- Удивить хотелось, - лукаво усмехнулся он. Дядя Петре, прослышав про винтовки, радовался, как ребенок, и хлопал Славчо по плечу:
- Ай да герой! Богатство это жандармы, как видно, до лучших времен припрятали. Будет партизанам подспорье!
Славчо молча грыз ногти, но по глазам было видно, как он рад похвале.
* * *
Самое худшее, что могло случиться, случилось. Вся наша команда разбрелась по домам, и кто знает, придется ли нам еще когда-нибудь свидеться. И как только Коле отважился выйти на улицу? В сумерках постучал к нам в окно и сказал, что фашисты разъярились и добром это не кончится.
Я лег в кровать, но вместо сна в голову лезли мысли одна страшнее другой. От беспомощности щемило сердце, хотелось плакать, но я стискивал зубы и переворачивался на другой бок. Рядом угрюмо бормотал дедушка:
- Все село изничтожат, звери! Что ни день, в город кого-нибудь тащат, а там - чтобы у них руки поотсыхали! - из живых людей душу рвут… Нынче, знать, сторожа Петре черед пришел.
- Да чем же он им, горемычный, не угодил? Неужто детей сиротить не жалко? - горестно сокрушалась мама.
- Говорят, оружие он партизанам переправлял, а кто-то донес.
- Да откуда у бедолаги оружие? О школе одной и радел…
- Так в селе шепчутся, завтра разузнаем.
Иногда ночи тянутся бесконечно долго, кажется, конца-краю не будет. Ну когда же наконец рассветет? Так и подмывало выскочить из дома и закричать на все село. Просыпайтесь, делайте же что-нибудь! Но кровать тисками впилась в тело. На улице кровожадно рычат собаки, словно кого-то терзают. Потихоньку сажусь в кровати и силюсь выдохнуть навалившуюся на сердце муку. Жду, когда поблекнет в окне луна. Больше делать нечего.
Наутро мы вертелись у здания общины, заглядывали в щели забора, выбегали на дорогу. Все напрасно! Дядя Петре не появлялся. На рассвете его угнали в город.
- Знать бы, кто донес. Чья поганая душонка посмела… - в бессилии скрипел зубами Коле.
- Отец Бузо донес, - шепнул Митре. - Так тетя Анджа моей маме сказала.
- Выродок! - горячился Коле. - Сколько ему за это заплатили? Предатель!
- Тетя Анджа говорит, это он из мести. Раз он подстерег Славчо, убить хотел, а дядя Петре у него топор отнял и велел убираться подобру-поздорову. "Я, - говорит, - Славчо в обиду не дам, а коли парня хоть пальцем тронешь, головой поплатишься". Отец Бузо позеленел и огрызнулся: "Мало тебе своих детей, еще ублюдка пригрел!" Дядя Петре не выдержал, схватил объездчика за грудки и ну трепать, а когда отпустил, тот пригрозил разделаться с дядей Петре, пусть, мол, только в руки попадется… И дядя Петре попался… Выследил его объездчик и быстрей старосте с офицером докладывать.
Лицо у Коле перекосилось от гнева. Он достал из кармана листок с клятвой команды и приписал еще одну строчку: "Ненавидеть врага!"
* * *
Село взбудоражено. Кругом заполошный крик и плач. Мечутся по улице обезумевшие женщины, проклинают фашистов. На одном краю села к небу взвились языки пламени. Кажется, в той стороне полыхает само небо. Вскоре все прояснилось: ночью неожиданно загорелся дом объездчика.
Заря давно уже рассеяла ночную мглу над горами. Пожар был потушен. На месте, где стоял дом объездчика, торчал лишь обугленный остов.
Во дворе общины солдаты били Славчо. В безмолвном смятении толпились у забора сельчане.
- Зачем ты дом поджег? Зачем ты дом поджег? - как заведенный, спрашивал Славчо один солдат, покуда другие били его чем попало.
Славчо, точно окаменев, не проронил ни звука.
- Смотрите, все смотрите! - истошным голосом кричал отец Бузо. - Говорил я вам, что прикончу когда-нибудь этого ублюдка? Он будет дома поджигать, а село его корми! Не бывать тому!
- Кто надоумил Славчо пустить объездчику красного петуха? - на ухо спросил Митре у Коле.
- Никто, он сам… Слышал, должно быть, твой рассказ.
Солдаты скрутили Славчо руки и повели в город. Отец Бузо вприпрыжку бежал следом и что-то тявкал. У забора Славчо обернулся и посмотрел на нас. Прощался.
XI
Коршуном налетел на село голод. Всякое лихо бывало, говорят старики, но такой нужды и они не упомнят.
Мать тряслась над каждым зернышком, часто перебирала их и, запирая в сундук, вполголоса проклинала "лягушатников":
- Чтоб у них под ногами земля разверзлась! Дочиста обобрали… Чем детей-то кормить? Знать, конец нам пришел.
А недавно она в последний раз отперла сундук и заплакала:
- Осталась, дети, одна картошка, да и той кот наплакал.
- Вот и хорошо! Страсть как картошку люблю! - выпалил я, желая ободрить маму, но дед сурово оборвал меня. И был прав: пришел день, когда кончилась и картошка.
Сейчас мама печет лепешки из отрубей. Пока мягкие, они еще туда-сюда, но стоит им немного полежать, и тогда разгрызть их под силу разве что волку. Дедушка размачивает лепешки в воде и крошит на ладонь, но тогда от них исходит такой затхлый дух, что с души воротит… Да это я только так говорю, а засосет под ложечкой, и не такое проглотишь.
Кому я завидовал, так это сестре: для нее всегда находилось в доме то яйцо, то картошина. Сегодня мама ей даже рис варит - соседка горсточку отжалела. Вот каша готова. Мама ставит мисочку подле сестры, но та и головы не повернет. Я слюнки глотаю, а она говорит:
- Не хочется что-то…
По маминому лицу пробегает судорога, она едва сдерживается, чтобы не расплакаться. Теперь мама часто плачет, особенно с того дня, как сестра захворала.
- Попробуй, доченька, вдруг понравится, - уговаривает ее мама, но сестра, закашлявшись, спрашивает вдруг:
- Отчего это солнца нет, давно уж рассвело?
- День нынче ненастный, дождь идет.
Я припал к окну. От дождя на лужах вздуваются пузыри. По привычке считаю их. Обыкновенно мы это делали вместе с сестрой, но сегодня она не поднимается, да и не радует ее дождь. По целым дням сестра ждет солнца. Оно приносит ей ветки яблони. Ветки сплетаются на стене в замысловатые узоры, сестра не пытается прикоснуться к ним рукой, знает, что это всего лишь тень. Подолгу задумчиво глядит на них, а однажды сказала:
- Чего только нет в этих узорах! Приглядись - и вот тебе самовила, вот жеребенок, а вон там олень. Солнце приносит их на ветках яблони.
Не мигая смотрю на пляшущие пузыри. По дороге, шлепая босиком по лужам, бежит ватага ребят. Коле и Васе повисают на заборе и высвистывают меня на улицу, машут руками.
Я не отзываюсь, гляжу на пузыри и молчу. Не оборачиваясь, знаю, что рисовая каша прокиснет, как вчера молоко.
Мама зашмыгала носом и поспешно вышла из комнаты. Иду за ней и, глотая слезы, спрашиваю:
- Когда же и я заболею, мама?
- Что ты такое говоришь, глупенький? - Мама обняла меня, и на лоб мне закапали ее слезы.
Сегодня солнце опять не появляется, и сестра не открывает глаз. Мама принесла молока, но она одними губами прошептала, словно вздохнула:
- Яблок бы сейчас.
- Зеленые ведь они еще, доченька. Взгляни-ка на яблоню.
- А я знаю, где они созрели, - сказал я.
- Да где же? - Мама бросила на меня умоляющий взгляд, а у сестры дрогнули веки.
Ничего не ответив, я сломя голову припустил к саду церковного служки. Только у него в саду росли ранние яблоки. Правда, их, будто бы они золотые, стерегла жена служки. Убедившись, что в саду ее нет, я перелез через забор. Вдруг на тебе, несется, проклятущая! Пришлось распластаться в траве под забором. И чего ей неймется? Уж и так со всех сторон обнесла яблоню колючей проволокой, чтоб ей самой на нее напороться! Собрала с земли червивые яблоки, недовольная тем, что слишком много их нападало, и пошла восвояси, то и дело оглядываясь на ходу.
Сестра с трудом ела яблоки, но просила еще. На другой день я снова принес, но мама сказала сердито:
- Не смей больше приносить их в дом. Не нужны нам яблоки с проклятиями!
- С какими еще проклятиями?
- Видела тебя жена служки. Пришла и давай кричать: "Предупреждала я, чтоб в мой сад ни ногой, а он, негодник, опять тут как тут! У меня тоже дети есть, чтоб ему подавиться теми яблоками!" Говорю, он, мол, для больной сестры, а она еще пуще: "И я хворая, да по чужим садам не шастаю. Пусть только явится - ноги переломаю".
Сестра уже стала впадать в забытье и в бреду опять просила яблок, и я носил и носил ей яблоки, пряча их от матери за пазухой.
Однажды утром меня разбудили глухие рыдания: плакал дедушка, плакала мама и все, кто набился к нам в дом. Не помня себя от ужаса, я закричал и кинулся в комнату сестры, но женщины подхватили меня и вывели во двор. Долго гладили по голове и уговаривали не плакать. У других детей тоже нет сестер.
- И у меня больше нет сестры, - грустно сказал Коле и обнял меня за плечи.
Вечером меня одели во все новое и повели к сестре. Окаменев от горя, застыл я у ее изголовья.
Вдруг дверь отворилась, и вошла жена церковного служки. В груди у меня что-то оборвалось. Перекрестившись, она положила сестре на грудь стебель базилика и яблоки. Да как она смеет! Я хотел закричать и вытолкать ее за дверь, но только осторожно собрал яблоки и вышвырнул их на улицу.
Люди недоуменно поглядывали то на меня, то на нее.
На стене, как раз над головой сестры покачивалась тень от яблоневых веток. Я долго не сводил с нее глаз.
* * *
Позавчера сестру похоронили. С большим трудом выкопали яму. Могильщики в сердцах бросали лопаты и ругательски ругали дождь. Лило как из ведра. "Дьявольская погода", - ворчали люди и прятались под деревьями. Только мы втроем с мамой и дедом никуда не спешили. Стояли и плакали. Насилу сердобольные соседи увели нас с кладбища - так, мол, недолго и самим занедужить.
Сегодня в доме никто не плачет. У мамы воспаленные, ввалившиеся глаза. Отрешенная, бродит она по дому, говорит мне:
- Пойдем на реку, постираем ее постель. Перекидываю через плечо одеяло и иду за мамой.
Будто второй раз сестру хороним. Сижу на берегу и смотрю, как мама входит в воду. И мне ничего не стоит разуться, да мама не велит.
Вижу, бежит Коле и машет рукой. Поднимаюсь и на цыпочках пячусь от мамы.
Коле хватает меня за руку и шепчет:
- Солдаты получили приказ и сегодня должны увезти самолет в город.
- Ну и что с того?
- Погоди, нам дано задание. Ночью мы с Васе ходили в горы, рассказали учителю, а он и говорит: "Очень хорошо". Тотчас позвал Сандре, и они придумали план. У каждого из нас есть своя задача. Ты и Митре должны спуститься к ручью и караулить на опушке леса. Смотрите в оба - чуть кто покажется, дадите знак. Понятно?
- Чего тут не пенять? Только к чему все это?
- Больше пока ничего сказать не могу, скоро сам узнаешь.
Мы с Митре все глаза проглядели, стараясь не пропустить ничего подозрительного, но ни на дороге, ни у ручья, ни на лугу, ни в лесу никто не появлялся. Ни солдаты, ни разбойники!
- И чего мы тут торчим? - спрашиваю у Митре, но тот лишь плечами пожимает и шепчет:
- Ничего не попишешь - задание.
С холма доносится свист. Коле залез на дерево и зовет нас. Как оглашенные бежим к нему.
- Ложитесь! - кричит Коле и тащит нас к яме, где уже залегла вся команда.
- От кого мы прячемся? - недоумевает Митре.
- Сейчас увидишь, - говорит Васе и, высовывая голову из ямы, всматривается в то место на лугу, где упал самолет.
- Едут! - сообщает Коле.
Сначала на дороге послышался рев моторов, и вскоре из-за поворота показался грузовик с немцами.
Грузовик остановился, словно в раздумье, и свернул на луг. Из кузова высыпали солдаты. Один кричал и размахивал руками - видно, что-то объяснял. Солдаты поглазели на самолет и принялись по частям складывать его в грузовик.
Внезапно земля под нами затряслась, а потом громыхнуло так, что мы на мгновение оглохли! Страшно! В жизни не видывал зрелища ужасней: море огня, дыма и фонтан обломков на месте, где только что лежал самолет. За взрывом послышался крик и стоны, вспыхнул и взлетел в воздух грузовик. Досмотреть не пришлось, Коле приказал удирать.
Никогда - ни прежде, ни потом - не доводилось мне так молниеносно забираться на гору! Во все лопатки улепетывали мы по раскисшему склону, едва успевая хвататься за ветки, чтобы не поскользнуться. Об отдыхе нечего было и думать.
Подгоняемый страхом, я так ни разу и не остановился, пока не оказался на самой вершине. Дальше бежать было некуда. Я повалился без сил и, уткнувшись в траву, жадно глотал исходивший от земли холодок. Ни на самолет, ни на луг смотреть не хотелось, но Коле заставил всех посмотреть вниз.
- Видите, - кричал он, - ничегошеньки не осталось! Здорово! - Он крепко пожал Васе руку. - Молодец! Отлично справился с заданием!
- Ну и тяжела ж она, окаянная… - смутился от похвалы Васе. - До сих пор руки болят.
- А учителю сказал, что носил и потяжелее. Как бы ты справился, не будь меня? - улыбнулся Коле.
- Неужели мина? - подскочил Танас.
- Да, и притом громадная.
- Как же вы ее подложили?
- Очень просто. Васе получил задание, выкопал ямку под самолетом и заложил в нее мину. Потом, как его научили, шнур от мины спрятал в траве, а конец привязал к брюху самолета. Солдаты начали разбирать самолет, и… готово дело!
- Вот чертяка! - восхищенно глядя на Васе, сказал Марко.
Взволнованный, я поднялся и дал Васе тычка, а потом долго тряс ему руку. Он краснел до ушей и улыбался.
Внизу все еще клубился дым, сквозь который то тут, то там виднелись разметанные по всему лугу обломки.
- Что будем делать дальше? - спросил Калчо.
- Дождемся темноты и - врассыпную, - ответил Коле.
- А если…
- Что "если"? О том, что произошло на самом деле, знаем только мы. Фашисты подумают, что в самолете осталась бомба, вот она и взорвалась.
Все согласно закивали головами.
В село входили по одному. Снова накатил страх, от которого подламывались колени. В нашем окне беспокойно мелькала мамина тень.
XII
Безмолвно и пусто в селе. Ворота на запоре, редко кто метнется по переулку или выйдет за водой. На днях к нам из города понаехали немцы. Рыскали по селу, вызвали в общину нескольких сельчан и всем остались недовольны, кричали, ругались. Были они и на лугу, но, сдается мне, так ни о чем и не догадались.
Но вчера дело приняло совсем дурной оборот. Рано утром нас разбудили громкие крики и вопли. Подбежали к окну и оцепенели. Картина была страшная: с автоматами на изготовку немцы вламывались во дворы и выгоняли на улицу коров, овец, лошадей - у кого что находили. Люди цеплялись за скотину, умоляли не губить, но немцы лишь отрывисто прикрикивали и отгоняли хозяев прикладами. Скоро затряслись и наши ворота. Оглядев двор, солдаты направились к хлеву и вывели оттуда корову с теленком. Напрасно мама плакала, просила, напрасно осыпала их проклятиями: "Чтоб вам пусто было! Чтоб вы живьем сгорели!" - солдаты замахивались прикладами, а один даже наставил на маму дуло автомата. Хорошо, дедушка успел оттащить ее в сторону.
- Идем, пусть подавятся, - уговаривал он маму. На школьном дворе ревел согнанный со всего села скот. Прямо жуть брала! Сбегались перепуганные люди, выкликали своих буренок, но солдаты с автоматами не давали приблизиться к забору. На крыльце появились староста и немецкий офицер.
- Люди! - визгливо начал староста. - Что вы бунтуете? Прежде прочтите распоряжение. - И он ткнул пальцем в желтый плакат, наклеенный на дверях. - Вот что здесь сказано: "Каждому надлежит без сопротивления отдать свой скот немецкой и итальянской армиям, которые ведут борьбу во имя всех вас. Тот, кто утаит или переправит свой скот партизанам, будет казнен".
- Как нам теперь жить-то прикажете? - раздалось со всех сторон.
Староста откашлялся, шепнул что-то на ухо офицеру и сказал:
- Неужто вы думаете, что братья союзники допустят, чтоб вы умерли с голоду? Не беспокойтесь, у них и хлеб для вас найдется, и все остальное.
- Вот пусть и дают! Может, там сказано, что мы и зерно обязаны им отдать?
Староста снова кашлянул и подобострастно уставился на офицера. Тот заложил руки за спину и проорал что-то неразборчивое, похожее на собачье тявканье. Староста перевел:
- Господин офицер говорит: "Бунтовщикам полагается не хлеб, а виселица! Кто не успокоится, будет незамедлительно ликвидирован!" Понятно вам?
Подавленные, люди стали расходиться, кое-кто утирал слезы. Со школьного двора еще долго доносился тоскливый рев скотины.