Паша так увлечённо и убедительно рассказал об этом всем в лагере, что весь лагерь увлёкся этой идеей. Началась разведка. Ребята, приходя утром, прежде всего рассказывали о том, что после могло было бы войти в передачу. С возмущением рассказывали они о старушках, которые сами несут из магазина тяжёлые сумки с продуктами, и то время как внуки гоняют во дворе мяч, и о примерных детях, которые помогают родителям и достойны всяческого поощрения. Все эти сведения притекали к Паше Севчуку. Снова Паша был в центре внимания. Снова был он заметной фигурой. Снова его имя звучало в лагере с утра и до вечера.
Катя Кукушкина узнала о Пашином предложении тогда, когда весь лагерь уже говорил о нём. Катя поморщилась. Ей показалось, что во всей этой идее есть что-то удивительно неприятное. Итак, на все дворы будут восхваляться примерные мальчики, несущие за бабушками сумки с продуктами, и позориться гадкие мальчики, гоняющие мячи. "Какое-то разделение на "чистых" и "нечистых", - думала она, - да при этом громогласное обсуждение, громогласные похвалы, громогласные характеристики. А точны ли эти характеристики? Может быть, лучше просто поговорить с парнем, который ничего дома не делает, чем сразу ругать его из репродукторов. Да и нужно ли так хвалить мальчика, который поднёс бабушке сумку? Что он, подвиг совершил, что ли?"
Все эти мысли пришли сразу же Кате в голову, и она попыталась возразить против передачи. Но Паша Севчук сумел так увлечь лагерь, все уже так ясно представляли себе, какая это будет замечательная передача, что на Катю накинулись и большие и маленькие, уговаривали, упрашивали, огорчались, визжали, даже плакали, и Катя заколебалась.
"Эх, - подумала она, - если бы Александра Викторовна была здесь… Она опытный человек, посоветовала бы. А тут как быть? Согласишься - может получиться пошлость, и вредная пошлость. Не согласишься - может быть, задушишь инициативу ребят, обидишь их, оттолкнёшь от себя".
Думала, думала Катя и согласилась.
Итак, снова кипела в лагере жизнь, снова в центре всего был Паша Севчук, снова спорили, волновались, готовились.
Однажды Кукушкина встретила Анюту. Анюта торопилась, ей нужно было зайти в магазин, а потом нести матери передачу.
- Ну, как ведёт себя Миша в лагере? - на ходу спросила она.
- Очень хорошо, - ответила Катя, - а как он дома?
- Тоже хорошо, - сказала Анюта.
Она хотела добавить, что, правда, дома он почти не бывает, так как каждый вечер отправляется куда-нибудь вместе с лагерем. Но Катя её перебила.
Кате пришло в голову, что среди однообразных нравоучительных историй, из которых, как она предвидела, будет главным образом состоять передача, может интересно и живо прозвучать история о том, как брат и сестра живут одни, самостоятельно ведут хозяйство и отлично со всем справляются. Она задержала Анюту и рассказала ей о передаче.
- Ты должна обязательно выступить, - сказала она. - Все знают вашу маму и вашего папу, и всем будет интересно узнать, как вы сейчас живёте.
Анюта испугалась ужасно.
- Как это - выступить? - сказала она. - Я не умею, да ещё и по радио, на весь квартал.
- Чепуха, - сказала Катя. - Ты только ничего не готовь. Просто представишь себе, что вместо микрофона перед тобой твоя подружка. Ты ой и расскажешь, что у тебя случилось, как вышло, что вы остались одни, я как вы живёте. Просто так и расскажешь. Вот и всё. И не вздумай отказываться.
Они расстались. Анюта побежала в магазин, потом долго ехала на троллейбусе в больницу и всё думала о том, как она будет рассказывать перед микрофоном об их с Мишей жизни. И ей казалось, что она сумеет хорошо рассказать, как они вдвоём с Мишей ведут хозяйство, как Миша отдыхает в лагере и помогает ей; как пришлось стать главой семьи, как она боялась этого, боялась, что не справится с Мишей, и как все страхи оказались напрасными: Миша ничуть не испортился, наоборот, она им очень довольна.
Теперь она уже не боится за то время, которое им ещё придётся пробыть одним, пока выздоровеет мама и папа вернётся из экспедиции. Она не боится потому, что знает: она прекрасно справится с хозяйством, а Миша уже доказал, что на него можно положиться, как на каменную гору.
Глава десятая. Запутался
А на самом деле всё было не так. Миша давно уже скрывал от Анюты то, что его действительно волновало и мучило. Больше всего он боялся, что об этом узнает сестра. Потому, что - и это было действительно правда - Миша дружил с сестрой, любил её и очень боялся её осуждения. Даже нет, не осуждения. Просто, когда он представлял себе, в каком она будет горе и отчаянии, как она будет страдать и мучиться, у него становилось на душе так скверно, что даже и рассказать нельзя.
Он отдал Быку три рубля и сразу же проиграл ещё три. Опять просить у сестры денег он не решился. Наша Севчук подсказал ему выход. Надо было выбрать кинокартину, на которую раскупали билеты задолго до начала сеансов. Надо было купить как можно больше билетов и перед началом сеансов, когда в кассе билетов уже нет, продавать их дороже. На каждом билете можно было заработать двадцать или тридцать копеек. Но для этого нужны были деньги. И тут Паша Севчук помог ему. Он дал ему в долг три рубля, условившись, что, распродав билеты, Миша даст ему пятьдесят копеек лишних. Операция удалась. Миша заработал пять рублей и, отдав три с полтиной Паше, стал обладателем полутора рублей. Беда в том, что на дневные сеансы билетов было всегда сколько угодно, так что продавать их с выгодой можно было только вечером. Тогда Миша придумал, что лагерь идёт на экскурсию, и ухитрился за один вечер заработать ещё два рубля.
Он дал себе слово не играть больше в эту интересную игру с горошиной и, хотя очень трудно было сдержать это слово, всё-таки целых три дня отказывался от игры. И все эти три дня его мучила мысль, что он совершает очень большую ошибку. Не могло же Вове Быку везти без конца. Может быть, он, Миша, отказался от игры как раз в ту минуту, когда счастье готово было повернуться к нему. Может быть, он мог бы выиграть много денег, купить какой-нибудь подарок маме или Анюте или просто подложить незаметно, скажем, десять рублей в ящик, где Анюта хранила хозяйственные деньги. Правда, трудно было бы объяснить, откуда он эти десять рублей достал, но Мише казалось, что он обязательно придумает что-нибудь такое убедительное, что Анюте никакие подозрения даже в голову не придут.
Главное - надо было выиграть деньги.
И всё-таки он не играл целых три дня, и за эти дни у него скопилось пять рублей.
День у Миши складывался теперь так: утром он бежал в булочную, потом завтракал и шёл в лагерь. В лагере дела шли отлично. Он играл в волейбол, и уже поговаривали, что его примут и команду младших. С одним мальчиком, Петей Петушковым, они сыграли матч в шашки, настоящий серьёзный матч из пятнадцати партий, и хотя никто не выиграл, но никто и не проиграл. Три партии кончились вничью, каждый выиграл по шесть партий, и получилось у каждого семь с половиной очков.
Затевался шашечный чемпионат, и Миша мог рассчитывать не на последнее место.
И гимнастика ему удавалась. Говорили, что в конце лета будут проходить соревнования городских пионерских лагерей по лёгкой атлетике, и инструктор сказал Мише, что если он хорошенько потренируется, то наверное сможет принять в них участие.
Словом, всё шло хорошо, только на душе было плохо. Всё время перед Мишиными глазами стояла щель между сараями, и мрачный закоулок двора, и Вова Бык, перед которым Миша испытывал непреодолимый ужас.
Всё время приходилось думать о том, как сегодня солгать Анюте. Всё время представлялось ему, что придётся толкаться возле кино и предлагать незнакомым мужчинам и женщинам билеты, оглядываясь, нет ли поблизости милиционера. Паша Севчук предупредил его, что милиционера следует остерегаться. Он не объяснил, правда, почему, но возле кино перепродавали билеты ещё несколько мальчиков, и из разговоров с ними Миша узнал, что если кто попадётся, то будет очень нехорошо. Сообщат родителям и в школу, и вообще неприятностей не оберёшься. Пока Мише везло. Но мало ли что может случиться.
Так что даже те три дня, которые Миша ухитрился держать данное себе слово, на душе у него было тяжело и неспокойно. А на четвёртый день дела повернулись совсем плохо.
После обеда, перед тем как идти толкаться возле кино, Миша, сказав Анюте, что вечером он с лагерем уходит на стадион, пролез между сараями и оказался в мрачном закоулке, в царстве Вовы Быка, которое он ненавидел всеми силами души и которое всё же его неотразимо влекло.
Он не собирался играть, нет, он твёрдо решил до конца держать слово, а пять рублей были спрятаны в кармане его курточки для того только, чтобы было на что купить билеты. Но в этот день обстоятельства были против него.
Когда он пришёл, Бык играл в горошину с Пашей Севчуком. Это удивило Мишу. Он ещё раньше заметил, что Паша Севчук никогда не играет, а играют всё другие мальчики, те, которые смотрят на Быка с обожанием и не смеют возразить ни одному его слову. А на этот раз играл с Вовой Паша Севчук. И не только играл, но и выигрывал. Перед ним уже лежало несколько монет, и каждый раз после того, как деревянные формочки, промелькав в Вовиных руках положенное время, становились на места, Паша безошибочно указывал, под какой из них лежит горошина.
Мальчики смотрели на игру затаив дыхание. Происходило невероятное. Счастье отвернулось от Вовы Быка. Ещё и ещё раз проиграл Вова, с недовольным видом вытащил из кармана ещё две монеты, а потом вдруг сказал:
- Стоп. Больше не хочу играть.
- А, - сказал Паша Севчук, - как мне везёт, так ты и не хочешь? Не имеешь права.
- Нет, имею, - лениво сказал Вова. - Уговора на время не было. Если бы был уговор, скажем, на час или на сто игр, тогда бы не имел.
И мальчики, трепетавшие перед Вовой, согласно закивали и единодушно подтвердили:
- Да, уговора не было. Другое дело, если бы был уговор.
- Эх, сглупил я! - сказал Паша Севчук. - Как раз сегодня тебе не везёт, а я выиграл ерунду. Если бы уговорились на сто игр, я бы у тебя рублей десять выиграл.
- В другой раз не будь дураком, - сказал Вова.
Миша даже покраснел от волнения. Вот наконец та минута, которой он столько времени ждал. Ясно, что счастье отвернулось от Вовы. Очевидно, и все поняли, что надо ловить удачу.
- Сыграй со мной, со мной… - кричали мальчики наперебой.
- Да ну вас, в долг играть, - отмахнулся Вова. - Ведь у вас и денег-то нет.
- У меня есть, - задыхаясь, сказал Миша и вытащил пятёрку.
- Ну что ж, - Вова пожал плечами, - если разве на наличные…
- Только с уговором, - шепнул Паша Севчук Мише, - сто партий! И пока сто не сыграно, никто не имеет права выходить из игры.
Это был умный совет. В самом деле, вдруг Мише начнёт везти, а Вова скажет, что, мол, не хочу больше.
- Уговор на сто партий, - сказал Миша, - ладно?
Вова заколебался. Видно было, что он очень боится, но Миша припёр его к стене, и отвертеться ему было трудно.
- Ладно, - неохотно сказал он. - Уговор на сто партий. И никто выходить из игры не имеет права.
Миша только кивнул головой, он даже говорить не мог, так он волновался. Наконец-то ему привалило счастье! Надо быть дураком, чтобы упустить его, как упустил его Паша Севчук. Он почувствовал своё превосходство перед Пашей. Тот вот не догадался играть с уговором, а он, Миша, оказался себе на уме.
Миша как-то даже забыл, что именно Севчук посоветовал ему договориться на сто партий. Ему не показалось странным, что именно тогда, когда Миша пришёл, Паша Севчук, никогда не игравший раньше, играл, и не только играл, но и выигрывал. Ему не показалось странным, что как только он, Миша, пришёл, Бык прекратил игру с Севчуком и согласился играть только с ним, с Мишей.
И вот опять руки Быка стали с бешеной быстротой переставлять формочки, с такой быстротой, что у Миши рябило в глазах. Опять исчезала и появлялась горошина. Опять Бык неторопливо читал стихи про птичку, которая не знает ни заботы, ни труда.
Но то ли недостаточно быстро мелькали Вовины руки, то ли действительно на этот раз счастье изменило Быку, только Миша и раз, и второй, и третий угадал, где горошина. Вова с огорчённым и сердитым лицом отдал Мише проигранные деньги.
- Да, - сказал он, вздохнув, - поймал ты меня. - Если бы не уговор, бросил бы играть, и всё. А теперь посмей-ка, попробуй!..
- Нет, - дрожа от волнения, сказал Миша, - уговор есть уговор. Тут ничего не поделаешь.
- Да, - вздохнул Бык, - тут ничего не поделаешь.
Мише показалось, что Бык усмехнулся. Но, конечно, это только ему показалось. Чего ему было усмехаться, когда дела Вовы шли так плохо?
Снова мелькали руки Быка, то исчезала, то появлялась горошина, снова дремала на ветке птичка, наконец снова застыли формочки, но на этот раз Миша не угадал.
"Ничего, - подумал он. - Не может же везти непрерывно. Конечно, раз-другой он тоже выиграет".
Но оказалось, что непрерывно может везти. Раз за разом мелькали в Вовиных руках формочки, исчезала и появлялась горошина, и, встрепенувшись, начинала петь птичка.
И раз за разом горошина оказывалась не под той формочкой, на которую указывал Миша.
Миша сидел красный, потный и всё ждал, когда же счастье повернётся к нему. Но счастье не поворачивалось.
"Ничего, - утешал себя Миша, - ну проиграю я эти пять рублей и больше уж никогда-никогда играть не буду. Хорошо, что хоть играю не в долг. Отдам эти деньги, ну их совсем, и никогда больше сюда не приду".
Скоро и это утешение кончилось. У Миши было уже не пять рублей, а четыре, и уже не четыре, а три, а потом два и, наконец, не осталось ни одной копейки.
- У меня больше нет денег, - сказал он жалобно, надеясь, что Бык скажет, что раз нет, так и нечего играть, и, стало быть, дело с концом.
Но Бык проявил несвойственную ему доброту.
- Ладно, - сказал он. - Ничего не сделаешь: уговор есть уговор. Придётся тебе играть в долг.
Лицо у него было при этом недовольное, и Миша почувствовал себя виноватым перед ним за то, что Бык вынужден держать уговор, на котором настоял Миша.
Снова мелькали формочки, исчезала и появлялась горошина, и каждый раз, когда формочки застывали, Миша думал с отчаянием: "Неужели снова не угадаю?" И каждый раз под формочкой, на которую он указывал, горошины не было.
Теперь уже неумолимо рос Мишин долг. Вот уже он должен рубль, а сыграно только шестьдесят шесть игр, вот он уже должен два рубля, а ещё осталось двадцать четыре игры. Миша уже ни во что не верил, он безнадёжно указывал то на одну, то на другую формочку, и уже понимал, что ни разу не выиграет, и мечтал только об одном, чтобы скорей это кончилось, чтобы уйти и хоть на час, хоть на полчаса постараться забыть об этом.
Наконец Паша Севчук, который отсчитывал игры, сказал:
- Сто!
- Четыре сорок, - сказал Вова Бык. - Завтра отдашь.
- У меня нет, - сказал Миша. - И взять негде.
- Попроси у сестры.
- Я не могу, она спросит: на что мне?
- Ну, уж это не моя забота, - сказал Бык. - Хоть укради, а чтобы завтра были деньги.
И тут снова пришёл на помощь Паша Севчук.
- Надо дать парню выкрутиться, - сказал он. - Ну что ж, если ему в самом деле взять негде?
- Вот вечно так, - сердито пробурчал Бык, - свяжешься, а потом свои же деньги получить не можешь. Ну ладно, билетами наторгуешь, отдашь.
- А у меня на билеты нет, - сказал Миша.
- Ничего, - вмешался Паша Севчук, - я дам тебе три рубля в долг.
Вечером Миша стоял у подъезда кино и продавал билеты. Прибыли было немного, меньше рубля. Всю прибыль он отдал Севчуку. Севчук сказал ему, что Бык требует весь долг через два дня и он, Севчук, тоже не может ждать. Ужас охватывал Мишу каждый раз, когда он вспоминал о своём неоплатном долге: что делать, как вывернуться? На следующий день он опять принёс Севчуку меньше рубля, и Севчук опять сказал, что Бык прямо рвёт и мечет, грозится пойти к Анюте и потребовать долг. Мишино сердце сжалось от отчаяния. Он умоляюще смотрел на Севчука: может, этот замечательный мальчик поможет ему как-нибудь?
- Не знаю, что можно сделать, - сказал Севчук. - Ну ладно, я поговорю с Быком.
Вечером он подошёл к кино, возле которого Миша жалобным голосом предлагал билеты.
- Вот что, - сказал Севчук, - мне удалось договориться с Быком. Он согласен, чтобы ты ему отдавал понемногу, и после того, как мне всё отдашь. Но только вот какое условие: скажем, принесёшь рубль, значит, играете пять партий. Ты выиграешь, считается, что ты ему два рубля отдал. Он выиграет, значит, ты ему ничего не отдал.
Через день Миша рассчитался с Севчуком. У него осталось три рубля. Ах, если бы у него было ещё рубль сорок! Он бы всё отдал Быку и никогда бы больше не ходил за сараи. Но рубля сорока не было. И три он не мог отдать, потому что ему не на что было бы покупать билеты. Он приносил Быку то семьдесят, то восемьдесят копеек и каждый раз их проигрывал, и долг не уменьшался, и Бык грозился потребовать деньги с Анюты, и Миша теперь торговал билетами и отдавал Быку всю выручку, и чувствовал, что никогда уже не вырвется из-под власти страшного, неумолимого Вовы Быка.
Да, он запутался окончательно и безнадёжно.
Глава одиннадцатая. Встречаются снова враги
Валя знал про Вовино "царство". Ходил когда-то за сараи и он. Но он был старше Миши, и, кроме того, трудная у него была жизнь. Вечная боязнь, что отец вернётся пьяный и опять учинит какой-нибудь скандал, очень сблизила его с матерью. Мать ему рассказала, что отец раньше был человек хороший, не пил и, когда решился просить её выйти за него замуж, несколько раз приходил, сидел, краснел и уходил, так ничего и не сказав. А ей смешно было, потому что она понимала, зачем он приходит, и очень его полюбила за эту робость.
Валя утешал мать, говорил, что всё будет хорошо, что отец одумается, возьмёт себя в руки и будут они жить счастливо и дружно. Мать и верила и не верила, но радовалась тому, что сын её утешает, и так год от году, чем больше становился Валя, тем теснее становилась у него дружба с матерью. Отец много денег пропивал, на семью ему всегда не хватало, и поэтому однажды, проиграв в горошину рубль, Валя честно рассказал про это матери, отдал деньги Быку и больше за сараи никогда не ходил.
Валя любил и жалел отца. Он сердился на него, когда тот приходил домой пьяный, заносчивый, грубый, но после мечтал о том, что отец и впрямь одумается и станут они дружить, ходить по вечерам всей семьёй гулять, разговаривать обо всём.
А иногда и у них с отцом будет отдельный мужской разговор о том, как бы сделать, чтобы матери жилось полегче.
И вот случилось несчастье. Оно могло бы случиться раньше, могло бы случиться немного позже, но оно бы непременно случилось. Всё шло к этому. Валя не мог бы объяснить, но чувствовал очень ясно, что отец катится в бездну, что какой-то вихрь крутит его и нет у него сил вырваться из этого вихря. Раньше или позже несчастье должно было случиться. Оно и случилось, но только тут пострадала ещё ни в чём не виноватая женщина. Женщина, которая как раз в эту минуту была счастлива и хотела побаловать детей. Разговоры об этом шли по кварталу, и Валя их слышал.