После этого ему бы на заводе помалкивать и стоять в стороне со скучающим видом, но он, словно кто-то его за язык тянул, влез в разговор, спутал гайку со шпинделем и приобрёл славу хвастуна и врунишки.
И опять заслужил всеобщее одобрение незаметный, как Паше казалось, "серый" Алик Бусыгин. Он задавал мастеру толковые вопросы, и мастер с ним обстоятельно и серьёзно беседовал. Если бы Паша был глуп, он продолжал бы хвастать и врать и репутация его погибла бы окончательно. Но он был не глуп и раз навсегда понял: врать можно только в том случае, когда ты уверен, что тебя не поймают.
Честолюбие съедало Пашу. Когда про Алика Бусыгина или про Вальку Гришина говорили на сборах, писали в стенной газете, Паша мучительно им завидовал. Ему, впрочем, казалось, что мучит его вовсе не зависть, а только сознание страшной несправедливости. Какие-то Гришины и Бусыгины выдвигались, были на виду, сверкали, а он, яркий, талантливый мальчик, почему-то оставался в тени. Можно было бы, конечно, приналечь на технику или ботанику. Паша не сомневался в том, что сможет заткнуть за пояс всех этих задавал. Он был совершенно в этом уверен и всё же почему-то не брался за дело. Отчасти, конечно, ему было просто лень. Работать он не привык, и с него хватало того, что приходится учить уроки. Отчасти он не хотел подчиняться несправедливости. Если он умный, талантливый, яркий, почему он должен ещё заниматься? Его и так обязаны ценить. Но, может быть, самая главная причина, по которой он не брался за дело, заключалась в том, что в глубине души он знал: никого заткнуть за пояс ему не удастся. Может быть, он и умён, и талантлив, но Бусыгина действительно больше всего интересует техника, Гришина ботаника, а ему, Маше, неинтересна ни одна из паук. По-настоящему ему интересно только одно: что надо сделать, чтобы обратить на себя внимание, выделиться, стать первым. Потому он и не мог ничем увлечься, что полностью был увлечён своими удивительными достоинствами, которые почему-то никто не ценил.
Не то в третьем, не то в четвёртом классе Паша нашёл наконец способ быть на виду. Прежде всего, решил он, никто не должен заметить, что ты завидуешь своим товарищам. Завидовать ты можешь, но показывать это нельзя ни в коем случае. Наоборот, показывай всем, что ты самый горячий поклонник каждого успеха своих товарищей. Если тебе никто не хочет кричать "ура", кричи ты первый "ура" другим.
Теперь стоило Алику Бусыгину принести сделанную им модель, как Паша приходил в страшный восторг, тащил учителей и ребят из других классов посмотреть её, рассказывал, как её было трудно сделать, сколько потребовалось изобретательности и упорства. Когда Валя Гришин решил на ежегодной школьной выставке показать свою коллекцию бабочек, Севчук поднял вокруг этого такой шум, что Гришин даже растерялся. Севчук доставал стекло, фанеру и гвозди для ящиков, Севчук подгонял Гришина, волновался, присутствовал при том, как Гришин сколачивает ящики, вместе с Гришиным тащил коллекцию и школу, размещал её, волновался и торчал на выставке с утра до вечера.
В конце концов никто уже не мог понять, Бусыгин или Севчук сделали модель, Гришин или Севчук собрали коллекцию. Севчук был на виду, Севчука хвалили, гордились им.
Пусть слава не пришла к Паше сама, зато он сумел притащить её на верёвке.
В пятом классе у Паши оказался новый товарищ Вова Быков. Вова Быков шёл на класс старше, но остался на второй год. Долго Быков присматривался к Паше и однажды вдруг ни с того ни с сего угостил его мороженым. Паша насторожился. Во-первых, он не верил в бескорыстие и думал, что, если Вова его угощает, значит, Вове от Севчука что-то нужно. Следует быть осторожным, чтобы не продешевить. Во-вторых, платя за мороженое, Вова разменял пять рублей. Откуда у него пять рублей? Это тоже было любопытно. Однако Севчук и виду не показал, что заинтересован.
Через несколько дней Вова затащил Пашу за сарай и предложил сыграть в горошину. Паша согласился. Как и обычно, чтобы завлечь новичка, Вова несколько раз проиграл. Паша аккуратно получал двугривенные и клал их в карман. Потом Вова выиграл, Севчук отдал один двугривенный и сказал, что больше играть не будет.
- Почему? - удивился Вова.
- Потому что теперь ты будешь всё время выигрывать, - спокойно сказал Севчук. - Я так и думал, что для начала ты несколько раз проиграешь. Поэтому я и стал играть, а теперь ты думаешь, что уже завлёк меня, и станешь выигрывать. Зачем же мне это нужно?
Вова обалдело посмотрел на Севчука, покрутил головой и сказал:
- Ну и ну!
Играть Севчук действительно больше не играл, но продолжал ходить за сараи. Когда появлялся новичок и деревянные чашечки начинали порхать над горошиной, Севчук незаметно подмигивал Вове в знак того, что он все понимает и видит, как Вова ловко и хорошо работает. Быка это раздражало, но выгнать Севчука он боялся. Больно уж тот был боёк, лучше было иметь его соучастником, чем противником.
Однажды, когда они вместе вышли из-за сараев, Севчук сказал:
- Что-то к тебе мало народу ходит. Все одни и те же, а с них и брать нечего. Что можно, ты уже взял.
- Дураков маловато, - пробурчал зло Бык. - Я своим говорил, чтоб они приводили, да вот что-то не приводят.
- Я могу приводить, - сказал Севчук. - Только с условием. Если я привёл парня, с того, что ты у него выиграл, половина моя.
Бык долго смотрел на Севчука и молчал. Много он навидался в жизни разных людей, но этот удивительный мальчик действовал на него ошеломляюще.
- Ладно, - сказал он наконец, - согласен.
Конечно, и деньги тоже нужны были Паше, но он преследовал и другие цели. Удивительным образом произошёл у него поворот в мыслях. Уж он-то понимал, конечно, что тем, что на сборах ребята его внимательно слушают и учителя к нему хорошо относятся, обязан он трудолюбию и способностям Бусыгина или Гришина. Уж он-то знал, что делали всё они, а он только создавал шум и крутился около. Но именно это ужасно его раздражало. Как же это так! Он, замечательный Паша Севчук, всегда всё-таки второе лицо, а первым всегда оказывается какой-нибудь "серый" Алик или ничем не замечательный Гришин. Мысль эта постоянно грызла его. И в конце концов, вопреки всякой логике, он возненавидел и Бусыгина и Валю Гришина.
Он с радостью устроил бы им какую-нибудь гадость. Но ссориться с ними он не мог, а гадость, при которой он остался бы в стороне, никак не придумывалась.
И вот наконец его осенило: заведёт он за сараи Валю и Алика, Быков обыграет их, они запутаются в долгах, Вова их прижмёт как следует, с помощью Севчука, конечно, будут они просить пощады, а он, Севчук, ещё подумает - пощадить или не пощадить.
Вот какие далеко идущие планы роились в голове у необыкновенного Паши. Но, к сожалению, ничего из этих планов не получилось. Алик наотрез отказался играть, сказав, что, во-первых, ему неинтересно, а во-вторых, и денег у него нет. Отец зарабатывает немного, откуда же он возьмёт. Валя Гришин проиграл рубль, который мать дала ему на покупки, и в растерянности рассказал ей об этом. Что у них произошло с матерью, неизвестно, но за сараями Гришин больше не появлялся.
Хотя заманить ни Бусыгина, ни Гришина не удалось, и таким образом главная Пашина цель достигнута не была, но договорённость с Быком оставалась в силе. Глупо было её не использовать.
В школе он, необыкновенный Паша, был заметной фигурой только за счёт обыкновенных мальчиков, которые больше знали и больше умели, чем он. Пусть же хоть здесь, за сараями, он, Паша, будет действительно главным человеком. То, что сейчас Бык главный, Пашу не смущало. Ничего, когда-нибудь попадётся к нему в лапки и Бык. А пока он отыграется на других. Уж эти то "другие" хорошо запомнят, что он, Паша Севчук, должен быть и будет первым. Ох, и даст же он этим "другим" почувствовать свою власть!
Вот почему даже маленький Миша Лотышев был для Севчука находкой.
Глава девятая. Разные люди, разные мысли
Клавдии Алексеевне неожиданно стало хуже.
Врачи считали, что дело идёт уже на поправку, но организм человека - сложная вещь: неожиданно поднялась температура, стало ясно, что где-то затаился очаг инфекции и что, если его вовремя не обнаружить и не ликвидировать, дело может кончиться плохо.
Профессор Сердиченко приехал ночью и внимательно осмотрел больную.
Операционная была приготовлена для операции, по сонным больничным коридорам сновали, перешёптываясь, сёстры, хирург ждал заключения профессора, ещё несколько врачей, дежуривших в больнице или вызванных из дому, стояли у постели больной. Клавдия Алексеевна вся красная - температура доходила до сорока, была в полусознательном состоянии. Ей, как в тумане, виделись собравшиеся вокруг неё люди, иногда она понимала, что это врачи, а иногда ей казалось, что пришли её навестить друзья по работе, и она начинала разговаривать с ними, спрашивала, что в институте нового, рассказывала им, что с детьми всё благополучно. Анюта и Миша приходят каждый приёмный день, а в неприёмные дни присылают записки.
А профессор Сердиченко внимательно осматривал больную и всё молчал - думал. Вот уже сорок пять лет, как он лечит больных, имя его известно по всему Союзу и далеко за его пределами, больные приезжают к нему советоваться из самых дальних уголков страны. Каждое его слово, как непререкаемый закон, выслушивают почтенного профессора, и всё-таки каждый раз, осматривая больного, он волнуется: шутка ли, решается жизнь человека. Вот он ошибётся, что-то проглядят, чего-то недодумает - и человек умер.
Профессор Сердиченко ещё и ещё раз осматривал больную.
Операция? Сердце ослабело, может не выдержать. Операция трудная, долгая. С другой стороны, как узнать, где очаг инфекции? Можно пропустить момент, и уже будет поздно.
…Профессор всё думал и думал, и взвешивал доводы за операцию и доводы против операции, и вокруг него молча стояли врачи, и в операционной всё уже было готово, чтобы, если профессор скажет "на стол", операцию можно было начать сию же минуту.
Но профессор покачал головой.
- Всё-таки попробуем сначала антибиотики, - сказал он. - Я думаю, что они, по крайней мере, стабилизируют положение. И всё время подкармливать сердце витаминами. Если через неделю положение не улучшится, придётся идти на операцию. А мне бы не хотелось - рискованно, ох, рискованно…
- Сообщить детям? - спросил дежурный врач.
- А муж есть? - ответил вопросом профессор.
- Муж в экспедиции на Чукотке.
Профессор пожевал губами, подумал.
- Нет, детям пока не сообщайте, - решил он наконец. - Если решимся на операцию, тогда, конечно, сообщите. А мужа вызвать немедленно. Пока он доберётся с Чукотки…
Утром из больницы позвонили в институт, где работал Пётр Васильевич. Научный руководитель института через полчаса сам приехал в больницу. Ему объяснили положение дела. Он слушал, молча кивал головой, потом сказал:
- Всё будет сделано. - Он славился своим немногословней.
Ещё через полчаса он был у заместителя министра Министерства геологии.
В штабе экспедиции радиограмма была получена через час. В радиограмме сообщалось, что в виду тяжёлой болезни жены необходимо Петра Васильевича Лотышева немедленно отправить в Москву. Ближайший аэродром получил распоряжение выслать за Лотышевым вертолёт, как только будет установлено, где он находится.
Лотышева ждали в Москве через сутки, в крайнем случае - через двое суток.
В Москве было лето, а на Чукотке начались заморозки и порою завывала пурга. На бесконечных пространствах редко-редко встречались маленькие посёлки. И где-то по этим бесконечным пространствам бродил Лотышев с двумя своими товарищами. Когда он добрался до партии, которая нашла наконец олово, выяснилось, что месторождение бесспорно существует. Но каковы его границы, достаточно ли оно велико? Стоит ли бросать сюда огромные средства, чтобы построить комбинат и целый город для людей, которые будут добывать руду?
Лотышев считал, что он обязан сообщить Москве точные данные о размерах месторождения. И вот он с двумя товарищами отправился на исследовании. Места, куда они шли, были пустынные, дикие, там были высоты и низины, болота и реки. Там только не было ни дорог, ли тропинок. Геологи решили идти пешком. Пришлось взять с собой много оборудования и провизии, ружья и пустые мешки для образцов. Мешки сейчас были лёгкими, но будут очень тяжёлыми, когда их наполнят образцы. Поэтому геологи не могли взять с собой походную рацию. Куда они пойдут, не было заранее известно. Маршрут определялся обстоятельствами.
Радиостанция Министерства геологии каждые три часа связывалась с Чукоткой:
- Где Лотышев? Почему не сообщаете, где Лотышев? Почему он не вылетает?
На Чукотке с аэродрома вылетел вертолёт, который должен был обнаружить в огромной холодной пустыне маленькую группу из трёх человек, забрать их, а если забрать невозможно, сбросить вымпел с приказом - немедленно возвращаться.
Велико было пространство, в пределах которого мог находиться Лотышев.
Вертолёт потратил три долгих дня на поиски и вернулся ни с чем. Лотышев и его товарищи обнаружены не были.
А Лотышев и его товарищи были в отличнейшем настроении. Месторождение оказывалось огромным, руда лежала почти на поверхности, вероятно, добычу можно будет вести открытым способом. Всех троих охватил исследовательский азарт. Они без конца брали пробы. Каждый день приносил новые удачи. Они решили не возвращаться, пока не соберут полных данных о границах месторождения.
На ночь все забирались в спальные мешки, и, несмотря на мучительную усталость, каждый вспоминал про дом и семью.
У Петра Васильевича было очень хорошее настроение. Конечно, дома уже получили его письмо. Наверное, сидят по вечерам за столом - Клава, Анюта и Миша - и радуются, что олово наконец найдено, и стараются представить себе, что он, Лотышев, делает сейчас здесь, на далёкой Чукотке.
Однажды утром геологи увидели далеко-далеко, почти над самым горизонтом, вертолёт. В этом не было ничего удивительного. Вертолёты доставляли почту и перевозили пассажиров в отдалённые районы полуострова, куда иначе трудно было добраться. И, уж конечно, Петру Васильевичу не пришло в голову, что вертолёт ищет его, Лотышева.
Да, хорошее было настроение у Петра Васильевича, и такое же хорошее настроение было у Анюты. Правда, у мамы повысилась температура, но доктор ей сказал, что это неопасно, что это так часто бывает, что температура будет сбита антибиотиками.
Когда Анюта и Миша пришли на свидание в больницу, им даже показалось, что мама выглядит лучше. У неё блестели глаза, она была оживлена, как это всегда бывает, когда у человека повышена температура.
Антибиотики действительно улучшили положение Клавдии Алексеевны: температура несколько снизилась, бред прекратился и она была в полном сознании. Врачи, однако, считали, что улучшение незначительно. Профессор Сердиченко, выходя после обхода, с сомнением покачал головой и сказал идущим рядом врачам:
- Результаты пока не убедительны. Подкармливайте сердце. Подождём ещё, но боюсь, что придётся решиться на операцию.
Анюта ничего этого не знала, и ей казалось, что всё идёт нормально.
А дома-то, уж наверное, всё шло хорошо. Она привыкла хозяйничать, и хозяйство её мало утомляло. Деньги шли к концу, но скоро она должна была получить за мать по бюллетеню и зарплату отца в институте. Она решила, что тогда устроит для Миши пир, поведёт его в цирк или в театр, купит, так чтобы он не знал, торт, конфеты и лимонад. Придут они из театра, и вдруг она достаёт сладости из буфета и ставит на стол. Можно, чтобы Миша пригласил кого-нибудь из приятелей, Пашу Севчука например, и ещё двух-трёх человек Миша заслужил этот праздник. Он отлично себя вёл и ничем не огорчал сестру. Читал, правда, мало, ну да теперь ведь лето - пусть побегает на свежем воздухе. Она мало видела брата, потому что утром он уходил в лагерь, а после лагеря у пионеров интереснейшие экскурсии, каждый вечер они ходили то в кино, то на прогулки, то в музей, катались на пароходах по Москве-реке или ездили осматривать университет.
Миша приходил такой усталый, что даже не в силах был разговаривать с сестрой. Он торопливо ужинал и сразу ложился спать.
Он спал, а Анюта чинила ему штаны или рубашку, пришивала пуговицы и думала, что удивительно всё-таки, как мальчики ухитряются всё рвать. Она не сердилась за это на Мишу.
"Зато, - думала она, - сколько у него впечатлений за это лето!.. Все эти экскурсии, прогулки, новая дружба… Жалко, конечно, что не удалось поехать на Украину, но можно поехать и на следующее лето. А отдохнёт перед школой Миша, пожалуй, не хуже, чем на Украине".
И, уж конечно, Анюте не приходило и не могло пройти в голову, что всё это ложь, что Миша запутался, пропадает, ищет выхода и не может найти.
Паша Севчук, после того как радиоузел начал работать и прошли первые, полные волнений дни, заметил, что его популярность надаёт. Конечно, портрет висел по-прежнему и каждый мог на него полюбоваться. Беда была в том, что никто не любовался. Все проходили мимо, занятые своими делами, и не обращали никакого внимания на то, что к дереву приколочен портрет не кого-нибудь, а самого Севчука. Правда, Катя по-прежнему водила к портрету посетителей. Но что толку в посетителе. Он поглядит на портрет, пожуёт губами, в крайнем случае, промычит что-нибудь и уйдёт.
Это было обидно и несправедливо. Паша понимал, что должен совершить что-нибудь такое, чтобы снова окапаться в центре внимания, чтобы снова на него смотрели с интересом и уважением. Паша был не такой человек, чтобы долго задумываться. Он быстро сочинил проект, который увлёк всех в лагере, который должен был в будущем заинтересовать жителей окрестных домов, который должен был принести ему снова широкую популярность. Проект был такой: в один из дней радиоузел лагеря даёт большую передачу - часа, может быть, на полтора. Называется эта передача: "Дома и в лагере". Выступают ребята, которые рассказывают, как они помогают родителям, как они ходят в магазин, сами стелют постель и подметают пол. Однако не все же такие хорошие. Активисты лагеря должны выявить тех, кто ничего дома не делает, кто позволяет старенькой бабушке убирать комнату, а сам в это время валяется на диване. Родители таких шалопаев выступят сами. Они открыто, перед всей общественностью квартала пожалуются на своих детей. Может быть, какая-нибудь старушка расскажет о том, как трудно ей наклоняться, как у неё болят старые кости, а её внук Андрей или Иван только командует: "Подай, принеси".
Словом, передача должна была иметь огромное воспитательное значение. Обо всём том плохом, что скрывается в недрах семейства, за дверями запертых квартир, должно было быть рассказано громко, на весь квартал. В то же время всё хорошее, что происходит в квартирах и что никому не известно, получит награду. Разве не достаточная награда, если о хороших поступках Серёжи или Мани будут разговаривать на всех скамейках, во всех дворах!