Тошка долго стоял у двери, приложив ухо к холодной филёнке и настороженно ловя каждый шорох. На лестнице было тихо. Вот скрипнула соседская дверь, прошаркала старуха Панина и опять наступила тишина. Значит, Репы нет. Старуха не упустила бы случая переброситься с ним словечком. Может быть, он дожидается в тёмной подворотне или на улице?
Часы пробили семь. Пора было собираться. На заводе нужно быть без пятнадцати восемь. Так принято в бригаде.
Может быть, не пойти сегодня на завод? Притвориться больным? Эта мысль понравилась Антоше, и трудно было её отогнать. Действительно, не лучше ли переждать, пересидеть опасность дома, за крепко запертой дверью?
Но тут он вспомнил Андрея Шевякина, представил себе Калину, строгого и в то же время душевного, увидел вопрошающие, немного лукавые глаза Фени Рубашкиной и стал натягивать рабочую куртку. Будь что будет! Он, в конце концов, не такой уж трус. Андрей Шевякин, и Калина, и Феня Рубашкина не зря поручились за него…
Но страх всё-таки не покидал Антона, как он ни храбрился. Страх следовал за ним, пока он сходил по лестнице, и когда проходил через сумрачный двор, и когда вошёл в тёмную подворотню.
Кто-то вынырнул из темноты и вдруг ткнул его палкой. Антон закричал. И тот, кто ткнул его палкой, тоже закричал визгливым женским голосом. Потом оба замолкли.
- Кто это? Летит, как на пожар! - послышался сердитый окрик.
Антон узнал старуху Панину.
Страх сразу прошёл. В эту минуту ворчливая соседка показалась Антону удивительно родной.
- Это я, Тошка, - сказал он.
- Тошка?! Чего же ты орёшь, как будто тебя режут?
- А вы чего дерётесь палкой?
- Я дорогу щупала.
- Щупали… Чуть не проткнули меня.
- Проткнёшь тебя… Ты куда? На завод? - уже приветливо допрашивала старуха.
- На завод.
- А как же твои длинноухие?
- Ребята присмотрят.
- Им же в школу!
- Школа не волк, в лес не убежит, - отшутился Антон. На сердце стало легко и свободно.
Вокруг были люди - рабочий народ. Одни торопились в порт, другие - на завод. Постукивая на стыках рельс, деловито бежали трамваи. Люди в такой ранний утренний час не очень разговорчивы, но Антону было приятно и даже радостно идти с ними. Пусть они молчат и пусть им до него нет дела, а ему всё равно хорошо с ними.
С этими мыслями Антон пришёл на завод и направился к строгальному станку, у которого его уже ждал Фёдор Калина.
- Ну, здорово! - сказал Фёдор. - А ты, брат, опоздал чуть-чуть, - и показал на часы.
- На три минуты, - улыбнулся Антон. Ему захотелось рассказать Калине, какие это были важные, может быть, даже решающие в его жизни три минуты у закрытых дверей, за которыми чудился Репа, но Тошка ничего не сказал. Молча посмотрел в круглое румянощёкое лицо Калины и полез в ящик за резцом. И Калина больше ничего не сказал об опоздании, только сообщил:
- Сегодня у нас новое задание, Антон. Давай-ка вместе помозгуем… - и, развернув чертёж на стальном столе, разгладил его большой шершавой ладонью. - Разбираешься?
- Не очень-то, - признался Антон.
- Ничего, научимся. Лишь бы охота…
Подошла Феня Рубашкина и деловито спросила:
- Ты какой класс окончил, Антон?
- Седьмой. А что? - и он покраснел, но тут же рассердился на самого себя. Ему казалось, что и Феня Рубашкина видит, каким он становится в её присутствии неповоротливым и глупым. Но она спокойно продолжала:
- Дело в том, что нужно подавать в вечернюю школу. У нас, Антон, на заводе вся молодёжь учится, и тебе придётся.
- Да я уже всё перезабыл.
- Значит, надо вспомнить. А мы с Калиной поможем тебе. Лишь бы охота…
Она повторила те же слова, которые сказал минуту назад Калина: "Лишь бы охота…" Но Антон не мог ещё сказать, есть у него охота к работе и учению или нет. Он только знал, что жизнь его в последнее время пошла другим путём и что ему очень по душе и круглолицый Калина, и Феня Рубашкина, хотя в её присутствии он почему-то чувствует себя дурак дураком.
Обедали в заводской столовой всей бригадой.
- В тесноте, зато вместе, - приговаривал Калина, и шестеро усаживались за стол, рассчитанный на четверых. И борщ, и рагу с неизменной рыжей приправой казались за этим столом куда вкусней, чем дома. Хотя Антон всё ещё продолжал стесняться, он охотно смеялся шуткам Калины, которые тот отпускал без малейшей улыбки, и даже сам сделал попытку рассказать какую-то смешную историю.
Но после работы, когда Калина довёл Тошку до Суворовской и он остался один, им опять овладело беспокойство. Ему казалось, что беда сторожит его за ближайшим углом.
И она действительно сторожила его.
Не вешать носа
Когда друзей природы обогнали звездолёты, те приуныли. Ясно, что шефы вручат вымпел "Идущий впереди" не им.
- Не вешать носа! - говорил Юра. - Надо верить в успех до конца, и вы победите.
Таня знала, что Юра так говорит только для того, чтобы утешить её. Как они могут нагнать звездолётов?
Опять друзья природы собрались для совета. Говорили, что не надо, в самом деле, вешать нос. Но Таня увидела, что Шурка Чоп никого не слушает, а думает о чём-то своём.
- Ты чего молчишь? - спросила она Шурку. - Или тебе всё равно, что нас обогнали звездолёты?
- Мне не всё равно, - ответил Шурка, - а думаю я о том, почему в витрине булочной горят три лампочки. Разве сейчас темно?
Ребята побежали к ограде, чтобы лучше видеть булочную, находившуюся против школы. Шурка был прав: в витрине булочной горели три лампочки, хотя вовсю светило солнце.
- Это просто безобразие! - возмутился Колька Пышнов.
- Давайте, ребята, пойдём к директору магазина, - предложила Таня, - и скажем, чтобы он немедленно погасил лампочки.
Ребятам понравилось предложение, но Люся Карпенко сказала, что неудобно идти всем вместе, пускай пойдут двое. Она, наверное, испугалась. Стали выбирать, кто пойдёт, и выбрали Шурку Чопа и Таню, потому что она ведь звеньевая.
- А вдруг вас погонит директор? - волновалась Люся Карпенко. - Вдруг он скажет, какое ваше дело?
- Пускай попробует! - ответила Таня. - Мы ему покажем…
Вот как она ответит! Но, когда Таня с Шуркой подошли к магазину, ей стало немного страшно.
- Иди ты вперёд, - предложила Таня. - Ты ведь мужчина, - и оглянулась. Над школьной оградой торчали четыре головы, и Колька Пышнов махал рукой: мол, не бойтесь, мы вас поддержим.
Директором булочной была женщина и на вид совсем не сердитая.
- Товарищ директор, - храбро сказал Шура Чоп, - у вас в витрине горят три лампочки.
- Ну и что же, что горят? - удивилась та. - Пускай себе горят.
- А зачем им гореть, если на улице светло? - спросил Шура, и Таня поддержала:
- Это недопустимое расточительство, если хотите знать.
- Откуда вы взялись такие умные? - удивилась директор. - Вон сейчас же из магазина! Тоже нашлись указчики!..
- Вы, тётя, пожалуйста, не кричите на нас, - храбро ответила Таня. - А то можно и протокол составить…
Она сболтнула первое, что пришло в голову, потому что очень рассердилась. Но покупатели, слышавшие весь разговор, поддержали ребят.
- Правильно!
- Если бы из своего кармана пришлось платить, тогда бы призадумалась…
Все покупатели были на стороне пионеров. И тут директор струсила.
- Вы что же, - спросила она уже другим тоном, - комсомольский патруль?
- Нет, мы - пионеры, - гордо ответил Шура.
- Ладно, ладно, пионеры, чего расшумелись? - уже миролюбиво заговорила директор. - Иди знай, кто вы такие… Я думала, вы просто хулиганы, - и повернулась к молодой продавщице: - Варя, пойди-ка погаси свет в витрине! Эти ребята правильно говорят, что зря горит свет.
Таня и Шурка немного постояли, пока Варя погасила свет, потом вежливо сказали "до свидания" и гордо вышли из магазина.
Но за порогом булочной они припустили к школе со всех ног.
- Видели? Погасили! - победоносно закричала Таня ребятам. - Но что было!.. - И они с Шуркой наперебой стали рассказывать, как их встретили в булочной.
Когда ребята немного успокоились, Колька Пышнов с таинственным видом спросил:
- Угадайте, ребята, что я придумал.
- Пойти в кино! - подсказала Сорока.
- Давайте разделимся и пойдём на другие улицы смотреть, не горят ли лампочки.
- Вчера я видела одну лампочку в магазине "Гравючас", - вспомнила Сорока. - Не меньше ста свечей…
- А у нас на доме у ворот весь день горит лампочка, - сказал Юзеф Янковский. - Честное пионерское.
- Кто за Колькино предложение? - спросила Таня.
Все подняли руки. Тогда распределили, кто с кем пойдёт. Получилось три пары. Выбрали улицы и договорились собраться опять на скамейке в школьном саду ровно в шесть часов, чтобы подсчитать, сколько нашли лампочек и куда пойдут завтра.
В этот день друзья природы обнаружили восемь лампочек. Они горели в разных местах, и не везде школьников встречали приветливо. Но, когда ребята говорили, что они пионеры, тон сразу менялся. Все думали, что в самом деле имеют дело с каким-то патрулём, вроде комсомольского.
А несколько дней спустя вся школа заговорила о делах друзей природы, и на отрядном сборе Юра сообщил, что в райкоме комсомола похвалили инициативу Таниного звена.
- Теперь мы разделим наш район на участки и поручим каждому отряду следить за экономным расходованием электроэнергии, - сказал Юра. - Это будет наш вклад в школьную пионерскую копилку.
Потом Юра сказал, что совет отряда начислил звену Тани Калмыковой за пионерскую заботу о народном добре сто рабочих часов.
Ни один человек не возразил. Только звездолёты сказали, что хватит и пятидесяти, но их не послушали.
Месть Репы
Аркаша Чухрай выскочил из подворотни навстречу Антоше, как чёртик из коробочки, и в первую минуту нельзя было понять из его объяснения, что случилось.
Наконец Антон понял. Но он не мог поверить и кинулся со всех ног во двор, к сараю. Дверь крольчатника была открыта, и на пороге стоял милиционер.
- Хозяин? - деловито спросил он и вежливо уступил дорогу. - Проходите…
В углу сарая горела "летучая мышь". Тусклый свет освещал клетки, и пятна крови казались не красными, а чёрными. Все кролики были зарезаны. Все до единого…
- Когда это случилось? - тихо спросил Антон. И в ту же минуту подумал, что это всё равно. Он даже не расслышал ответа, стоял, опустив руки, и молча удивлялся: почему кровь кажется чёрной? Потом про себя решил: должно быть, Репа проделал это ночью. Значит, сегодня утром, когда он, Антон, был на заводе и считал себя в безопасности, его кролики были уже мертвы. Он не смотрел на клетки, где находились белые великаны и ангорская крольчиха, но ясно представлял себе их - крупных и красивых. Он ими так гордился, и ещё сегодня обещал Калине подарить самочку от приплода ангорской. Теперь она лежит с перерезанным горлом…
- Может быть, пройдём в дом, гражданин? - спросил участковый.
Никто ещё так не называл его, и Антон не сразу понял, что участковый обращается к нему. Старшина собирался составлять протокол. И вдруг Антон осознал: рвутся последние нити, соединяющие его с детством, с прошлой жизнью. Ему было мучительно больно, и он крепко зажмурил глаза, боясь заплакать горько и неудержимо.
- Как вы думаете, чья это работа? - допытывался старшина. - Зверь, а не человек. Ну, пристукнул бы кролика ребром ладони по затылку, а то ножиком… - рассуждал старшина. - Бандит.
- А он и есть бандит! - неожиданно закричал Аркаша.
- Так ты знаешь, кто это? - оживился старшина.
Прикусив язык, Аркаша стоял с выпученными глазами. Бедный Аркаша не собирался выдавать Репу, он сам не знал, как проговорился, и сейчас готов был дать стрекача, но старшина крепко схватил его за руку.
- Нет, ты постой! - грозно сказал участковый. - Так ты, значит, знаешь?
Твёрдо Аркаша не мог сказать, он только догадывался. Но старшина всё записал.
- Теперь, бандюга, не отвертишься, - заключил он. - А ну-ка, подпиши! - сказал он Аркаше. Затем протокол подписали Антон и в качестве понятого - дядя Костя.
Они ушли, но дворник скоро возвратился. Дядя Костя интересовался, что Антон собирается делать с "дохлыми кролями".
- Если хочешь, обдеру, - предложил он. - Шкурки - твои, мясо - моё. По рукам?
Значит, крольчатника больше нет, думал Антон. Не нужно будет платить дяде Косте за аренду сарая, и не надо будет заботиться о корме, и соседи по двору не будут его ругать "паршивым собственником". Нет у него больше крольчатника. А ведь только вчера Калина завёл разговор о том, чтобы отдать кроликов школьной ферме. Антон ничего на это не сказал, промолчал, а сегодня крольчатника уже нет.
Трудно сказать, как горевал бы Антоша, если бы такая беда приключилась с ним раньше, ну, хотя бы месяц назад. А сейчас он лежал на кровати, заложив руки за голову, смотрел на потрескавшийся потолок и думал, что скажет Фёдор Калина, когда узнает о случившемся, и как отнесётся к этому Феня Рубашкина.
Тут раздался стук в дверь.
Антон вскочил с постели, но не открывал. Вдруг это Репа пришёл разделаться с ним, как с кроликами? Тошка прислушался. Кто-то опять постучал, и Антон услышал знакомый голос Шурки Чопа:
- Открой, это я, Шурка!
Никогда, пожалуй, Антон не был так рад его приходу, как сейчас. Тошка любил этого черноглазого мальчишку. Чем-то напоминал он Фёдора Калину, в котором Тошка сейчас, в эти тревожные минуты, больше всего нуждался: он боялся одиночества. Шурка, конечно, был ещё мал - куда ему до Калины! Но это был смелый мальчишка, и хорошо, что он пришёл.
- Тошка! - сказал Шура. - Ты очень огорчён?
- А ты как думаешь?..
- Репу уже поймали. Я сам видел. Он вертелся возле нашего дома, хотел, наверное, посмотреть, что будет, а его хоп, и поймали, - возбуждённо рассказывал Шурка.
Он видел, как бледное Тошкино лицо медленно окрашивалось румянцем, как заблестели глаза, и, желая облегчить горе товарища, сделать что-нибудь приятное, Шурка стал фантазировать:
- Репа ка-ак размахнётся!.. - продолжал он рассказывать. - Ты ведь знаешь, какой он сильный. Но тут подоспели дружинники и его связали по рукам и ногам. Так ему и надо, подлому…
- А ты видел сам? - переспросил недоверчиво Антоша.
- Ну вот честное пионерское, чтоб мне с этого места не сойти! - поклялся Шурка и предложил: - Послушай, Тошка, хочешь быть заведующим нашей пионерской кролефермы? А я у тебя буду помощником, как раньше…
Это была великая жертва со стороны Шурки, но Антоша только тяжело вздохнул.
- Таких кролей погубил, негодяй!.. - сказал он, думая о своём.
- Ты считаешь, - по-своему понял Тошкин вздох Шурка, - что у нас плохая ферма? Такой во всей области не найти, - хочешь верь, хочешь не верь. У нас даже пара ангорских есть, честное пионерское…
- Ты… был там?.. - спросил неожиданно Тошка, и Шурка понял его.
- Был. Дядя Костя уже всех унёс к себе…
- Ловкий!
Они несколько минут молчали - Шурка из деликатности, а Тошка, - вернувшись к мыслям о подлости Репы и о том, что нет больше крольчатника.
- На вашей кролеферме мне делать нечего, - вдруг сказал он. - Я уже вышел из пионерского возраста. Вот поработаю с год и, может быть, в комсомол примут. - Он оживился. - Как ты думаешь, Шурка, могут меня принять в комсомол или нет?
- Вполне могут, - важно согласился Шурка. - Только надо заслужить. Когда мне будет четырнадцать, я тоже подам в комсомол.
- Мне ещё четыре месяца в учениках ходить, а там и разряд присвоят, - сообщил Антоша. - Второй, а может быть, и третий.
- Даже обязательно третий, - был уверен Шурка. - Я же знаю, какие у тебя руки.
- Какие такие руки?
- Золотые - вот какие. Это и вожатый говорит. Наш Юра. А ему Шевякин сказал.
- Ерунда! - покачал Тошка головой, но видно было, что Шуркины слова ему приятны.
"Значит, меня всё-таки уважают, если так говорят", - подумал Антон, и на сердце у него потеплело.
Он не знал, что его ожидало самое большое несчастье, какое только могло случиться в его жизни.