А вечером по центральному каналу телевидения было показано открытие детской комнаты. Госпожа Мак-Кинли обнимала Дика за плечи, называла его "мой маленький друг", повертывалась перед камерой на все лады.
В субботу вечером Дик, как обычно, встретился со своими друзьями, и они отправились обычным путем - по Принцесс-стрит, мимо ярких витрин в свой подвальчик.
- Ну, мой маленький друг, - сказал вдруг Джекки, - может, завернем в комнату для бедных детей и поиграем в игрушки этой мадам?
Дик вяло махнул рукой:
- Да мне наплевать на все это; так, Дохерти просил.
- Ну зачем же, мой маленький друг, - кривлялся Джекки, - теперь вы стали знаменитостью, "истинный маленький шотландец".
Чарли весело хмыкнул и спрятался за спину Джекки.
- Замолчи, Джекки, не то вздую, - сказал Дик и из-под челки взглянул на товарища. Улыбка мигом сбежала у того с лица: Джекки знал, что, когда Дик приходит в ярость, он ничего не боится, а мускулы у него, несмотря на то что он на год моложе, ох какие.
Во вторник вечером около крыльца дома, где жили Мак-Дермоты, остановился серый "Мерседес", и на асфальт выпорхнула госпожа Мак-Кинли. Она с опаской посмотрела на обвалившиеся ступени крыльца, на старую, покосившуюся дверь, оглянулась на своих спутников - репортера газеты "Скотсмен" и шофера, державшего в руках большую коробку, - и шагнула вперед.
Мак-Дермоты сидели за столом и ужинали, когда послышался негромкий, но настойчивый стук в дверь и на пороге появилась, сияя темными глазами, госпожа Мак-Кинли.
- Приятного аппетита! - Она в восторге всплеснула руками, и золотые браслеты вспыхнули на ее запястьях, затрепетал на плечах дорогой мех.
- Мы не надолго нарушим ваш покой. Здравствуй, Дик, здравствуй, мой милый. Мне и моим друзьям хотелось бы передать тебе и твоей семье небольшую посылку. Здесь кое-какие вкусные вещи. Как раз к ужину.
- Спасибо, госпожа Мак-Кинли, - сказал старший Мак-Дермот, - единственное, в чем мы нуждаемся, так это в работе, мы сами в состоянии заработать себе на жизнь.
Она мельком взглянула на стол: ломти серого хлеба, картофель, стаканы с чаем, около каждого блюдца - ломтик сыра.
- Вы меня неправильно поняли. Это просто дружеская помощь.
Шофер мгновенно раскрыл коробку, и госпожа Мак-Кинли стала выкладывать из нее на стол дорогие консервы, джем в тюбиках, фрукты, обернутые в целлофан, поджаренные белые хлебцы, шоколад.
- Я думаю, что вам это не помешает. Помощь нуждающимся - наш долг. - Засверкал блиц фотоаппарата.
- Вы разрешите, я на секунду присяду к вам, - прощебетала госпожа Мак-Кинли.
Она опустилась на край старенького с деревянной спинкой стула, слегка провела рукой по пышным, взбитым у висков волосам, поправляя прическу, ущипнула кусочек хлеба, поднесла его к раскрытому в белозубой улыбке рту и повернулась к репортеру. Вспышки блица ярко высветили пожелтевшие обои, потертый диван, подтеки в углах комнаты - следы суровой зимы.
Госпожа Мак-Кинли положила кусочек хлеба на край стола и встала.
- Вы разрешите, я буду время от времени навещать вас. Мы будем друзьями, Дик.
С улицы донесся тихий шорох отъезжающего автомобиля.
За все время Дик не произнес ни слова. Его веснушки побледнели, челка совсем закрыла лицо, а из-под нее виднелась лишь ниточка сжатых губ.
- Да, - сказал брат, - крепко она прицепилась к тебе, Дик.
Через день в газете вновь появилась фотография госпожи Мак-Кинли. Она сидит за столом дома Мак-Дермотов, жует хлеб, улыбается, рядом сидит Дик и смотрит на нее, а на столе лежит груда принесенных гостьей продуктов. И подпись: "Госпожа Мак-Кинли говорит: "Помощь нуждающимся - наш долг". В гостях у подручного механика Дика Мак-Дермота".
- Крепко она вцепилась в тебя, Дик, - сказал и старина Дохерти, - не нравится мне все "это.
А Джекки уже совершенно нагло стал его звать "мой маленький друг".
В очередную субботу они подрались. Дик бросился на него, опустив голову, и Джекки едва увернулся от его кулаков. Ребята схватили Дика за плечи, оттащили прочь. Уикэнд был испорчен.
На некоторое время госпожа Мак-Кинли исчезла из поля зрения Дика. Правда, сведения о ней приносил Дохерти. Улыбаясь, он подходил к Дику, который при его приближении совсем низко склонялся над тисками.
- Твоя-то объявилась вчера на филантропическом банкете, деньги собирала в пользу бедных шотландцев, вот, полюбуйся. - И он совал Дику под нос газету с фотографией Элизабет Мак-Кинли, которая своей белозубой улыбкой, казалось, затмевала всю газетную полосу. А сзади стоял ее муж, стройный седовласый джентльмен в смокинге, и тоже ослепительно улыбался. Подпись говорила, что чета Мак-Кинли пожертвовала в пользу бедняков пятьсот фунтов стерлингов.
В другой раз Дохерти сообщил:
- Пикник устроили, снова филантропией занимались, уехали в замок Шервуд, там пили-ели, веселились, газеты Мак-Кинли прославляют. Твоя-то работает на мужа не покладая рук, закупает голоса простых шотландцев.
В тот день госпожа Мак-Кинли приехала к Мак-Дермотам раньше обычного, когда ни брата, ни Дика еще не было дома. И едва Дик вошел в комнату, как мать быстро заговорила:
- Спасибо доброй госпоже, она не забывает нас своими благодеяниями, видишь, сколько сладостей привезла нам и денег, спасибо вам еще раз, добрая госпожа. Дик, добрая госпожа приглашает тебя на уик-энд отдохнуть за город в собственное имение, покатаешься там на лодке, половишь рыбу.
- Да, мой маленький друг, мы с твоей мамой обо всем договорились. Погостишь у меня, там будет весело, будут другие дети, лодка, крикет, пони. А это тебе гонорар - десять фунтов стерлингов - за участие в телевизионной передаче. Немного, конечно, но ведь это дебют. - И она снова заулыбалась.
Дик остановился на пороге комнаты, засунул руки в карманы.
- Погоди, мама, а вы, - и он повернулся к госпоже Мак-Кинли, - заберите все это барахло и эти деньги. Мы не нищие и сами зарабатываем себе на жизнь.
- Что ты, Дик, - всполошилась госпожа Мак-Кинли, - это тебе от чистого сердца…
Лицо Дика налилось кровью, и веснушки на нем вдруг стали совсем белыми.
- Забирайте свое барахло и вон отсюда!
С удивительным проворством госпожа Мак-Кинли встала и направилась к выходу, а Дик бросился к столу и стал швырять ей вслед цукаты, бананы, шоколад. Они ударяли в спину госпожи Мак-Кинли, которая, не поворачиваясь и не говоря ни слова, стремительно спускалась по лестнице. Но Дик опередил ее! Как в детстве, он съехал следом за ней по перилам и остановился в дверях.
- Вот ваши фунты. - И разорванные бумажки полетели ей в лицо. - Вон! - заорал Дик. - И чтобы духа вашего больше не было ни здесь, ни у Дохерти, покупайте себе голоса избирателей в других местах.
Она мельком, на ходу взглянула на него остановившимися глазами, и он обмер: в них было столько презрения и ненависти и к нему, и к этому дому, и к этой старенькой лестнице, ко всей этой жизни.
Госпожа Мак-Кинли бросилась к машине, щелкнула дверца "Мерседеса", Дик выскочил следом за ней, схватил попавшийся под руку камень и швырнул им в заднее стекло автомашины. Стекло выдержало. Тогда он схватил другой камень, покрупнее и бросил его вслед отъезжавшему "Мерседесу". Камень со звоном ударил в багажник и оставил на нем заметную вмятину.
- Ты что, Дик, в своем уме? - Джекки и Чарли бросились к Дику и остановили его. - Ведь она сейчас полицию вызовет, скандал будет.
- Не вызовет, - ответил Дик, отдуваясь и откидывая со лба челку. - Ей это не выгодно. Я мог бы сейчас разнести вдребезги этот драндулет, и мне все сошло бы с рук - ведь я ее "маленький друг".
Наступил очередной уик-энд, и четверо друзей появились на Принцесс-стрит. Они шли, как всегда, в ряд, никому не уступая дороги, засунув руки в карманы джинсов, поблескивая дешевыми, "под кожу", курточками, - самостоятельные люди, зарабатывающие на жизнь и умеющие постоять за себя.
Они дошли до памятника Вальтеру Скотту и повернули к своему подвальчику.
Дик шагнул к стойке:
- Четыре бутылки кока-колы и четыре пирожных. Сегодня я угощаю.
И впервые за много дней на душе у него было спокойно и радостно.
Пуанты
Билл за последние дни несколько раз бывал на аэродроме и все рассчитал точно: он юркнет в багажное отделение самолета, когда рабочие сделают передышку между очередными партиями прибывающих чемоданов. Он будет слоняться вокруг - обычный любитель автографов, аэродромный мальчишка на побегушках, и лишь грузчики зазеваются… прыжок вверх и куда-нибудь в угол, за большой чемодан. А там главное - не чихать и не кашлять до тех пор, пока не заведут моторы.
Вчера он еще раз спросил у Ларисы - русской балерины, правда ли, что в Советском Союзе учат танцевать бесплатно.
- Да, - сказала она, - но я ведь уже говорила тебе об этом. Какой-то ты непонятливый.
Она внимательно посмотрела на него и положила ему на голову свою тоненькую прозрачную руку.
- А зачем тебе это?
- Просто так, на память.
Собственно, он давно уже решил улететь вместе с русскими артистами и учиться танцам в хореографическом училище Большого театра, о котором они столько ему рассказывали, и спрашивал он сегодня действительно "просто так", чтобы еще раз услышать то, что он уже и так хорошо знал: он научится танцевать по-настоящему, не заплатив ни цента, - так, как танцевали Лариса Семенникова и Антон Леонидов и многие другие, чьи имена, написанные огромными буквами, красовались вот уже две недели на афишах и рекламных щитах Лос-Анджелеса и Голливуда. Главное, добраться до этой школы.
А познакомился он с ними совсем случайно, на тихоокеанском пляже.
Был жаркий день, и Билл занимался своим любимым сёрфингом - скользил на пенопластовой доске по огромным волнам, а на берегу стояла маленькая худенькая девочка с тоненькими прозрачными руками, серыми прозрачными глазами, с бровками "домиком" и, прижав ладони к щекам, с ужасом смотрела за его бегом по этим волнам. Когда очередная волна накатывала сзади на Билла, девочка закрывала ладонями глаза, а потом вновь смотрела, как мальчишка прыгает, скачет на своей доске в кипящем зеленом водовороте. А он нарочно выделывал немыслимые трюки, пугал ее, наслаждался своей смелостью и мастерством. Глупая, она же не знала, что это было так просто - держи равновесие, и все тут, а волна сама несет тебя.
Потом уже, когда он подплыл к берегу, то увидел, что это была совсем не девочка, а молодая женщина, но такая худенькая, такая прозрачная, что ему стало ее жалко.
- Вы что стоите? - смущенно спросил он.
- Любуюсь тобой, это, наверное, очень трудно, - сказала она на плохом английском языке.
И он подумал: "Откуда это она взялась такая на побережье, в жизни не видал здесь таких худеньких". А ей он сказал:
- Вовсе не трудно, держите равновесие, и все тут. Хотите, покажу?
- Хочу, только не сегодня, волны большие. Вот дня через два после спектакля мы опять приедем сюда, и ты мне все это покажешь.
- Пожалуйста, - согласился он. - Я ведь каждый день здесь, с утра до вечера.
- А хочешь, приходи на наш спектакль. Я дам тебе контрамарку.
Билл был удивлен: какой еще такой спектакль?
Но то, что он услыхал от этой худышки, еще более изумило его. Оказывается, она из тех русских, что вот уже неделю живут в Голливуде, в отеле "Никербокер". Большой балет, прославленные танцоры. Билл видел на улицах афиши с их именами. Он даже несколько раз подходил к отелю, чтобы посмотреть на них. Они выходили утром из здания, чинно рассаживались по автобусам и уезжали. И все. А он приходил домой и говорил:
- Мама, я их видел сегодня.
И его мать, усталая и раздраженная от нехваток женщина, уборщица здания большой страховой компании, равнодушно кивала головой. Ей уже надоели бесконечные разговоры сына о танцах. Блажь какая-то. Попробовали - не получилось, и пора кончать с этим. Сейчас ему одиннадцать, через год-два пора уже начинать зарабатывать деньги. А он все о своих танцах.
Сёрфинг был второй страстью маленького Билла Робертсона, но это только летом. Первой же его страстью и во все времена года, во все дни недели были танцы.
Танцевать он начал с четырех лет - все что угодно и под любую музыку. Еще малышом он любил танцевать воинственные танцы. Он решительно размахивал худенькими ручонками и приседал на тоненьких ножках, и взрослые удивлялись: как у него все это хорошо получается - в такт с музыкой, и движения-то какие четкие, выразительные. В пять лет он уже умел делать пируэты, хотя никто его этому не учил, а позднее, уже в начальной школе, он стал заправским танцором: его просили выступать на школьных праздниках, приглашали на вечеринки в дома по соседству. И Билл без устали танцевал все, что он слышал: танго и твист, самбу и чарльстон, музыку Чайковского и Шопена, обработанную Рэем Конниффом. Но особенно он любил "Лебединое озеро". Билл мог танцевать всю пластинку с начала до конца и никогда не уставал, и всякий раз он выдумывал все новые и новые движения, приводя в удивление окружающих.
- Тетушка Джейн, - говорили соседи матери Билла, - вы бы отвели мальчишку в танцевальный класс, вдруг у Билла действительно большой талант, тогда он сможет стать танцором, а они сегодня неплохо зарабатывают - и на телевидении, и в разных шоу, и в театре, будет Билл культурным, стоящим человеком.
Тетушка Джейн лишь качала головой: какие тут танцы, пусть лучше учится мыть автомашины - это надежнее, да и откуда взять денег на обучение. Сама миссис Робертсон получала гроши за уборку офиса, денег едва хватало на жизнь, а сын подрастал, его надо было кормить, одевать, обувать.
Мать и сын Робертсоны жили в старой части Голливуда, где испокон веков стояли трехэтажные деревянные домики, прижатые к скалам.
Здесь обитали рабочие бензозаправочных станций, прачечных, судомойки, мойщики автомашин, киоскеры, уборщицы - вся та обслуга, которая с утра до ночи трудилась, отмывая, обстирывая, подметая этот блестящий нарядный город богатых отелей, изящных развлечений, широких автотрасс, роскошных автомашин, дорогих особняков.
Дети этого района, подрастая, вставали рядом с отцами и матерями около моечных автоматов, брали в руки пылесосы и корзины для сбора мусора. В десять лет, держа в руках такую же корзину, Билл явился вместе с матерью на уборку офиса.
И все-таки тетушка Джейн поддалась уговорам - мальчишка с каждым годом танцевал все лучше и интересней: а вдруг действительно станет настоящим танцором и вырвется из этого круга деревянных домишек, мусорных корзин, постоянного безденежья.
Мистер Кросби, директор танцевального класса, принял мать и сына Робертсонов ласково.
- Ну, покажи, что ты умеешь.
- Я все умею, что скажете.
- Все? Это недурно, и все же: что тебе больше всего по душе?
- Есть у вас "Лебединое озеро" Чайковского в обработке Рэя Конниффа?
Мистер Кросби ничего не ответил, а лишь сделал знак приятной молодой женщине, которая почтительно слушала их разговор. Та вышла и уже через минуту вернулась в комнату, держа в руках знакомый диск.
А дальше Билл, не смущаясь, начал выделывать все, что он знал и умел и чем неизменно удивлял соседей, учителей, товарищей в школе. Билл плавно порхал по комнате, кружил на одном месте, вкладывая в движения все, что он слышал. Он понимал, что в этот момент, возможно, решается его судьба: вдруг он окажется в танцевальном классе и будет танцевать все лучше и лучше, и он старался вовсю - кружил, нагибался, перебирал ногами, взмахивал руками… Его круглые глаза совсем округлились от напряжения, тонкие губы сжались, белые волосы все чаще подпрыгивали на лбу, а на кончике носа выступили капельки пота.
Мистер Кросби внимательно наблюдал за ним, но Билл не уловил на его лице ни удивления, ни восхищения. Цепкий холодный взгляд директора ощупывал его ноги, руки, голову, оценивал высоту его прыжков и плавность движений. И все. Потом мистер Кросби сделал знак куда-то в сторону и, когда женщина выключила проигрыватель, спросил:
- И ты любишь все это?
- О да, сэр, я могу танцевать с утра до ночи.
- Ну что ж, недурно, - сказал снова мистер Кросби. - Покажи-ка свои ноги. Так, неплохой аппарат, очень неплохой. - И повернулся к тетушке Джейн. - Парня надо бы немножко подкормить, силы в нем маловато для его возраста. Я готов его взять; об условиях договоритесь с моим секретарем. - И мистер Кросби вышел из комнаты.
- Вы можете приводить мальчика два раза в неделю по вторникам и четвергам на двухчасовые занятия; потом он будет заниматься каждый день; купите ему трико, тапочки… - Женщина говорила доброжелательно, вежливо. - Стоимость одного занятия - десять долларов, плата вперед за три месяца: мистер Кросби и его педагоги должны быть уверены, что они не даром потратят свои усилия.
Обратно Робертсоны добирались молча. И позднее ни Билли, ни тетушка Джейн не сказали по этому поводу ни слова, а соседям они отвечали по-разному: тетушка Джейн говорила, что школа переполнена и мистер Кросби обещал взять Билла лишь на следующий год, да и вообще все это - лишнее баловство, а сам Билл ссылался на то, что школа очень далеко и на езду уйдет очень много времени. Ну, откуда им было взять двадцать лишних долларов в неделю, да еще заплатить вперед за три месяца.
После посещения класса мистера Кросби Билл совсем перестал танцевать и даже прекратил слушать свой старенький проигрыватель. Но приезд Большого балета взбудоражил его. Он смотрел на эти афиши, и забытое тревожное волнение, как тогда, перед посещением мистера Кросби, вновь овладело им.
И вот теперь эта худышка стоит перед ним и приглашает его на спектакль.
- Ну, конечно, я приду, - сказал Билл, - спасибо вам за приглашение, а доску мою, если хотите, возьмите.
- Зачем мне твоя доска, что я с ней буду делать? Лучше через два дня ты поучишь меня, как кататься на ней.
Он стоял и ждал около служебного входа огромного открытого летнего театра - на нем была чистенькая рубашка, выглаженные брюки, светлая голова причесана волосок к волоску. Губы его были плотно сжаты, а глаза стали совсем круглыми.
Он видел, как она осторожно сошла с автобуса, поискала его глазами, нашла, улыбнулась, махнула ему рукой, он подбежал к ней, она сунула ему в руку контрамарку и тут же исчезла.
Потом он видел ее уже на сцене. Звучала музыка Чайковского, его любимая музыка, начинался второй акт "Лебединого озера". Тревожный голубоватый свет, тревожные звуки - и вот она выплывает на сцену - девушка-лебедь, красавица, богиня, вся в белой пене кружевной пачки. Ее стройные ноги матово светятся в лучах софитов, сильные изящные руки несут ее, как лебединые крылья, вперед, к своей любви, и вся она, стремительная, нежная, сильная, захватывает зал своим светлым прекрасным чувством, своими трепетными движениями.
Билл даже не подозревал, что люди могут так танцевать, как танцевали эти русские. Он сидел оглушенный, счастливый, подавленный. Его прежние прыжки и пируэты теперь казались ему смешными. Он впервые по-настоящему понял, что можно сказать танцем. Потом он ждал ее после спектакля у входа, и она вышла к автобусу самой последней - усталая, со следами грима на худеньком личике, с опущенными плечами.
Задыхаясь от волнения, он сказал:
- Это было прекрасно. Как вы это все умеете делать?
- Держи равновесие, и все тут, - ответила она, улыбаясь.
- Приедете послезавтра на океан?