - Как только кончишь, повернёшь ручку направо. Не забудь! Направо.