* * *
Я открываю альбом и рисую вид из окна. С натуры рисовать очень полезно, от этого развиваются наблюдательность и внимательность к мелочам. Вот, например, стоит у дерева собака на четырёх лапах. А художник может увидеть, что у неё их три. Или вообще двадцать шесть - когда она понесётся вскачь. И это будет правда. И никакой очевидности это не противоречит. А знатоки придут и скажут: ну-у, голубчик, так не бывает! Или что-нибудь ещё похлеще. Но художников, кстати, это никогда не останавливало.
Сиреневое от заката море, розовое небо и белая точка на золотом берегу. Если соединить эти цвета в одной картине, будет гармония, а если перемешать - просто грязь. Акварель - не гуашь, она не прощает нам, художникам, ошибок.
Белая точка - это баба Лиза. Она неподвижно сидит на складном табурете в широкополой шляпе из соломки и смотрит вдаль.
Я встаю рядом. Мне четыре года, и я не выговариваю букву "р".
- Тебе глусна?
Баба Лиза молчит, но мне и так всё понятно.
- А почему?
- Не знаю, Собачкин. Бывает, что человеку грустно просто так. Безо всякой на то причины. По-моему, это называется меланхолия… или как-то там, - бабушка чему-то улыбается, и от этого у неё делаются потусторонние глаза. - Когда мне грустно, я прихожу сюда, на этот берег, и смотрю вдаль.
- Почему? - снова спрашиваю я.
- Я хочу увидеть Морскую птицу.
- Да? А какую?
- Такую - голубого цвета. У неё благородная осанка, человеческие черты и огромные крылья.
- Ничего себе! - мне даже не верится. - А лазве такие бывают?
- Конечно, бывают, - на полном серьёзе говорит бабушка. - Только их не каждому дано увидеть. Морская птица показывается только тому, кому очень грустно. У кого совсем не осталось надежды, понимаешь? Совсем-совсем.
Я не понимаю.
- А ты видела когда-нибудь Молскую птицу, Лиза?
- Я?
* * *
Помню, однажды, ещё там, в деревне, я пришла домой из школы. Это был, кажется, январь - снег валил и валил. Сугробы доставали до окошек, и нам каждый день приходилось срезать их лопатой. Как ножом по маслу - вжииииик!
Мама сидела за столом в жёлтых валенках и читала письмо.
- От бабы Лизы? - обрадовалась я. - Или от папы?!
Вообще-то, папа мне никогда не писал, но я всё равно ждала.
Я хотела, чтобы мама прочитала мне вслух, как делала раньше. Она никогда не давала читать мне письма самой, я даже не знала, как выглядит бабушкин почерк. Но мама скомкала вдруг в кулаке письмо, подошла к печке и бросила его в топку. Я смотрела, как огонь сжирает белый комок, и не понимала, зачем мама так сделала.
- Нет папы. И бабы Лизы тоже больше нет, - вдруг сказала она.
- Что?
- Их больше нет, - повторила мама каким-то стерильным голосом.
Так уставшие хирурги в сериалах про больницу сообщают родным о самом страшном, а они потом безмолвно плачут, утыкаясь хирургам в плечо.
Я заплакала, уткнувшись маме в плечо.
Мама обняла меня, усадила на колени и стала с силой гладить по голове. Сама она не плакала. Она вообще никогда не плакала, даже когда однажды чуть не отрезала себе ножом палец. Даже когда по телику показывают какой-нибудь жутко грустный фильм, где в конце главная героиня умирает или расстаётся с любимым, мама не плачет. Наверное, просто у неё внутри нет лишней влаги.
- Они что, умерли?
- Да, доченька. Папа с бабушкой умерли. "Как же так? - не понимала я. - Так ведь не бывает - чтобы два человека разного возраста из одной семьи вдруг взяли и умерли. Одновременно!"
- Их задавило машиной, да? Как бабушку Валю? - у меня вдруг стало гореть горло, как будто я проглотила раскалённый стеклянный шар.
- Да, дочка, да. Но ты не плачь, мы с тобой всё переживём.
Мы всё переживём.
Да, мы с мамой всё переживём.
Глава 3
Мама в пятнышку
Мы с мамой идём по набережной. На нас одинаковые белые сарафаны с большими карманами и хлопковые панамы. Мы похожи на двух альбатросов - горячий ветер развевает наши волосы и юбки. Я пересказываю маме новый клип (теперь у нас есть "МУЗ", ура!), и настроение у меня просто суперское!
В зарослях заливаются цикады, и от них вокруг всё гудит. Душно, как ночью на печке под верблюжьим одеялом. А море совсем рядом - переливается серебряными блёстками сквозь прибрежные сосны. Дрожит, как мираж, - зелёное-презелёное!
Мы покупаем мороженое в стаканчиках и скатываемся вниз по крутой сыпучей тропинке.
Вот оно - море. Ура-а-а!
Я скидываю шлёпки и на цыпочках бегу к воде. Раскалённый песок хватает меня за пальцы.
- Валя, мороженое! - кричит мама.
Приходится возвращаться. Мама расстилает на песке "соломку" и с ног до головы намазывает меня кремом от загара. Разве что пятки не намазывает.
- Мам, не надо, а? Я и так бледная, как поганка.
Мороженое течёт по моим пальцам, а я с завистью смотрю на прокопчённых солнцем мальчишек. Они привязали к сосне верёвку с палкой, раскачиваются на ней и прыгают с высоты в море. Тарзанка. Если бы не их белобрысые макушки, можно подумать, что они негритята. Точно, обесцвеченные негритята. Везёт же людям!
- Бледная кожа - признак аристократизма, - говорит мама, а сама в пятнышку. То есть нос у неё в пятнышку - она приклеивает на него треугольную бумажку. Приклеивай - не приклеивай, он у неё всё равно от природы такой. Даже огуречный крем на него не действует.
Я вдыхаю полной грудью - так здорово пахнет водорослями и шашлыками!
Раньше, когда мы гуляли с бабой Лизой, она всегда покупала мне шашлык - втайне от мамы.
Мы заходили в кафе к её знакомому грузину, дяде Арчилу, и заказывали шашлык. А ещё острый суп-харчо и хачапури с белым сыром - прямо из каменной печки!
Мы сидели за длинным деревянным столом, который дядя Арчил всегда скоблил своими кривыми ножами, а по стенкам вился кишмиш. Иногда я залезала с ногами на этот стол, вытягивала шею и ловила ртом чёрно-синие глянцевые ягоды. Баба Лиза никогда не ругалась - она пила вино из глиняной кружки и смеялась. Смех у неё был, как у разбойницы с большой дороги.
- Мам, я искупнусь?
- Прогрейся сначала. А то ещё простынешь перед школой. И прикрой плечи - сгоришь.
Можно подумать, что меня сделали из стекла.
* * *
Список заветных желаний:
1. Найти парня.
2. Кожаные сапоги-чулки.
3. Компьютер (пускай будет даже секонд-хэндовский).
4. Чтобы прошли прыщи!!!
5. Похудеть на 5 кг (в идеале на 6) и носить лифчик.
6. Мир во всём мире, и никаких атомных электростанций.
7. Чтобы мы жили все вместе, как раньше.
* * *
- Не знаю, Вика, что и делать: не берут Валю, и всё тут. Пахомов говорит, мест нет. А раньше он мне не мог этого сказать? - мама разговаривает по сотовому, а я читаю былину "Васюта и Микола Селянинович". Это из списка на лето.
Вот интересно, почему в школе всегда задают читать такую тоску? Ведь на свете столько всяких интересных книжек! Про Гарри Поттера, например, - супер! Но мама такое не разрешает. Говорит, что эти книги - мусор и их надо выбрасывать на помойку. А как книги можно на помойку? Их же столько людей старались, делали!
- Вкус к чтению нужно воспитывать с детства, - говорит мама и даёт мне пьесы Островского. А я хочу читать Стефани Майер - у неё про настоящую любовь. Или "Поющие в терновнике" - тоже прелесть! Мне в нашей сельской библиотеке порекомендовала тётя Маша. Они с мамой тёзки. Но мама отобрала у меня и назад отнесла. Ещё и с тётей Машей поругалась, мол, она мне всякую макулатуру подсовывает.
- …Я, если бы знала, что так всё сложится, и не приехала бы сюда… Ходила я в районо, ходила. Да, говорила…
Всё-таки странно, в школе - и мест нет. А у нас в деревне в этом году в первый класс пошёл всего один человек. Хотя у Козловых дочке тоже семь лет, но она не пошла. Её родители не пустили - они сектанты и со дня на день ждут конца света. А какая тут школа, когда конец света на носу?
Но я в это дело не верю - в конец света. Вернее, не боюсь его. Потому что, даже если он наступит, мы ведь все окажемся вместе. Снова все вместе: я, папа, мама и баба Лиза. И даже баба Валя будет с нами, хотя я её ни разу в жизни не видела.
- … Ума не приложу, что теперь делать… Что? Ты в своём уме? Да мне наплевать, что он устроит! Век бы мои глаза его не видели…
- Мам, можно, я погуляю?
- Сиди читай! - рявкает мама на меня, а потом на тётю Ботю: - Только попробуй! И вообще, не вмешивайся - это семейные дела, понятно?
Я чувствую себя как в клетке. Такая затюканная зверюшка в зоопарке, которая ест кашу из ведра и глядит на голубой клочок неба.
* * *
Опять приснился этот ужасный сон.
Мы едем на нашей старой зелёной машине, все вместе. Бабушка рядом с папой впереди, а мы с мамой на заднем сиденье. Окошки плотно закрыты, за ними проплывают горы. Это с одной стороны. А с другой - море. Мы поём какую-то эстрадную песню - беззвучно, только широко открываем рты, как рыбы. Кажется, нам жутко весело - просто до чёртиков.
Я поворачиваюсь к окну и на линии горизонта, там, где море соединяется с небом, вдруг вижу что-то очень красивое и сияющее.
- Лиза, Морская птица! Смотри!
- Глупости, - холодно говорит бабушка, как будто у неё за пазухой килограмм ледышек. - Выдумала какую-то птицу-шмицу, представляете?
"Птицу-шмицу?" - ужасаюсь я.
- Лиза, ты что?!
- Не фамильярничай, - строжится на меня мама.
Баба Лиза начинает надо мной смеяться, а за ней смеются мама с папой - громко и обидно. Мама даже строит рожи, а папа показывает мне, как маленькой, козу:
- У-тю-тю!
Мне становится противно. В машине душно и пахнет, как в зоомагазине. Я хочу вылезти из этой мерзкой вонючей машины.
- Ты куда собралась? - бабушка оборачивается, и я вижу, как ходит ходуном её широкое морщинистое лицо.
Я вдруг понимаю, что это не Лиза! Это баба Валя - с траурной фотографии на маминой полке!
Они все смеются и смеются надо мной - снова беззвучно, как противные рыбы. А потом происходит затемнение, как в конце фильма.
* * *
Понимаете, мне тринадцать лет. Тринадцать! В тринадцать лет людей уже на дискотеки отпускают и к друзьям с ночёвкой. А меня не то что к друзьям, мне на море нельзя одной! Сидишь дома сиднем, с тоски можно умереть. У меня даже компьютера нет, представляете?
Да и друзей-то у меня никогда не было. В Фирсовке мама запрещала с деревенскими общаться, мол, они мне не ровня. У них гены какие-то, потому что отцы - сплошь пьяницы. А по мне так лучше хоть какой-то отец, чем вообще никакого.
После того, как погиб папа, она два раза могла выйти замуж. Мама у меня очень даже ничего, только характер - сами знаете.
Ухаживал за ней один мужчина, дядя Гриша Акопян. Мы с его сыном в одном классе учимся. Ухаживал, значит. Один раз даже, помню, зимой привёз целое ведро нарциссов. У него своя фура. Я нарциссы нюхаю и говорю:
- Мам, смотри, как он тебя любит! Это вообще!
А она мне:
- Чтобы я - замуж за разведённого? Придумай что-нибудь поинтересней.
Потом появился Никанор Валерьевич, холостяк. Правда, ему пятьдесят три года. Зато две коровы, куры, гуси, поросята - полна коробочка, как у нас говорят. Он работал ветеринаром на ферме, тоже из бывших городских. Он маму очень любил! И меня тоже. Всё-время с "Рафаэлло" к нам приходил, это мои любимые конфеты.
- А мне Никанор Валерьевич нравится, - говорю. - Он добрый и анекдоты смешные рассказывает.
- За подачки тебя купил! - фыркает мама. - Гордость надо иметь, понятно?
Сказала, что никогда не пойдёт за того, кто в пятьдесят три года ещё холостяк. Потому что это ненормально.
А потом к нам уже больше никто не ходил. Маму в деревне побаивались. А ей всё равно.
Но вообще, она у меня хорошая. Иногда ляжет на кровать, лицом в подушку, и глядит куда-то, глядит… Просто она папу до сих пор забыть не может.
Глава 4
Собачкин
Когда мне грустно, я сажусь у окна, смотрю на море и рисую птицу. Голубую птицу с крыльями и человеческими чертами.
- Она обязательно прилетит, вот увидишь, - говорит баба Лиза. - Давай посидим ещё немножко.
Мы сидим на обрыве, на складных брезентовых стульчиках. Холодно, ветер продувает сквозь вязаную кофту, треплет поля бабушкиной широкополой шляпы. Но она у неё на резиночке - не сорвёшь!
Штормит. Мы пьём горячий чай из крышечек от термоса - я из большой пластиковой, а баба - из маленькой металлической. В сумочке у нее бутерброды с огурцом и копченой колбасой. Они такие вкусные! Особенно, когда сидишь на ветру и запиваешь их из крышечки.
- Лиза! Это она! Молская птица! Смотли, вон хвост!
- Это русалочий, - глядя в маленький театральный бинокль, говорит баба Лиза. - Мы подождём ещё…
* * *
Ну когда же, когда я в кого-нибудь влюблюсь?! Это же так здорово, наверное, с кем-то встречаться! С каким-нибудь парнем. А я, между прочим, ещё ни с кем ни разу не целовалась. Только однажды на баклажане пробовала - на всякий случай, мало ли. Мне Федоренка показывала, когда мы дежурили в пришкольном парнике. Мы учимся в одном классе. У неё и парень уже есть, они целых два года встречаются. Только его скоро заберут в армию. Так что Федоренка кое-что смыслит в этой жизни. Вообще-то, лучше тренироваться на помидорах, но их в тот раз не было - только что сняли урожай. Поэтому пришлось довольствоваться синенькими (это Федоренка баклажаны так называет).
- Присосись к нему, как будто ты пылесос, - советует она, а у самой вся шея в засосах.
Синенькие скользили, и вообще меня всё время преследовала мысль, что я, как дурочка, целуюсь в парнике с баклажаном.
Мой идеал парня - Роберт Паттинсон. Я когда о нём думаю, у меня посередине, между рёбрами и животом, сразу и щекочет, и холодит. Ну почему на месте Беллы не я? Ну почему?!
Всё просто - я некрасивая. Уродка. А мама даже тушью не разрешает пользоваться. Говорит, что от неё ресницы выпадают и морщины раньше времени. Если б только она разрешила!
Терпеть не могу свои волосы - как у мыши.
Когда мне исполнится шестнадцать, я уйду из дома и стану свободным художником. Перекрашусь в чёрный, буду носить цветастые платья в пол, как у Карины, и путешествовать дикарём. То есть, странствовать по свету с этюдником. А годам к тридцати обоснуюсь в Акапулько или где-нибудь на Алтае - я ещё не решила.
Надо ей написать, Карине. И прыщ на подбородке выдавить.
У меня даже компа нет! Что за жизнь?
* * *
Сегодня мама освободилась пораньше, и мы пошли на море. Середина августа - людей на пляже больше, чем ракушек после прибоя.
Я собираю ракушки в два мешочка. Белые плоские - в большой, а тёмно-серые выпуклые в маленький. Я сделаю из них панно, вставлю в круглую рамочку и подарю маме. Она обожает, когда я мастерю своими руками. Однажды я смастерила ей ловца снов из ниток мулине и куриных перьев. Но наш кот Жозефина омрачил мамину радость. Он засунул в ловца лапы, запутался и повис. И главное - при этом ни звука! Мы с мамой весь дом обшарили, а он висит под потолком и моргает. И никаких сигналов о помощи не подаёт!
Залив блестит, как огромная полоса расплавленного металла. На горизонте стоят паруса рыбачьих лодок.
- Мам, мы запишемся в художку?
Море шуршит о гладкие камни - они все поросли ярким мхом. А вдалеке горы в густых белых облаках, как голые коленки после парной.
- Какая художка? Я школу-то нормальную не могу найти! Посмотрим.
Всё ясно, мама опять не в духе.
- Я искупнусь, ладно?
- Только быстро. Нам ещё на базар, пока не закрыли, картошка кончилась.
А я вообще могу круглый год одними арбузами питаться! Разрежешь его пополам, а там - засахаренный мармелад! И ложкой его, ложкой, прямо из половинки - а на дне потом розовое озеро. Выпиваешь его со свежим батоном вприкуску - прелесть! Почему не продают арбузный сок в пакетах? Всякий апельсиновый и яблочный есть, а арбузного не продают.
Я бегу в воду по крупному мокрому песку - он весь из маленьких разноцветных камушков, как из бисера!
- Эй, осторожней! Чуть ногу не отдавила, овца!
Я оглядываюсь:
- Извините, пожалуйста.
- Извините! Смотреть надо, куда прёшь! - передо мной загорелая девчонка с длинными волнистыми волосами.
Какая красивая! Только лицо сердитое.
- Чего уставилась? Шевели колготками! Лифчик, смотри, не потеряй.
Она хохочет, запрокинув голову, как на сцене. А следом хохочут остальные девчонки, все в ярких бикини.
Просто мне купальник великоват. Мама купила на вырост, а он ещё и растянулся.
Купаться уже совершенно не хочется. Я отплываю в сторону - подальше от этой компании - и выхожу на берег.
Надо попросить маму купить мне новый купальник. На базаре можно найти не очень дорогой.
Когда я возвращаюсь на наше место, мама разговаривает с каким-то мужчиной. У неё всё лицо и шея в красных пятнах. А у мужчины ничего такого, только гладковыбритый волевой подбородок.
- Здравствуйте, - говорю я мужчине и беру полотенце. Где-то внутри дребезжит маленький тревожный звоночек.
- Привет, - отвечает он и пристально на меня смотрит.
Мне неловко, кажется, я даже краснею. Когда мне неловко, я становлюсь горячей и слышу в ушах море. Хотя я его и так сейчас слышу - вон же оно, совсем рядом. А чего он уставился, как я вытираюсь? Ещё в костюме на пляж явился, бред какой-то.
- Ты нас не представишь? - спрашивает он у мамы.
- Не вижу смысла. Собирайся, Валя, мы уже уходим.
- Ну хорошо, я тогда сам представлюсь, - говорит мужчина и откашливается в кулак. - Валя, я твой папа.
И так он это буднично сказал - так наш сантехник говорит, когда приходит чинить трубы:
- Привет, я сантехник.
Как будто я не знаю.
Мужчина точно таким же тоном это сказал. А мне показалось, в небе что-то взорвалось.