* * *
Баба Лиза срисовывает мне собачку из "Золотой книги сказок" Божены Немцовой.
- Не называй меня, пожалуйста, бабушкой. Особенно при дяде Арчиле, ладно?
- А почему? - мне вдруг становится обидно. - Ты же моя бабушка! Да? Моя?
- Ну, конечно, твоя, - улыбается баба Лиза. - Вот посмотри на меня.
- Я смотрю.
- Ну, что ты видишь?
- Я тебя вижу.
- А бабушку? Ты бабушку видишь? - волнуется бабушка.
И тут до меня доходит! Бабушки ведь какие? Седые и в платочках. В лучшем случае в огромных мохеровых шапках, и пахнет от них котами или пирогами с капустой. А от бабушки пахнет французскими духами, и ещё она носит длинный рыжий кудрявый искусственный хвост на голове. Это когда без шляпы.
- Нет, - говорю, - никакой бабушки здесь нет.
- Вот видишь! - радуется бабушка.
- А как тебя тогда называть?
- Давай просто Лизой.
- Но ты же мне всё-таки бабушка, - нервничаю я. - Про бабушек так ведь не говорят.
- А мы будем, ладно?
- Ладно. Только ты меня тоже Валей не называй.
- Хорошо. Давай я буду звать тебя котиком Тарасиком.
- Меня уже так папа называет.
- Нуууу… - тянет Лиза, - давай тогда Собачкиным. Хочешь?
Глава 5
Позавчерашний батон
- Зачем ты так сказала? Что папа умер?
- Потому что это правда. - Мама режет на кусочки морковь для жаркого: ток-ток-ток-ток по доске.
- Мама! Как ты так можешь? Он ведь живой.
- Он нас бросил, а это хуже, чем если бы он на самом деле умер.
Мама разрезает не морковь, а кухонное пространство. В одном кусочке я, в другом - она со своим острым ножом.
- Кому хуже? Тебе? - я вдруг начинаю злиться. - Меня же в школе сироткой дразнили! Мне же сны снились! Я же всё время думала, что у меня папы нет!
- А у тебя его и нет, - спокойненько так отвечает мама. - Он предал тебя. Он женился на другой женщине. Ты ему не нужна, понятно?
- Нужна! Он мне сам сказал. Это ты ему не нужна!
- Не ори, хозяйка услышит. - Мама невозмутимо вываливает свою дурацкую морковь в сковородку.
- Да мне по фиг!
- Выбирай выражения! Сказал он ей! Он тебе сейчас и не такого наговорит. Очнулся через восемь лет, говорун.
- Папа меня искал! Он же писал мне! Почему ты мне его письма не показывала?
- Не показывала для твоего же блага.
- Ты врёшь! Всё врёшь! И всё время врала!
- Успокойся, сказала. Лучше послушай меня, - говорит мама ледяным тоном и включает газ под сковородкой. - Твой отец - подлый человек. Ты не знаешь и половины того, что… - она вдруг замолкает.
- Чего?
- Неважно… Дочка… - Мама вдруг вся как-то обмякает и опускается на табурет.
Мне становится страшно. Ей что, плохо?
Я привыкла, что мама всегда одинаковая - строгая и… Да, чёрствая, как позапозавчерашний батон. Как будто её, как Железного дровосека, сделали из железа, а внутрь положили только строгость и чёрствость. И больше ничего.
- Я тебе не сказала правды тогда, - говорит мама с табурета, - но я сделала это ради тебя. Я хотела, чтобы ты помнила папу хорошим. Чтобы тебя вся эта грязь не касалась… В той ситуации это было самое лучшее, что я могла для тебя… для нас с тобой сделать. - Мама подходит к окну и смотрит во двор, как будто кого-то ждёт. - Я, наверное, виновата перед тобой.
Во дворе между пальмами кто-то натянул верёвку с мокрым бельём. С семейными трусами и майками. А на скамейках сидят старушки и кричат своим внукам, чтобы они не хватали Степана за лапы. Но внуки всё равно хватают этого Степана.
- Прости.
Я подхожу к маме - у неё уставшее белое лицо без косметики, и она похожа на медузу, которую вышвырнуло прибоем на берег.
- Обещай, что никогда больше меня не обманешь.
- Обещаю, - кивает мама.
Она никогда не пользуется косметикой. Только ночным кремом, который вкусно пахнет какими-то цветами. Так пахнет на лугу в километре от Фирсовки, когда июль и только что прошла гроза.
Мне хочется обнять маму, но вместо этого я говорю:
- Папа меня в гости позвал.
- Нет.
- Ну мама!
- Даже и не думай, - она моментально становится прежним чёрствым батоном.
- Но почему? - к горлу опять подкатывает злобный шарик. Я вскакиваю.
- Сиди, - командует мама. Иногда мне кажется, она путает меня с собачонкой. - Ты не будешь с ним общаться. Я запрещаю, понятно?
- Понятно.
- Мой руки, и будем ужинать.
- Не хочу, - говорю я и иду в комнату, но на пороге останавливаюсь. Дверь в комнату Глафиры Леопольдовны быстренько закрывается.
- Мама, а баба Лиза?..
Мама качает головой.
Я не стала спрашивать у неё, от чего умерла бабушка. Мне почему-то было уже всё равно.
* * *
А с папой мы всё-таки стали общаться. Всё вышло из-за школы. Вернее, из-за тёти Боти. Это она рассказала папе, что мы вернулись в город и что меня не берут в школу.
- Кто тебя за язык тянул? - злилась мама. - Мне не нужны его подачки и покровительство!
- При чём тут ты, вообще? - спокойно возражает тётя Ботя.
Она сидит на моей кровати и подпиливает ногти. Они у неё длиннющие, как у Мура-масы из "Блич".
- Ты лучше о дочери задумайся - так, на секундочку. Данил, между прочим, не последний человек в городе.
Тётя Ботя училась с моим папой в одном классе, а с мамой - на одном курсе в пединституте. Это она маму с ним познакомила, когда они ещё были студентами. По папиной просьбе. Он маму один раз увидел и сразу влюбился.
- Он сейчас, знаешь, как развернулся? На днях опять купил заводик, в "Краснодарской правде" про это целая статья. У него недвижимости по всей Европе понатыкано, как грибов после дождя!
- Господи, да какая мне разница? - перебивает мама. - Кто он теперь, что он? Где он был раньше? Он все эти годы вообще думал о Вале? Он хоть копейкой нам помог?
- Ты же сама отказалась от алиментов, - парирует тётя Ботя. - Не надо его во всех смертных грехах винить.
Мама молчит, не отвечает. Она чувствует, что тётя Ботя на папиной стороне, и это её бесит.
- Ладно, ты свою гордость-то поумерь! О Валентине думай в первую очередь. Ты хоть в курсе, что это за школа? Элитная, языковая! - говорит тётя Ботя с особым ударением и кладет пилочку в сумку. - Там половина педсостава носители языка. В неё абы кому с улицы не попасть - там обучение стоит бешеных денег. Оттуда после восьмого класса в Англию прямая дорога. Учеников в любой колледж берут с распростёртыми объятиями, а там и Кембридж не за горами. У них там, мне Пахомов рассказывал, чуть ли не золотые унитазы в туалетах стоят. Компьютеров больше, чем самих детей. А знаешь, сколько там нашему брату в месяц платят?
- Не знаю и знать не хочу.
- Ну и дура. Господи, да что я тебя за лучшую жизнь агитирую! Делать мне больше нечего…
Но мама дурой никогда не была. И она в конце концов согласилась.
Через неделю я иду в новую школу! Ура!
Надо всё-таки выпросить у неё тушь.
* * *
Мы сидим на лавочке в парке и дышим - морским воздухом.
- Лиза, а что мы будем сегодня делать?
- Ничего. Ты когда-нибудь делала ничего?
- Нет, это как? - я, конечно, немного удивлена, но не очень. Я уже привыкла, что бабушка часто говорит или спрашивает о всяких необычных вещах. Например, видела ли я, как ходят деревья. Или мечтала ли я когда-нибудь стать аквариумом.
- Вот только представь: ты - аквариум. В тебе много чистой воды, камешки, водоросли, живые рыбы! Ты круглая и прозрачная, и каждый день уже просто одним своим существованием ты творишь добро.
- Как это - делать ничего, Лиза?
- Вон, видишь того человека в шляпе?
- Какое у него злое лицо, - я смотрю на мужчину у киоска с мороженым. Он только что подошёл и теперь пытается протиснуться к окошку без очереди. Лицо у него бордовое, оно блестит от солнца.
- А как ты думаешь, почему злое?
- Ну у не знаю. Просто он злой, вот и всё. - Да? - с сомнением спрашивает бабушка. - А мне кажется, его кто-то обидел. Может, от него ушла жена, или начальник на него накричал…
Я присматриваюсь к мужчине повнимательней. После бабушкиных слов его лицо почему-то уже не кажется мне таким злым. Скорее, каким-то потерянным.
- Я знаю! - кричу я. - У него ребёнок в больнице, вон в той - на углу, и он попросил у него мороженого! Ему очень захотелось мороженого! И вот его отец побежал, чтобы успеть до операции, побежал - а тут очередь, а он очень торопится! Поэтому и толкается, он же спешит!
Бабушка неопределённо поводит плечами. Мужчина наконец-то пролезает к окошку, покупает четыре стаканчика и быстро уходит. Мы с Лизой встаём и идём за ним.
Мужчина шагает широко, мы еле поспеваем. Мороженое у него тает, капает на асфальт. Мужчина проходит мимо больницы, и мне становится неловко перед бабушкой, что я неправильно угадала. И в то же время ужасно интересно! Мы прямо частные сыщики!
- Это не ребёнку, - говорю я. - Это для его жены, чтоб она простила и вернулась к нему.
Бабушка не отвечает. Она просто идёт за этим человеком, идёт так быстро, как будто от этого зависит чья-то судьба.
Мужчина в шляпе ныряет во двор - следом мы. Он подходит к подъезду, набирает на двери код и входит внутрь. Я кидаюсь за ним, чтобы придержать дверь, и мы юркаем в прохладный полумрак.
Слышно, как мужчина поднимается на последний этаж и звенит там ключами. На ступеньках - молочные капли. Дверь захлопывается, и всё замирает. Какое-то время мы ждём, но больше ничего интересного не происходит.
Мы ждём ещё чуть-чуть, а потом поднимаемся на пятый этаж. Обычная дверь с резиновым ковриком.
Бабушка резко жмёт на звонок.
- Лиза, ты что?! - ужасаюсь я. Мой первый порыв - кинуться вниз по лестнице.
- Здравствуйте, - когда открывается дверь, говорит Лиза. - Извините, вы тут всё закапали.
- Это мы сейчас, мы мигом… - суетится мужчина.
Он теперь без шляпы. Он лысый, и кожа у него на голове тоже бордовая - так бывает после сильного ожога. Не солнечного, а настоящего - от огня. Я смотрю на его руки в длинных рукавах - они такие же, как будто не кожа, а твёрдый бордовый пластилин. Мужнина больше не кажется мне злым, наоборот, он улыбается. - Моцарт, а ну, обжора, поди приберись!
Из квартиры, покачиваясь, выходит толстый лохматый Моцарт и слизывает с лестницы белые капли.
А потом мы заходим в эту чужую квартиру, проходим на чужую кухню и пьём чай. Солнце садится, опуская на город оранжевую занавеску.
На кухонном столе стоит ваза, формой похожая на сосиску. Я протягиваю руку, чтобы проверить, сосиска ли она на ощупь.
Мужчина рассказывает о том, что он скоро умрёт и завещает свой труп медицине. Я представляю, как студенты будут резать его на мелкие кусочки, и мне становится не по себе… С Лизой всегда так, что-то в ней есть такое - она кого угодно разговорит и подружится тоже с кем угодно.
Мы и с этим мужчиной потом подружились, его звали Валиком. Мы ещё три раза ходили к нему в гости, пока Валик не умер. Моцарта бабушка хотела забрать к нам, но не успела - он тоже вскоре умер. Не от ожогов, конечно, по другой причине.
- А мне понравилось, - сказала я в тот раз бабушке, когда мы вышли из подъезда и снова стали дышать морским воздухом. - Надо почаще делать ничего.
* * *
- Познакомьтесь, девочки: Валя, это - Наталья Юрьевна. Наталья Юрьевна, это - Валя.
- Здравствуйте, Наталья Юрьевна, - тихо говорю я.
- Привет! Только давайте без этих чайных церемоний. Просто Наташа, ОК? Меня когда по имени отчеству зовут, я себя лет на девяносто чувствую, не меньше! - Наташа улыбается.
Наташа - это новая папина жена. Вернее, не такая уж она и новая. Они вместе уже много лет.
Она очень красивая! Даже лучше Карины, наверное. Хотя у неё короткая стрижка - такая стильная. А фигура просто прелесть! Она меня в два раза худее, а ей, наверное, уже за тридцать. Наташа на мамину старую фотографию похожа, где она в молодости.
- Ты что на меня так смотришь, нравлюсь? - смеётся она.
Я не замечаю, что уже довольно долго пялюсь на Наташины туфли. Не мигая, как в телевизор. Туфли у неё с открытым носком, и видно ногти. Они все усыпаны мелкими блестящими камушками!
- Хочешь, тебе такие сделаем?
Я краснею. Мои пластиковые шлёпки мама купила на рынке за сто рублей. А ногти красить она мне пока не разрешает.
И вообще в папином доме я чувствую себя как рыба об лёд. То есть, на льду - неуютно и как голая. Я первый раз в таком огромном доме. Здесь даже есть колонны, а потолок в прихожей, или как это называется, - в три этажа. Наверху балкон и огромное окно во всю стену, с витражом - как в театре музкомедии.
А ещё у папы с Наташей есть слуги. То есть, прислуга. В саду я видела мужчину в синем комбинезоне - он ровнял большими ножницами кусты. Они подстрижены в виде шаров и конусов, как в английских парках - я в одной передаче видела. А между деревьями висят такие зеркальные шарики - в них всё отражается вверх ногами.
Внутри нас встретила женщина в розовом платье и белом фартуке. В волосах кружевная наколка. Таких несчастных добрых женщин часто показывают в сериалах - мама смотрит и переживает за них. Это, наверное, домработница или горничная, не знаю, как правильно назвать.
Я хотела снять свои шлёпки, но папа прошёл, не разуваясь, прямо в ботинках из крокодила или бегемота. Мама бы ему врезала за такие дела. А Наташа ничего, обняла и поцеловала.
Они красиво смотрятся вместе: он высоченный, а она маленькая, как Барби. И без бороды папе гораздо лучше.
* * *
Вообще-то мама запретила с папой вне школы общаться. Так случайно получилось.
Он повёз меня на собеседование, но оказалось, не на собеседование, а просто отдать документы. Меня приняли без всяких проверок и тестов, это он договорился. А мы с мамой всю ночь готовились к этому ответственному этапу моей жизни. Она меня гоняла по программе шестого класса.
Но директриса на меня даже не посмотрела, только сказала:
- Хэлло! Хау ду ю ду?
Ну я ей и ответила в том же духе.
А потом она всё с папой разговаривала про какие-то пиломатериалы. Он ей обещал привезти вагон и маленькую тележку. Директриса очень обрадовалась.
Школа, кстати, самая обыкновенная, ничего такого сверх. Никаких золотых унитазов - я зашла, проверила. Просто всё супер-мега-новое и чистота кругом идеальная, маме понравится. Ещё бассейн есть и душевые в спортзале. Нас с папой провели, показали. А у нас в деревне физра на улице проходила, даже зимой - чтобы не отапливать спортзал.
Ну и вот. После школы папа спросил:
- Ты голодная? Поехали поедим!
Я думала, мы зарулим в какую-нибудь кафешку, а он меня привёз к себе домой. Я даже не ожидала. Сказал, что Наташа как раз вернулась из командировки. Они с папой, как я поняла, вместе работают.
- А я думала, вы геолог.
- Во-первых, не вы, а ты, - говорит папа. - А во-вторых, я и есть геолог. Мы интереснейшим делом, между прочим, занимаемся - разведываем месторождения полезных ископаемых.
- Да?! - я поражена. - Золота? Или алмазов?
- Бывает, что и золото находим, - улыбается папа. - А вообще, мы на никелевой руде специализируемся. Ты почему не ешь?
- Я ем… Вернее… А что это такое? - кажется, я опять покраснела.
У меня по тарелке размазано что-то розово-зелёное, а вместо вилки с ножом - палочки. И как, извините, ими есть?
- Честно говоря, сам не помню, как эта штука называется. - Папа с серьёзным видом вертит палочки в руках, а потом вдруг бац! - и подкидывает их к потолку. Он хочет их поймать, но палочки падают в супницу - плюх! Брызги во все стороны!
Папа с жалобной миной заглядывает в супницу и говорит:
- Вера, принесите, пожалуйста, ложки!
Мы с Наташей переглядываемся и хихикаем, как две заговорщицы.