- Ноги пошире расставь, а к дереву поближе придвинься, - присматривается, подсказывает дедушка.
- Пилу крепче держи, а то на шею бросится! - пугает оробевшего Степан Осипов.
- Спину покруче изогни, руками до песков дотягивайся, - не обращает внимания дедушка на смешливые выкрики. - Заводи легонько.
С первым же махом Степан Гуляев, раскачиваясь туда-сюда, протяжно заприговаривал:
- Ты пили, пили, пила.
Ты отточена и зла,
Да покорствуй силушке
Пильщика Вавилушки!
Есть у меня горячее желание немедленно доказать, что "Вавилушка" тут совсем ни к чему, а пилу, как нарочно, в стволе зажало - не протащишь.
- Вырубай, пока к березе не приросла! - допекает длинновязый.
- Это тебе не в лапту шариком стрелять, - подсыпает сдобный.
Креплюсь, помалкиваю. У Вовки Дружкова глаза навыкате, слезы по щекам ползут серенькими букашками. Растирает их грязным кулаком, смотрит на меня жалобно. "Вот уж, думаю, ни за что не заплачу! Хоть сто самых обидных прибауток выдумывай!"
- Заторопили пилу, наперекос пошла, - не сердится, спокойно объясняет дедушка. - Придется другой раз заново начинать. Пилу не нажимай, легко и ровно пускай. Она сама возьмет, сколько следует.
Перенимаю науку. Легко ручку в сторону Никифора Даниловича пускаю, ровно и плавно ее на себя беру.
- Так, так! Не торопись, всему свое время.
Похоже на то, что дело на лад пошло. Пила не дребезжит, а посвистывает, заныривает блестящим полотном в крутую древесину. И руки, чувствую, дрожать перестали.
- Теперь нажмем!
Дедушка вдруг бойким молодчиком встрепенулся. И я на добрый зов горячим усердием отвечаю. Веселее запела, заиграла, застукала проворными ручками по березе остро наточенная, на полный мах разлетавшаяся пила. Желтые опилки на землю, на траву, на бахилы светлыми струйками так и брызжут.
Ленька Зинцов, загоревшись, подскочил на подмогу.
- Давай, давай, не задерживайся - я сам подрублю! Пошел топором работать. С одной стороны пила березу, не задерживаясь, точит, с другой - приятель мой усердно и сочно тяпает. Дохнула, зашевелила береза густолистой вершиной: раскачивается тихонько, то отпустит пилу, то, назад отклоняясь, прижмет ее. Тут на силу не надейся, момент лови! Прислушиваюсь, когда дедушка ручку пошевелит, без слов его команду угадываю.
- Пошла, пошла! - на весь лес загорланил Ленька, отскакивая в сторону.
Как ей не хотелось! Она еще раз выпрямилась перед тем, как упасть. Вздрогнула, качнулась легонько и, набирая скорость, с шумом и треском рухнула всей громадой, взметнув кверху осыпавшиеся сосновые иглы, комья земли, расшвыряв подвернувшиеся под ствол поленья.
Это я такую огромную, такую сувилую уронил! Даже не верится.
А дедушка хлопнул сзади ладонью по плечу, кашлянул:
- В нашем полку прибыло. Не робей, кашевар, из тебя выйдет толк!
- А бестолочь останется, - не удержался, ввернул-таки насмешливое словцо Степан Гуляев.
Ленька, отправляясь на свою полосу, подрягал над головой пальцами.
- Пильщик, не роняй нашу марку!
Работать на пару с Никифором Даниловичем было не так чтобы очень легко, но все-таки приятно. Роняя деревья, он так всем пластом их укладывал, что и без козел, поддерживаемые поленьями и перекладинами, они всегда на весу держались, пилу не зажимали.
И было у дедушки такое словцо, от которого и обмякшие руки сразу крепчали.
- Веселей! - крикнет неожиданно, когда тяжелое полено начнет клониться, готовое отскочить от длинной плахи. Тогда уже совсем не уследить, с какой быстротой пила мелькает, одно "тук-тук" беспрерывно в ушах раздается.
Любил дедушка, чтобы полено от плахи чистенькое, без малой защепины отлетало. Тонкие обломки на концах, которые у нас лычами называются, терпеть не мог. "Не пильщики, - скажет, - здесь работали. Пильщики такого сраму не допустят". И когда пила не успевала лыч отмахнуть, он всегда сердито лаптем его отбивал. И у меня интерес явился, чтобы без лыча полешки на землю пускать. И рубашка вдоль спины давно сырая, и в глазах серые кружочки мельтешат, а все стараюсь быстрее пилу руками подталкивать.
- В одну залогу без малого сажень накатали, - присаживаясь "прохолодиться" на ветру, прикинул дедушка на глаз дровяную россыпь. К погонным метрам, к непонятным кубометрам он привыкнуть никак не может и, затвердив накрепко сажени и аршины, прикидывает всю работу на старую мерку.
За переводчика у деда Сергей Зинцов. Так подсчитывает:
- Погонная сажень, это, примерно, три и семь десятых кубометра получится.
- По рублю без гривенника?
- Девяносто копеек за кубометр.
Дальнейшие подсчеты Никифор Данилович самостоятельно продолжает.
- Три по девяносто, это будет… это будет, - прикусывая и отпуская бороду, вслух решает он задачку на устный счет. - Это будет два семьдесят. А десятые как?
- Десятые всего шестьдесят три копейки стоят.
Денежные дела нас, младших, мало интересовали. Считай не считай, тебе в карман больше гривенника на семечки не перепадет.
- Три тридцать три, - распустив сдвинутые у переносья брови, вывел окончательный результат Никифор Данилович. И сам удивился:
- Три тройки сложились. Такой счет на редкость получается! Счастливое число!
Перед обедом дедушка святого креста с молитвой всевышнему на лоб себе не кладет, чертей и леших только в сказках признает, от сельского попа в сторону отворачивается, а в три тройки, как в добрый знак, верует.
- Примета хорошая, - говорит мне одобрительно. - Удачливым в работе будешь. И заработок для начала недурной!
- На троих поделить - все тройки поодиночке разлетятся, - улыбается Сергей Зинцов.
- Ничего не разлетятся. Три единички получится - опять тройка - не уступает дед, будто у него из рук пойманное счастье отобрать хотят. - Причисляй к своим кашеварским рупь одиннадцать, - говорит мне строгим тоном.
Степаны про "рупь одиннадцать" услыхали, тоже в чужой дележке живое участие приняли. Любят в голове деньгами шевелить. С малолетними любителями пилы да колуна у них простой разговор: "Помоги - и обратно беги". Удивляются на дедушкину щедрость, прикидывают:
- За девяносто копеек в городе килограмм хорошей колбасы можно купить - во как сыт будешь целый день! - отмеривает Степан Осипов ладонью на высоте подбородка. - Остальное на пряники.
- А что ему пряники! Пряниками маленьких ребятишек кормят, - не дает своего согласия на сладкое Степан Гуляев. Прищелкивая костистым пальцем над выпирающим острым кадыком, он предлагает употребить деньги на какие-то капли, о которых Осипов даже слышать не хочет, немедленно обращая внимание на сизый нос своего напарника.
- От живительных-то капелек вон какой звездой он у тебя засиял!
- Али шутки не понимаешь?!
- Дурная шутка. И не к месту, - завязывая Вовке до крови сшибленный палец, сказал Сергей Зинцов.
Не вникая в спор, которому моя первая сажень дров причиной, объясняю дедушке Дружкову, что у нас дома почитать нечего, надо бы какую-нибудь книжку купить.
- Почитай отца с матерью, - наставительно замечает дед. - А деньги понапрасну на ветер не бросай, за них спину ломать приходится. А рупь с копейками, я скажу, чтобы не брал - это по твоей доброй воле заработаны.
Добрый дедушка Дружков, и строгий тоже: от насмешки зашипит, не за свое дело берешься - предупредит. Из всех советов у него постоянный и главный: с правильной стези не сбивайся!
- А теперь отправляйся кашу варить, - напомнил он.
Веселым и богатым, бесконечно счастливым возвращался я к землянке памятной тропинкой. И ноющая боль в руках была приятной, и потная рубашка прохладой свежила спину, и красивые голицы, в которых лишь по ярмарке гулять, теперь нисколько меня не смущали.
Васек-Козонок
- Эй, барыня, в лес далеко не забивайся! По бережку гуляй. Сейчас мы с тобой будем рыбу ловить. Хочешь свеженькой рыбки с солью?
Голос - бас, спокойный, уверенный. С противоположного берега он доходит до слуха так отчетливо, будто разговаривающий стоит совсем близко от меня, вот за этой сосной.
Появлению безвестных на глухом безлюдье нельзя не подивиться, тем более в такую рань, когда и солнце вровень с лесом не успело подняться, и чашки-ложки после раннего завтрака у меня еще не убраны. К Лосьему озеру и ясным днем нелегко дорогу отыскать, а ночью, должно быть, сюда и вовсе не пробраться. Какая причина этих заставила в темноте след нащупывать?
Из-за тростника выгляну, к камышам ползком переберусь - с разных мест выслеживаю, стараясь обнаружить неизвестных. "Что это за люди? По какому делу они сюда заявились? От кого в густой чаще скрываются?"
Много разных вопросов у меня набирается, которые неотложного решения требуют.
Солнце, полосами пробиваясь на озере, выстилает его розоватым паркетом, подсвечивает переливчатыми бликами. Заросли гречишницы широкими мысами распластались по воде, отмечая мелководные извилины. Ищешь брода - правь шаги по зарослям гречишницы. Не пугайся, что в цепких стеблях непослушные ноги заплетаются, зато пробредешь- головы не окунешь, береженая ноша в твоих руках сухой останется.
Растревожил, насторожил меня басовитый разговор за озером: придумываю, примериваюсь, каким путем поудобнее к незнакомцам подобраться, разведать втихомолку, кто они и что они, какие недобрые мысли про себя таят.
Вода в озере не та, по которой летом плавают, но было дело - и в холодную окунаться доводилось. Самое главное - смелости набраться, штаны с ног стряхнуть. Без штанов на холоде долго мечтать не будешь, поневоле в воду заторопишься.
Выбираю под хранилище серую березу. Бац штаны сверху на самую глубину дупла!
Бесштанному над озером почему-то древние припоминаются. Даже картинка из одной книжки глазам представилась: под ветвистыми баобабами широкая вода расплеснулась, над ней маленький кончик тростниковой трубки торчит. Под светлой волной голый древний барахтается, с глубины в длинную тростинку дышит. Здорово древние хитрить умели!
Но по хитрому способу через Лосье пускаться у меня смелости не хватает: с тростниковой трубкой и утонуть недолго. Поэтому свой метод придумываю, тоже древним под стать, но все-таки надежнее. Надергав охапку прибрежного камыша, осторожненько веду ее впереди себя, приклоняя голову к самой воде. Попробуй-ка догадаться, что это не просто камыш плывет, а позади него еще и человек идет!
"Нет, голубчики, как ни хоронитесь под зеленым укрытием, а вам меня вовек не перехитрить!" - думаю об озерных потусторонних, легонько подталкивая плавучий камыш, и осторожно, чтобы вода не плескалась, не булькала, переступаю босыми ногами по илистому дну. Гречишница заплетается, путается под ногами, задерживая движение. Дрожу от холода, но от задуманного плана не отступаю - настойчивость вырабатываю.
- Эй, барыня, осторожно за кустом поворачивайся! - снова слышится примелькавшийся бас. - Червячницу под берегом в воду не опрокинь!
Барыня на такое замечание - ноль внимания, ни единым словом себя не выказывает. Только, слышно, ветки под ногами похрустывают, показывая, что она где-то поблизости гуляет: "То ли она такая молчаливая? - думаю. - То ли, может быть, совсем немая?"
Чем ближе к отдаленному берегу подхожу, тем больше любопытство меня разбирает. Наметил для выброда укромное местечко под нависшими кустами ольхи - туда мокрый камыш впереди себя подталкиваю.
- Здесь обрыв крутой. Можно с головкой ухнуть - и дна не достанешь, - прямо надо мной рокочет предупредительный бас.
А я уже ухнул. Забалакал по воде руками и ногами, только брызги во все стороны полетели. Про хитрую осторожность и думать забыл, лишь поскорее бы на сухое выбраться. Кого целое утро тайком выслеживал, он же меня и на берег за руку вытаскивает.
- А ты хорошо плаваешь, - похваливает. - Саженками. До земли ногами не достал?
- Куда там!
Пробирался я через гречишницу, чтобы неприятеля за озером обнаружить, а на бугорке друзьями сидим. Бас-то, оказывается, совсем мальчишка.
- Сначала ты правильно шел, - описывает пальцем зигзаги по моему следу, - только под берегом с мели сорвался. Залевил немножко.
Напрасно, оказывается, я себя за опытного разведчика посчитал. Сам же под наблюдение и попал.
- Ты давно меня увидел? - спрашиваю.
- Когда с бревешка посуду полоскал. Потом на березу забирался, штаны в дупло бросал. А потом, смотрю, камыш стал выдергивать. Дело ясное, что плыть собираешься. На камыше хорошо. На нем легко плывется.
И досадно мне, и признаться стыдно, что подозрительных посетителей выслеживать через озеро перебирался. Ведь это о нем, который из воды выбраться помог и сейчас обо мне не хуже самого близкого друга заботится, я так дурно подумал.
- На ветру сырой-то не засиживайся, - остерегает лесной паренек. - Живо прохватит. Ты бегай по берегу, не останавливаясь, а я сейчас обогреться чего-нибудь принесу.
Серые глаза у паренька сообразительные, разговор по-мужскому деловитый. Низеньким ростом он мне в младшие братья годится, а догадливостью за старшего берет. Хочешь не хочешь, а приходится соглашаться, если сам не знаешь, как в сырой рубашке на свежем ветру отогреться можно.
- Тебя Костей зовут, - интересуется сероглазый.
- Ага, Костей Крайневым. А тебе кто сказал? Прищурился с хитрой лукавинкой, тряхнул головой.
- Вода сказала.
- Какая вода?
"Хоть ты и ловкий, - думаю, - и знающим представляешься, а на дурачков тоже не надейся".
- Вода не разговаривает, - отвечаю небрежно и немножко с задиринкой, чтобы и наперед желание отбить с серьезным видом дурачиться.
- Вода не разговаривает?! Ты не слыхал?! Никогда не слыхал?!. Тогда услышишь! - не шутя обещает странный спорщик.
Простоволосый, в длинной рубахе беспояской с закатанными до локтей рукавами, в низких кожаных чулках, подвязанных у лодыжки тонкой бечевкой, в самотканых коротких штанах "дудочкой", в эту минуту он показался мне до таинственности странным. Приклонившись плечом к вило-ватой сосне, он сделался как-то еще меньше, будто на четверть в землю врос, а глаза большие-большие, смотрят, не мигая, на дремотное Лосье озеро.
И хорошо вдвоем на пустынном берегу, и тревежно почему-то. И уже нет у меня никакого сомнения: что сказал сероглазый, так оно и случится. Оживились в воображении сказочные лесные гномы, которые - не ждешь, не гадаешь - появляются вдруг из-под земли: все видят, все знают, чему быть с человеком - заранее определяют. Но гномов я представляю и маленьких все-таки старенькими, с мудрыми большими бородами. У мальчишки же признаков бороды и в помине нет. Голова, правда, увесистая. Жесткими загорелыми руками он беспрестанно ерошит густые волосы, и, заметно, среди темно-русых мелькает, то исчезая, то снова прорастая, снежной белизны прядка. У приятелей своих такой отличительной прядки я не видывал.
- Бабушкина, - словно отгадав, о чем я думаю, сказал мальчишка. Тут же спохватился:
- Побегу.
При таком обороте и мне пришлось спохватиться.
- А тебя как зовут?
- Васек, - не задумываясь, отвечает на бегу. - Васек-Козонок меня зовут.
Коротенькие кожаные чулки, подвязанные на лодыжках белой бечевкой, мелькают между деревьями.
…Дело прошлое. За долгие годы многое забывается, а давняя встреча над Лосьим озером, белоснежная прядка в густых темно-русых волосах - чуть заслышу лесной ветерок- и сейчас наяву представляется. Как в первый раз, убегая, сказал, так и после много раз Васек называл эту белую прядку бабушкиной. Старой бабке и осталась она на долгую тихую память об ушедшем внуке.
Тринадцать было Ваську, когда помогал он мне выбраться из воды на берег, а еще через пятнадцать лет повесил Василий Кознов старый дробовик на заднюю стенку в маленькой лесной сторожке, сказал, высыпая на пол сосновые шишки из холщовой сумки:
- Война, бабушка, началась! Без меня, видно, одной тебе придется из этих семян молодые сосенки выращивать.
Тогда, на прощанье, и выстригла бабка по стародавнему обычаю пучок волос на голове внука, прихватив ножницами и белую прядку. Перевязала их суровой ниткой, положила бережно в жестяную коробочку. В одинокие часы вспоминала, глядя на них, далекого внука, в робкой надежде засматривала на безлюдную тропинку, по которой ему к дому вернуться.
В боях под Оршей погиб гвардии рядовой, лесник Яро-полческого бора Василий Кознов. Другбй бревенчатый дом стоит ныне над тихой заводью, на памятном месте былой сторожки, другая семья бережет лесной покой над Лосьим озером, от которого веет на усталого путника зеленой тишиной и задумчивой светлой сказкой. Старые деревья на берегу погнулись, расшатались корнями, молодые вытянулись в небо. Лишь Васек для тех, с которыми расстался, всегда будет сероглазым мальчонкой, нестареющим, неизменным. Таким вижу его над водой, в темной зелени, у костра на осенней поляне, где однажды повстречалось наше детство. Ни ливень не замывает, ни пурга того следа не заметает…
Топаю босыми ногами вдоль берега, согреваюсь, поджидая убежавшего Козонка.
Он вернулся с охапкой сухого сена. Подвязал шнурком мою распущенную сырую рубаху, спереди и сзади натискал под нее "согревательного".
- Теперь не простудишься. Можно до вечера хоть по сырой траве кататься.
Стал я похож на мешок, гуменной половой набитый. Покалывает под лопатками, но терпеть можно; зато теплее стало. А Васек предлагает на мое собственное усмотрение и на выбор:
- Хочешь - сейчас к бабке в сторожку пойдем, там моментально возле печки рубаха высохнет. Не хочешь в сторожку - рыбу ловить на плоту отправимся.
Переминаюсь с ноги на ногу, не знаю, на что решиться. И невидимая сторожка, о существовании которой я даже не подозревал, к себе привлекает, и на плоту с лесным пареньком прокатиться хочется. И осторожность соблюсти тоже надо. Про осторожность я не забываю. Как ни храбрись, а все не на своем берегу.
- С какой это барыней ты разговаривал? - выпытываю не торопясь. - Немая она, что ли, или от меня прячется?
Васек и глаза вытаращил.
- Какая барыня?!
- В секрете, значит, бережется? - шагнул я к озеру, давая понять, что и еще раз могу по Лосьему прогуляться.
- Поплывешь - сосновыми шишками закидаю, - всерьез пообещал Васек. И вдруг расхохотался:
- А-а! Барыня-то! Вон она за кустами от гостей прячется, - пригнулся, показывая пальцем. - Лысанка, Лысанка! - позвал громко.
В ответ раздалось протяжное мычание. Ольховник под берегом зашевелился - и рыжая корова с широкой белой полосой вдоль морды, вытягивая шею и принюхиваясь, затопала широкими копытами в нашу сторону.
- Подходи, подходи - не бойся. Здесь никто не тронет, - ласково подбодрил Васек и, щекоча Лысанку между рогами, похвалился:
- Чем не барыня?!
Протянул ей залежавшуюся в кармане сухую корку, погрозил пальцем:
- Здесь дожидайся!
И у меня была в деревне ученая собака: скажу "прыгай!"- через палку за куском хлеба скакала. Скажу "ищи!" - варежку из-под снега доставала. А ученую корову я у одного Васька только и видел. Ощипывая жесткие верхушки осоки, она негромко помукивала, пока мы укладывали приготовленных Васьком навозных червей, проверяли и примеривали удочки, выталкивали из тростника на широкую воду небольшой плот, сколоченный из сухих сосновых бревен.