И Миликэ срезал его перочинным ножиком. С первого дня, как только прибыли в лагерь, Теофил Спиридонович наказал всем иметь при себе ножички. Если найдут грибы, чтобы не дергали их с корнем, а срезали аккуратно, - тогда на месте срезанного вырастет новый гриб. Иначе они переведутся.
Мама купила ему в Сороках маленький перочинный ножик. Миликэ носил его в кармане: он сам пришил этот карман к трусикам.
Потом пришла Тинелу очередь срезать ножку гриба. Должна же быть на свете справедливость - нельзя, чтобы один Миликэ срезал.
На обратном пути вспомнили о белках: они ни разу не посмотрели вверх, глядели все под ноги, разыскивая то грибы, то землянику. Только теперь заметили, что солнце все это время не стояло на месте, склонилось к западу. Тени в лесу загустели, и мальчики почувствовали, что они голодны, как звери.
- Неужели так поздно? - спросил Тинел озабоченно.
- Не думаю, - ответил Миликэ с притворной беспечностью. - Просто так кажется.
- Уже очень длинные тени.
- Деревья высокие, вот и тени кажутся длинными, - успокоил его Миликэ. У него еще теплилась надежда, что они успеют прийти в лагерь до возвращения Теофила Спиридоновича и быстренько перемоют черепки.
Но когда они пришли, наконец, в лагерь, голодные и озабоченные, увидели, что все уже вернулись.
Мама готовила ужин, Лина расставляла на столе тарелки.
Все были заняты, и никто не обратил на них внимания; тем лучше.
Может быть, Теофил Спиридонович забыл, и завтра или, может, даже сегодня после ужина они успеют закончить работу, и все обойдется. Миликэ успокоился окончательно: кто знает, может быть, никто даже не заметил их отсутствия? Может, мама решила, что они на раскопках, а Теофил Спиридонович подумал, что они в лагере?
Мешочек с грибами они положили у плиты, на полку: ягоды съели еще в лесу, так что рядом положили другой мешочек, весь испачканный земляничным розовым соком.
Умылись, поужинали и с интересом слушали разговоры за столом. О своих впечатлениях они предпочли молчать. Были рады, что никто их ни о чем не спрашивает.
Мальчики тайком бросили взгляд в сторону тех двух тазов; оба лежали в траве, перевернутые дном вверх. Куда делись черепки? Кто их помыл? Может быть, мама?
Ни один не посмел спросить.
Миликэ краешком глаза взглянул на Лину.
"Что это с ней? - подумал он удивленно, - сидит сияющая, будто у нее сегодня именины".
Теофил Спиридонович выпил чай, поставил алюминиевую кружку на стол и неожиданно сказал:
- Стало быть, сегодня вы потрудились. Как никогда.
Мальчишки подумали, что Теофил Спиридонович говорит о грибах, им показалось даже, что он их хвалит, мол, молодцы. И они готовы были улыбнуться. Но нет…
- Я убедился, что вы отлично справились с заданием, - сказал Теофил Спиридонович и пристально посмотрел на каждого.
Миликэ подумал, что это мама помыла черепки и не рассказала Теофилу Спиридоновичу. - Не успела или забыла. Миликэ стало неприятно. Надо сказать правду!
Тинел ничего не понимал. Как "справились"? Даже не притронулись к черепкам!
Миликэ пробубнил под нос:
- Мы их не мыли…
- Знаю без тебя, - неожиданно жестко ответил Теофил Спиридонович.
"Ого! Знает! Кто же все-таки помыл?" - подумал Миликэ.
Теофил Спиридонович между тем продолжал:
- И знаю, как все произошло. Идея принадлежит, конечно, Миликэ. Ему же не сидится, знаю я его нрав. И Тинела таскает за собой. Мама вам разрешила? Я вам разрешил?
Мальчики сидели с опущенными головами.
Теофил Спиридонович обратился к Валентине Александровне:
- Ты им разрешила?
- И не думала.
- Тем более, что они не выполнили своих обязанностей…
- Не спросили у меня, и я не заметила, когда они сбежали!
- Именно сбежали, а работу бросили. Что ты теперь можешь им сказать?
- Ты давал им задание, ты с них и спрашивай!
- Что же спрашивать? Пока они гуляли, Лина работала и за них и за себя. Не по-мужски это, вот что.
"А! Вот почему Лина сидит такая важная, как будто у нее сегодня именины!" - догадался Миликэ. И с сожалением подумал, что и он мог бы так же, если бы…
- Н-да, - продолжал Теофил Спиридонович. - Думал, растут два добрых, настоящих мужика. Можно будет на них положиться. И вот… Хорошо, что сестра выручила, а если бы нет…
Все смотрели на мальчишек: мама, Антон, Герасим, Дэнуц и, самое главное, Теофил Спиридонович.
Только Лина не смотрела и сидела так, словно все происходящее ее не касается.
Скажите, пожалуйста, какая скромница! Ее хвалят, а она даже не слышит! Как бы не так!
- Не смотри так косо на Лину, - поймал его взгляд Теофил Спиридонович. - Только благодаря ей я смогу склеить кувшины и на днях отвезти в Кишинев. А вы… - Теофил Спиридонович махнул с досадой рукой.
У Тинела от стыда слезы навернулись на глаза.
Теофил Спиридонович подумал, что Тинел все-таки младше.
- Конечно, оба виноваты. Но большая вина лежит на Миликэ.
Миликэ надул губы. Как жаль! Хорошо было бы, если б другие отвечали, исправляли его ошибки, другие делали и думали так, чтобы ему жилось хорошо и беззаботно.
- Тинела на этот раз прощаю. Хватит с него и проработки. Завтра мы начинаем раскопки на новом месте; Тинела возьмем, а Миликэ оставим в лагере. Пусть поразмыслит на досуге…
И Теофил Спиридонович посмотрел через голову Миликэ далеко-далеко, туда, где белесые воды Днестра сверкали на излучине между лесистыми холмами.
Миликэ не ожидал такого наказания. Он думал, Теофил Спиридонович потребует, чтобы мама не пустила его в кино, когда вернутся в Кишинев, или чтобы она не покупала ему мороженое, или еще какое-нибудь другое, похожее, наказание; или, может, потребует, чтобы мама заставила его заготовить хворосту на два дня. Мама никогда так не наказывала, но Миликэ знал, что у других такое бывает. И вот тебе…
"Что угодно, только не это", - мелькнуло у него в голове.
Миликэ вскочил со своего места и, красный, словно вымазал щеки земляничным соком, кинулся в лес, крикнув охрипшим голосом:
- Я не хочу больше жить в лагере! Уйду пешком в Кишинев!
Все остолбенели.
Первой очнулась мама. Она вскочила, хотела догнать его. Открыла рот, чтобы крикнуть, но не крикнула.
Лина схватила ее за руку:
- Не бойся, мама. Не уйдет он никуда.
- Довольно и того, что он ушел из лагеря… Смотри, наступает ночь…
В самом деле, солнце уже село.
- Он труслив и один далеко не уйдет… - заверила ее Лина.
Тинел почувствовал себя глубоко оскорбленным этой неожиданной характеристикой брата, но одновременно согласился: да, Миликэ трусоват. Правда, в лесу нет волков, Миликэ знает, и уже не обязательно карабкаться на дерево при первом шорохе…
Теофил Спиридонович вышел из-за стола и сказал в замешательстве:
- Что за чертов ребенок!
- Сам виноват, и еще капризничает! - поддержал Герасим.
- Скажите, пожалуйста! Обиделся и ушел! - возмутился Теофил Спиридонович. - Теперь что нам - приглашать его с калачами, что ли?
- Если бы он был моим братом… - медленно произнес Дэнуц…
- С калачами или без калачей, но я не могу оставить его одного в лесу. Ночь надвигается, пойми меня! - мама была очень встревожена.
- Кто мог предположить… - пробормотал Теофил Спиридонович.
- Пойдем найдем и принесем его на руках, - предложил Герасим, глядя на Антона и Дэнуца: то есть они втроем, пусть только Валентина Александровна скажет.
- Ни в коем случае! - отрезала мама. - Так тоже нельзя!
- Если бы он был моим братом, я привел бы его за ухо, а не на руках! - заметил Дэнуц.
Мама посмотрела на него неодобрительно: своих детей они воспитывали только словом.
- Тинел, иди, милый, и погляди, где теперь находится Хасан-паша! - сказал Теофил Спиридонович. - Только смотри, чтобы он не заметил!
И после того, как Тинел ушел, проговорил с горькой иронией, обращаясь к Валентине Александровне:
- Пожалуйста, дожили, посылаем послов во дворец султана!
Мама глаз не сводила с тропинки. Пальцы в волнении теребили конец полотенца, переброшенного через плечо.
- Что за упрямый мальчишка! Упрямый мальчишка!.. - шептала мама.
- Успокойся! - сказал Теофил Спиридонович. - Не уйдет на край света. Он где-то поблизости.
- Где-то! А должен быть здесь, - заметила мама, непрестанно глядя на тропинку: ждала Тинела с последними новостями.
Наступило короткое молчание.
- И чего он так рассердился? Не возьму на раскопки - подумаешь! Другими словами, даю ему на весь день полную свободу. Нет, не хочет свободы! Хо чет на раскопки! Копать, глотать пыль, жариться на солнце…
- Он хочет быть вместе с нами, - вставил Антон и улыбнулся.
- Ага! Значит, я хорошо выбрал наказание! - торжествующе воскликнул Теофил Спиридонович, но тут же замолчал, вспомнив, что фактически теперь наказаны все, не один Миликэ.
Появился Тинел.
- Ну что?
- Где он?
- Что с ним?
- На верхней поляне. Возле родника. Разлегся на копне сена. Он меня не видел, по-моему.
- Спит? - удивилась мама.
- Не знаю. Я близко не подходил. Из-за кустов смотрел.
- Еще простудится! Становится прохладно.
- Здесь прохладно, потому что мы у самого Днестра, а наверху тепло, поверь мне, - заверил ее Теофил Спиридонович.
- Вернется он, мама, не беспокойся, - попыталась убедить ее Лина. Ей казалось, что она знает брата лучше мамы. - Надоест ему сидеть там одному…
- Ничего ты не понимаешь! - ответила мама в сердцах. Теперь ей было уже недостаточно, чтобы Миликэ вернулся в лагерь. Она хотела, чтобы он понял, что натворил, понял, что мама страдает… И дело вовсе не в том, что ему там тоскливо одному…
Тинел несколько раз сходил туда и назад и каждый раз приносил одну и ту же весть: лежит на копне сена.
- Я что сказал? Он уже никуда не уйдет. Он ждет послов с калачами, - сказал Теофил Спиридонович, уже сердясь. Он понял, что взрыв протеста в душе мальчика уступил место другим чувствам; произошли перемены. Во всяком случае, мысль "я пойду в Кишинев" им уже отвергнута.
"Может быть, ему стало стыдно, а может, он осознал, какие глупости наговорил и чуть не сделал, - думала мама. - Ему, возможно, стыдно вернуться при всех. Легли бы все поскорее, стемнело бы скорей", - все думала мама и сама удивлялась своей слабохарактерности. И не было у нее сил, чтобы скрыть свое душевное состояние.
- Не расстраивайся, - повторила Лина в который раз. - Ну что с ним может случиться? Сидит себе на копне, размышляет! Пусть размышляет на здоровье! Это ему полезно!
Мама не ответила. Спустя некоторое время она сказала:
- Не придет… Я его знаю… - Надежда, что он сразу, как только стемнеет, вернется, пропала.
"Если он не вернется через час, я пойду и скажу ему: - Сейчас же возвращайся, иначе я больше никуда не пойду с тобой", - решил Тинел. Он знал, что без него Миликэ шагу не сделает.
Но мама отправила его спать раньше обычного, и Тинел, натягивая одеяло до подбородка, говорил себе: "Пусть еще немножко стемнеет, я пойду… Лишь бы никто меня не учуял… Пойду и скажу ему…" - и уснул.
Совсем стемнело.
- Ребята, спать, - сказала Валентина Александровна. Ее слова были адресованы всем, в том числе и Лине. - Завтра утром на работу, как-никак. - Она надеялась, что если в лагере погаснет фонарь и наступила тишина, явится Миликэ… Может быть, он уже ждет с нетерпением, пока все угомонятся, уснут в лагере…
Миликэ очутился один на краю поляны. Посмотрел назад. Снизу, из ложбинки, до него доносились голоса оставшихся. Слов было не разобрать, он угадывал только интонации: мамин голос - встревоженный, Теофила Спиридоновича - полный возмущения, остальные голоса были гневные, сердитые, некоторый даже испуганные. Так ему показалось.
- Ага! Испугались! Так им и надо! - обрадовался Миликэ. И решил пересечь поляну. - Выйду к шоссе на гребне холма, возле села Воловица, подниму руку, остановлю какую-нибудь машину - и пошел-поехал. До дому, до хаты. Позвоню…
Миликэ остановился. Он представил себе, как отец открывает ему дверь и тотчас с удивлением спрашивает:
- Почему один? А где мама? Лина? Тинел? Почему приехал в трусиках? Ночью?
Придется рассказать ему все. Все-все.
Эх! Папа - судья куда более строгий, чем Теофил Спиридонович. Он скажет:
- Один день наказания? Целое лето! Останешься дома на все лето. Хочешь иметь все права, а чтобы у кого-то были одни обязанности? Нет! Все поровну: и права, и обязанности. Надо было выполнить свой долг, чтобы получить права. И никак иначе. Я пошел на работу, а ты сиди дома один-одинешенек. Ни друзей, никого. Если ты не умеешь жить среди людей по-человечески, живи без людей!..
Миликэ посмотрел на копну сена, возле которой остановился.
Почувствовал, что его охватило сомнение. Что он натворил? Зачем удрал из лагеря? Напугал маму. Отец ничего ему не простит, - ни разгильдяйства в лагере, ни тем более того, что напугал маму своим необдуманным бегством - да, конечно необдуманным, - не простит ему ни за что на свете!
Что делать?
Захотелось вернуться назад. Но прийти с опущенной головой, чтобы над ним смеялись ребята, а Лина улыбалась, измеряя его взглядом с головы до ног? Нет, он не может так вернуться. Надо придумать что-то другое. Он опустился на копну сена, как после тяжелой работы…
У мамы теперь нет ни минуты покоя. Появись он - и все тревоги сразу улетучатся.
А спустя некоторое время мама обязательно скажет ему:
- Ты обнаглел в лесу.
Но Миликэ знает, что в лесу нельзя обнаглеть. Аникуца не даст. Говорит, в городе дети делают, что хотят, ходят по газонам, кричат во все горло. В лесу нельзя. Так и сказала ему два дня назад: "Чего кричишь? Пугаешь тварей лесных. Они приучены к тишине. Ты не в городе…"
Мама добавила бы:
- Устраиваешь сцены Теофилу Спиридоновичу за то, что он тебя наказал? А я тебя не пущу на раскопки три дня подряд! - Или:
- Пять дней будешь сидеть в лагере!
А если мама сказала…
Вспомнился Виорел. Как хотелось тогда мальчику идти с ними в лес! Теперь Виорел перед его глазами: сидит на корточках в траве, ковыряя прутиком землю, и отвечает решительно и непреклонно:
- Нет, не пойду!
И напрасно его уговаривать.
Миликэ почувствовал, что завидует Виорелу. Тот выполнил свой долг и может смотреть в глаза маме, не краснея от стыда…
Миликэ положил руки под затылок и посмотрел и небо… Из лагеря не доносились голоса. То ли молчат, то ли говорят тихо. Обычно в это время взрослые еще не спят…
Конечно, надо будет вернуться. Но только когда все лягут спать…
Он тихонько спустится по тропинке, проберется незаметно в палатку, постелет в темноте и ляжет…
А если мама не спит? Ну конечно мама не спит. И она ему шепнет:
- Поговорим завтра утром.
…Что делает теперь мама? Тревожится, ждет его или, может быть, думает, что он ушел в Кишинев? И она в отчаянии! Боится, наверно, что на шоссе он попадет под машину!
"Мама! - хочется ему крикнуть. - Я не пошел бы пешком! Я бы сел в машину! Не бойся, мама!.."
Но кричать нельзя, нельзя выдавать себя. Надо дождаться, пока хорошенько стемнеет, и тогда спуститься по тропинке к лагерю…
Он представлял себе и завтрашнее утро… Что бы мама ему ни сказала, он точно знал, что она не заставит его просить прощения. В самом деле, это было бы унизительно. Мама всегда видит и понимает, осознал он свою вину или нет.
Миликэ делом должен будет доказать маме и всем остальным, что он понял свою ошибку и готов искупить ее. И, самое главное, не намерен больше повторять ее…
Легли бы скорее спать все в лагере, чтобы он мог вернуться никем не замеченный…
Стемнело бы скорее, стемнело скорее бы…
И уснул…
В лагере, за столом, друг против друга сидели Валентина Александровна и Теофил Спиридонович. Оби молчали.
Спустя некоторое время Валентина Александровна сказала:
- Иди ложись спать.
- А ты что будешь делать?
- Даже не знаю. Нет, знаю. - Встала, пошла в свою палатку и сразу вышла, прижимая к груди плед Миликэ.
- Пойду укрою его. Может быть, он уснул и поэтому не возвращается.
- Задал я тебе работы, - сказал Теофил Спиридонович виноватым голосом.
- Это Миликэ задал мне работы… Хоть бы уж прошла поскорее эта ночь, поговорю с ним завтра… Ложись, - сказала она Теофилу Спиридоновичу и пошла по тропинке вверх…
И правда, Миликэ она нашла спящим. Она заботливо укрыла его, и Миликэ тут же почувствовал тепло, расправил под одеялом руки и ноги…
- Упрямец, - шепнула мама и отошла. Она остановилась в отдалении, послушала тишину леса.
Можно бы разбудить его, приказать идти в лагерь… Но разве ей нужна его покорность? Она хотела, чтобы он сам понял, сам вернулся… Наказанным почувствует он себя завтра, когда проснется и увидит себя укрытым собственным одеялом, когда поймет, что мама искала его и нашла, что у мамы была бессонная ночь…
Она остановилась у края поляны и долго стояла там неподвижно. Потом сделала несколько шагов по направлению к копне, подошла к роднику, наклонилась над его зеркалом и рядом с пурпурным цветком увидела диск луны, - он будто тоже расцвел в тайной глубине воды…
Мама думала о детях и была печальной. Она хотела видеть их умными и трудолюбивыми, щедрыми и с доброй душой, смелыми и честными. Такими ли они будут через годы?
Сколько бессонных ночей осталось позади, сколько раз она стояла у окна, глядя на луну, восходящую из-за соседних домов, и склонялась над кроватками, вслушивалась в дыхание детей, сколько раз клала ладонь на их лбы, когда дети болели…
А во взрослой жизни?.. Сколько опасностей ждет ее детей на житейских перекрестках!.. Быть может, с болезнями даже легче было бы бороться…
Мама ходила взад-вперед по поляне и думала о детях, о жизни.
Быть может, спустя годы, когда ее уже не будет на свете, Миликэ придет со своими детьми к этой излучине Днестра… Вспомнит ли он эту ночь? И что он знает об этой ночи? Спит себе спокойно, видит во сне грибы и белок!..
Мама вздохнула…
Она машинально посмотрела на руку и только теперь заметила, что не взяла с собой часы. Даже не знает, который теперь час. Вот луна поднялась высоко, плывет над лесом, и вся поляна, кажется, явилась из сказки, из какой-то древней, как мир, сказки…
На востоке небо чуть побледнело. Проходит ночь. Хорошо, что проходит. Скорее бы прошла: она очень устала, провожая глазами ход этой ночи по свету. Словно во всем мире ничего больше не существует, кроме этой копны и уснувшего на ней Миликэ.
Неожиданно из поредевшей и мутной темноты возник Теофил Спиридонович.
- Иди отдохни немного, - шепнул он ей.
Валентина Александровна отмахнулась.
- Я уже поспал. С меня хватит, - добавил Теофил Спиридонович. - Останусь здесь вместо тебя.
- Вот что натворил наш неслух, - шепнула Валентина Александровна.
- Эге, мы тоже были детьми! - тихо ответил ей Теофил Спиридонович.
Их шепот сливался с тихим шелестом леса и трав…