* * *
Вот уже три дня Секулу держат в школьном подвале. Не раз пытались мы подкрасться к зарешеченному оконцу, но с некоторых пор школа усиленно охранялась. И всякий раз Калчо удрученно нес обратно хлеб и бутылку с водой. Дома потерявшая голову от горя мать не давала ему житья.
- Окаянный, разве ж можно такие вещи в дом приносить? - трясла она сына за плечи.
- Не думал я, что они с обыском придут, - всхлипывал Калчо.
Сегодня к ним в дом ввалились фашисты и увели Калчо. Значит, и наша очередь не за горами. Коле велел нам не сидеть по домам, а в случае чего, дорогу знаем - в горы к партизанам. Расскажем им обо всем, и они уж не будут говорить, что наше место в селе, а к ним-де всегда успеем.
Целый день мы были начеку, готовые в любую минуту бежать из села. Когда свечерело, Калчо, бледный, измученный, вернулся домой. Его отпустили!
- Зачем ты им понадобился? - не терпелось узнать нам.
Но Калчо начал рассказывать со всеми подробностями:
- Староста схватил меня за руку и силой усадил на стул. Раскурил трубку и говорит: "Твой отец утверждает, что найденные у вас в доме листовки были не его, а твои. Это правда?"
Я растерялся, не знаю, что и отвечать. Наконец промямлил: "Правда…" - "Так-так, а откуда они у тебя?" - "Вижу, валяются на дороге, я и подобрал". - "И зачем же ты их подобрал? Почитать хотел или с друзьями-приятелями поделиться? А может быть, тебе отец велел?" - "Никто мне не велел. Просто так взял да подобрал. Мне бумага нужна, я шапки из нее мастерю". - "Ага. А что в них написано, знаешь?" - "Нет". - "Неужто не прочитал?" - "Ни к чему мне это". - "Тогда зачем ты их под подушку упрятал?" - "Да все из-за матери. Ох и охоча она до разных бумажек, увидит где, хвать - и на растопку". Староста отвесил мне пару оплеух: "Лжешь, поганец!" И вышвырнул меня во двор.
- Стало быть, ты не сознался? - спросил Коле.
- Нет.
Мы бросились обнимать Калчо. Калчо охал и отбивался.
Два дня в доме Бузо творилось светопреставление. Отец с матерью с ног сбились в поисках своего сыночка. Насилу отыскали в каком-то заброшенном сарае, окоченевшего, полуживого. Два или даже три часа приводили его в чувство: растирали ракией, поили горячим чаем. А когда Бузо немного очухался и его стали расспрашивать, что да как, он едва слышно пролепетал:
- Навалились на меня сзади, глаза и рот тряпкой завязали и как треснут по голове. Дальше уж я ничего не помню.
- А как ты в сарае-то очутился? - спросил у него отец.
- Говорю же, не помню!
- Доберусь я до них, спуску не дам! - повторил свою излюбленную угрозу отец Бузо.
- Взгляни-ка, - оборвал его староста, вынимая торчавшую из кармана Бузо записку. Развернув, он пробежал ее глазами, а потом прочитал вслух: - "Получай по заслугам, гад! Довольно ты поползал на брюхе. Так будет со всеми прихвостнями!"
- И подпись стоит? - подскочил объездчик.
- Без подписи. Наверняка это те же самые, что и меня… Да только и я не лыком шит, посмотрим еще, кто кого. - Староста разорвал бумажку на мелкие клочки и заковылял к школе.
Раздосадованный, Коле распекал нас на все корки:
- Говорил я вам, нужно было его еще раз как следует садануть, а вы заартачились: "И так сойдет". Полюбуйтесь теперь, ему все как с гуся вода.
Ну что тут скажешь?
XV
Бывают такие тусклые, серые дни, когда рассвет, кажется, и не наступит вовсе. Ждешь его, ждешь, и вдруг глядь - туман вокруг тебя рассеялся, и становится все светлее и светлее. Так было вчера, так и нынче. Промозглый холод пробирает до костей, иголками впивается в пальцы на руках и ногах. Лицо одеревенело, губы смерзлись. Зарываюсь в воротник пальто и усиленно дышу, чтобы хоть немного согреться. Прыгаю то на одной, то на другой ноге и осторожно - не ровен час, сломаются! - растираю давно онемевшие уши.
Чтоб не было так одиноко, тихонько окликаю Джеле. Тот не оборачивается: прислонился к дереву и не отрываясь глядит на дорогу. Иду сменить его.
- Ничего не видно?
- Ничего, - едва шевелит Джеле посиневшими губами.
- Только зря время теряем. Коле, верно, напутал - не сегодня, а завтра…
- Как бы там ни было, нам поручено наблюдать.
Теперь мы оба смотрим вниз, но ни Коле, ни Танаса, ни Калчо - никого не видно. Больше всего на свете хочется спуститься к ним, но задание есть задание, сюда нас поставили, и здесь мы - кровь из носу - останемся, покуда не дадут отбой. Притулившись у спины Джеле и понемногу отогреваясь, начинаю задремывать. Неожиданно Джеле вздрагивает и кричит:
- Едут! Бежим!
Кубарем скатываемся вниз. Урчание мотора все ближе, и вот уже сквозь туман проступили очертания "джипа". Машина ползет еле-еле, точно прощупывает дорогу. Когда она была метрах в пятидесяти от нас, грохнули выстрелы, и в следующую секунду со свистом спустились две шины. "Джип" закачался, как пьяный, и, вильнув вправо, врезался в дерево у дороги. Из машины выскочили четверо фашистов и принялись беспорядочно строчить из автоматов. Тут по обеим сторонам дороги вновь раздалась пальба, и автоматчики, скорчившись, упали на снег. Учитель и Сандре подбежали к "джипу" и помогли выйти из него связанному Секуле. Радостный и счастливый, Секула крепко обнимал нас. Долго не могли оторвать Калчо от отца.
На прощание учитель пожал Коле руку и сказал, обращаясь ко всей команде:
- Поздравляю вас, ребята! Благодаря вам операция удалась на славу!
Партизаны подхватили под руки с трудом державшегося на ногах Секулу и поспешили скрыться в лесу. Мы поодиночке возвратились в село.
Со старостой творится что-то неладное. С ружьем через плечо он ночи напролет караулит свой дом - боится, видать, что и ему, как недавно объездчику, пустят красного петуха. Днем носится как невменяемый по селу, ищет двух своих коней.
- Да этим коням цены нет! А уж как я их кормил, как обряжал, пуще глаза берег, а вот поди ж ты, как сквозь землю провалились. Знать бы, кто их украл! - плачется он объездчику.
Тот почесывает нос и доверительно, вполголоса говорит:
- Это все он, голову могу прозакладывать.
- Да кто же?
- Длинный, чтоб ему пусто было! Я тебе еще когда говорил: сбежал он из тюрьмы и, как вурдалак, в селе затаился. Надо бы его выследить, не то он нас всех на тот свет отправит.
- На что ему кони-то мои сдались?
- Мстит он. Заколол их небось и в укромном местечке закопал, а теперь еще на что-нибудь зарится. Дом получше стереги.
Староста и жену свою вооружил, и каждый вечер, лишь только стемнеет, выходят они сторожить дом.
Слухи о том, как партизаны отбили Секулу, и вовсе лишили старосту покоя, о байках объездчика он и думать забыл. Уразумел, прохвост, что не Длинного это рук дело, а чьих - в толк не возьмет и оттого еще пуще бесится. Насмерть перепуганный, трусит он теперь в школу и, запершись, просиживает там по целым дням, а Бузо с отцом у него на побегушках. Бузо словно подменили - присмирел и нос не задирает. От отца ни на шаг, бегает за ним, ровно побитая собачонка. Староста умасливает Бузо, цепляет ему на отворот свисающей до пят шинели какие-то значки. Выдали Бузо и сапоги, в которых он едва ноги переставляет. Пилотку ушили, стянув на затылке дулей. Жаль, хвоста недостает, чтоб привязать к нему консервную банку!
Как-то раз Бузо похвастался Мире, что его отцу приглянулся дом Калчо и на днях они туда переселяются. Мира брезгливо отвернулась от него и ушла.
Дом Калчо действительно стоит пустой и холодный. Позавчера их с матерью куда-то увели, даже проститься не дали. Солдаты со старостой на пушечный выстрел никого не подпускали к их дому.
Вчера Коле прочитал письмо от нашего товарища Калчо. Слушали мы, и души сжимала печаль.
- "Дорогие ребята, пишу впопыхах, да еще слезы, как назло, мешают. Спрятался на чердаке за сундуками, а внизу голосит мама. Эти звери не дают ей одеться и собрать вещи, которые нам могут пригодиться. Во дворе полно солдат, пришел и староста, слышу, как он огрызается: "Ничего не знаю, мужа благодари, что связался с бандитами". - "Ради бога, хоть ребенка пощадите! Не берите греха на душу. Куда вы нас ведете?" - "К таким же, как вы".
Слушаю, и комок подкатывает к горлу. Так, кажется, и удавил бы его. Едва сдерживаю себя, спешу побыстрее закончить письмо. Рука трясется. Нужно быть настороже, каждую минуту сюда могут ворваться. Коли увидят, чем я занимаюсь, несдобровать мне! Но и уйти, не дав о себе знать, не могу. Всю ночь думал, как бы сбегать предупредить вас, но дом окружили. Угонят нас, по всей видимости, в лагерь. Вон и староста надрывается: "Лагерь для вашего брата - самое подходящее место!"
Не могу видеть, как убивается мама. Пробовал ее успокоить, но она только сильнее прижимала меня к груди: "Мал ты еще, родной, не знаешь, что это за ад - лагерь".
Сегодня была возможность сбежать - солдат, что остался стеречь у ворот, не догадывается о лазейке за сараем. Но я не сделаю этого. И вы на моем месте поступили бы так же. Маму я одну не оставлю! Без меня она в лагере пропадет.
Не отступайтесь от нашего дела! Жалко, что меня не будет рядом с вами. Когда увидите отца, расскажите ему обо всем.
Улучу минуту и брошу письмо к Коле во двор. Надеюсь, он его отыщет. Прощайте…
Ваш Калчо".
Мы были потрясены. Сердца разрывались от муки и жалости.
Сейчас далеко за полночь. В селе пропели первые петухи. Притаившись, мы выжидаем, когда в доме старосты погаснет свет. Вот погас наконец. Видать, надоело старосте пялиться в темноту, всю ночь вокруг дома слонялся. К тому же поднялся ветер, воет шакалом и ломает ветки на деревьях. Одно спасенье - укрыться в доме. Да и заря не за горами, а у ворот сидит на цепи верный пес.
К дому со всех сторон примыкает большой сад - как раз то, что надо. Пригнувшись, пробираемся вдоль забора к тому месту, откуда недавно выводили коней. Здесь Коле приказал всем остановиться, а сам вместе с Васе крадучись подошел к окошку, в котором еще несколько минут назад горел свет.
Гранату нес Васе, он должен бросить ее в окно. Уши никто из нас больше не затыкает, взрывы для нас теперь дело привычное. Прибежали запыхавшиеся ребята, еще через мгновение в доме сверкнуло и отчаянно грохнуло. Напрасно рвался с цепи обезумевший пес, напрасно надсаживалось в селе все собачье племя - мы уже были далеко и спокойно взирали с холма на зарево, разливавшееся по вершинам гор.
По селу поползли страшные слухи: немцы собираются сжечь село дотла. Потерянно бродят по улицам женщины, собираются вместе и плачут. Домой не тянет. Мама, нахохлившись, день и ночь сидит у очага, и слезы текут у нее по щекам:
- Изверги, голодом не уморили, так вон что удумали.
Увидит меня, за руку ухватит и ни на шаг от себя не отпускает. Говорит, вместе надо беду встречать. Дедушка ходит чернее тучи. Считает, что нужно готовиться у худшему. Немцы на все горазды, да и объездчик, ехидна, зря болтать не станет. В сопровождении Бузо таскается он по селу и грозит:
- Достукались! Поглумились надо мной - хватит, скоро вас всех, как цыплят, передавят.
Село замерло в напряженном ожидании.
Сегодня с утра немцы расклеивают на заборах прокламации. Никто их не читает.
Неожиданно Коле приказал всей команде собраться у дяди Лозана. Не пришел только Митре. В ту ночь, когда мы сводили счеты со старостой, Митре простудился и заболел воспалением легких.
Коле достал из кармана скомканную немецкую прокламацию и прочитал:
- "Сообщение. Тот, кто живым или мертвым доставит Секулу Секулова, получит в награду 1000 марок, а дом его будет взят под охрану. Вышеупомянутый бандит совершил побег, скрывается в лесах и бесчинствует, за что и приговорен к смертной казни. Для спокойствия односельчан, а также для безопасности властей, которые вас защищают, каждый должен сделать все от него зависящее для поимки преступника".
Дядя Лозан предложил, не мешкая, отправиться в горы, чтобы известить обо всем партизан.
Пастушье стойбище, где укрывались партизаны, словно вымерло. Лишь часовой расхаживал взад-вперед да у хижины, где лежали раненые, суетился санитар. Отряд получил задание любой ценой преградить путь направляющейся к городу неприятельской колонне машин. Время от времени порывы ветра доносили с шоссе отзвуки перестрелки - значит, бой в самом разгаре. Странное чувство охватывает тебя, когда вот так вслушиваешься в звуки отдаленного боя. При каждом залпе екает сердце - может, и еще кого-то не стало. Криков и стонов не слышно, но ты хорошо представляешь, как падают на придорожные камни скошенные пулей партизаны. Однако горше всего бывает, когда поредевший отряд возвращается в лагерь и ты воочию убеждаешься, скольких товарищей, с которыми виделся еще вчера, унес бой. А сколько их, смертельно бледных от боли, не доживет до утра! И нет этому конца. Сегодня затихло - завтра разгорится с новой силой. И все знают: иного пути не дано, во что бы то ни стало нужно выстоять.
Вечером мы сидели вместе с учителем у костра, и для каждого из нас у него нашлось теплое слово. Пробежав глазами прокламацию, учитель озабоченно сдвинул брови и надолго задумался.
- Вот Секула удивится, - проговорил он наконец и повел нас к двери, из которой за секунду до этого вышел санитар. - Ранен он, в ногу его задело.
Тихо вошли мы в хижину. При нашем появлении с кровати у стены приподнялся Секула, но учитель бережно уложил его обратно. Глаза Секулы радостно блестели, ему не терпелось как можно скорее расспросить обо всем:
- Как там мои?
Внутри у нас все похолодело.
- У них… все в порядке, - робко прошептал Коле.
Секула вновь приподнял голову и недоверчиво взглянул на нас:
- А почему Калчо не с вами?
- Дома остался. Не знал он… - едва сдерживая волнение, отозвался Коле.
- Вы что-то скрываете, - резко перебил его Секула. - Что случилось? Мои все живы?
- Конечно, живы, - закивали мы головами.
- Да что это вы нынче такие кислые?
- Из-за этого вот. - Коле посмотрел на учителя. Тот развернул прокламацию и стал читать.
- Да неужто мне тысяча марок всего и цена-то? - усмехнулся Секула. - Наверняка старосте именно столько понадобилось. Только пусть не надеется, шкура продажная!
- Со старостой покончено, - сказал Коле.
- Что значит "покончено"?
- Его положили на носилки и повезли в город, да он по дороге окочурился.
- Ничего не понимаю.
Мы чуть не прыснули со смеху, насилу сдержались.
- Чья-то граната его дом вверх тормашками пустила, - объяснил Коле.
- Ну и ну! - повеселел Секула. - И кто же этот смельчак?
- Да вот они, гранатометчики, - улыбнулся учитель, притягивая нас к себе.
Когда мы, простившись с Секулой, вышли из лазарета, учитель сказал:
- Вы хорошо сделали, что не рассказали Секуле о семье. Я сам ему скажу. Позже.
* * *
От прокламаций с именем Секулы и следа не осталось, как корова языком слизала. На дверях общины, правда, одна висит. Объездчик ее, наверно, уже раз триста прочитал. Дойдет до вознаграждения за поимку Секулы и кумекает: "С такими деньжищами запросто можно из сторожа хозяином заделаться. Да и заработать их легче легкого. Так вот всю жизнь по полю мотаешься: карауль то, присмотри за этим, а в кармане все одно пусто. А тут только бац из ружья - и готово дело. Скручу его, как барана, и бегом к господину капитану. Капитан обрадуется, похлопает меня по плечу, поплюет на пальцы и отсчитает, сколько причитается".
Мысль о наживе крепко засела у него в голове. Объездчик уже потирал руки: сначала он построит дом, прочный, каменный, чтоб уж ни один леший его поджечь не смог. Обнесет дом оградой с длинными железными шипами наверху - птица не перелетит. А потом… О-го-го, сколько всего можно будет понакупить! Однако вот загвоздка: где ты этого бандита найдешь? Вроде бы все обыскал, ни одного дома не пропустил. В селе разное говорят: один, мол, в одном месте его видел, другой - в другом. Шушукаются даже, что будто бы как кинул он гранату в дом старосты, так в подвал залез и, напившись вина, кричал во все горло: "Староста свадьбу играет! Вот веселье так веселье, аж гранаты в доме рвутся!"
А на днях пошла молва, будто Секула посрывал с заборов прокламации, развел из них на огородах костер, жарил цыпленка и созывал народ: "Угощайтесь, ешьте за упокой моей души! Еще день-два, и на тот свет переберусь".
От всех этих пересудов объездчик совсем ополоумел, метался из конца в конец села, всюду выискивая Секулу.
Третьего дня разнесся слух, что Секула ночует в кошаре Чендры, и объездчику вновь замерещился каменный дом с оградой. Тайком пробрался он к кошаре, зарылся в солому, выставив наружу лишь дуло винтовки, и приготовился ждать. Ждал час, ждал два, глаза слипались, глядишь, и заснул бы, кабы не остервенелое собачье тявканье, но от Секулы ни слуху ни духу. Объездчик сердито выплюнул соломинку, которую незаметно сжевал, подстерегая жертву, приотворил дверь, и тотчас ему на голову обрушился удар, да такой, что он упал навзничь и ничего уж больше не чувствовал. Если бы объездчик пришел в себя, он увидел бы, как над ним склонился Сандре.
Пошел второй день, как неведомо куда запропастился объездчик. Немцы даже собак к кошаре Чендры водили. Собаки обнюхали все внутри и снаружи и, взяв след, привели преследователей к ручью. Здесь след, к ярости собак и их хозяев, обрывался.
XVII
В вечерней тишине гулко раздается топот ослиных копыт. Луна еще не взошла, и придорожные кусты выскакивают на обочину, словно пригнувшиеся часовые. Минуешь их, и на душе веселей делается. Плавно покачиваюсь в седле и, закутанный с ног до головы - только глаза торчат - в платки, сладко подремываю. От дыхания платок на лице покрылся инеем.
Сзади идет дядя Лозан и хворостиной подгоняет осла. Иногда кашлянет, чиркнет спичкой - на часы смотрит. Разговаривать нельзя.
До станции еще далеко. Надо по мосту перейти на Другой берег реки, пересечь шоссе и потом еще невесть сколько идти по тропинке вдоль железной дороги, по которой до города и обратно снует "кукушка".
Осел еле перебирает ногами в темноте.
- Спишь? - шепчет дядя Лозан, тормоша меня за рукав.
- Нет.
- Сейчас не зевай!
У моста путь нам преграждает часовой. Наставив на нас автомат, он что-то сердито спрашивает - должно быть, допытывается, куда мы идем.
- В город, - жестами объясняет дядя Лозан. Часовой продолжает крутить у его груди дулом автомата.
- Мальчишка захворал, везу в больницу, - говорит дядя Лозан, тыча в меня пальцем.
Из будки выбегает еще один солдат, светит мне в лицо фонариком, обшаривает переметные сумы. Потом переводит фонарик на дядю Лозана, заставляет поднять руки и роется у него в карманах. Несколько мгновений фашисты таращатся на нас, что-то лопочут по-своему и наконец показывают, что мы свободны.
За мостом дядя Лозан облегченно вздохнул:
- Фу, кажется, пронесло. Вот только кашлять ты позабыл.
Я покраснел.
- Ладно, главное - пропустили, - потрепал он меня по колену.