- Полный вперед! - встрепенулся Васек, почуяв легкую зыбь под ногами, и веселее заработал длинным рулевым шестом. - Э-гей, Лысанка! По берегу гуляй, в густые чапыжи не забирайся!
Горбатый окунь
Неповоротливый плот идет толчками. Полосами рябит впереди потревоженная вода, говорливо проскальзывая между бревен. Высоко над нами бледное, чуть с голубинкой, небо, под водой, оплетенное травами, купается прохладное солнце, по кромке озера - зеленое кольцо высокого бора.
- Берись за весла! - хозяйственно, капитаном на высоком мостике, командует Васек.
- Бросай шест на воду! - поддерживаю бодрую команду.
Васек не бросает, а укладывает его аккуратно вдоль плота.
- Еще пригодится, - дает знать, плюхаясь позади меня на шаткую дощечку.
Весла на плоту прилажены распашные, как на быстроходной лодке. Рукам работы хватает, и ногам достается. Приятеля мне не видно, только чувствуют его затылком, когда назад с полного маха отклоняюсь.
- Поддай быстрее! - азартится Васек.
И я во все мускулы на весла жму, чтобы окунывались быстрее, покруче завитки по воде пускали.
- Взя-яли… сильно! Взя-яли ходко! - подкрикивает и помогает мне Васек, в такт веслам налегая на бревна кожаными чулками. Расшевелившийся плот пританцовывает, зарываясь и подпрыгивая бревнами, пробивая себе дорогу.
И оставленная без присмотра одинокая землянка, и брошенные в дупло штаны, и приготовленная для супа картошка - в эту минуту все позабыто. "Вперед!" - единственное слово, которое оживляет и подгоняет мое усердие.
- Дуй на плавучий остров! - подсказывает Васек.
Я и "дул" бы, да не знаю, в который край.
- Левым работай! Левым! На острове, знаешь?! В басовитом голосе торжественность.
- Там, знаешь? - повторяет он с добавлением таинственности.
Я еще ничего не знаю, но, конечно же, хочу узнать.
- Там горбатый окунь живет. Знаешь, с золотым пером?
- Далеко? - загадываю я на золотое перо.
- Никуда не далеко! За большим мысом еще мысок. Двести раз гребнешь - и доехали!
Двести раз - это можно. Налегаю изо всех сил, подсчитывая про себя: "Раз… два… три…"
Дощатое весло с налета шлепнулось о волну, кувырком вылетает из уключины.
Раскачивая плот, Васек пристукивает, прилаживает его на старое место.
- Поехали!
"Четыре… пять…." - ускоряю темп. На двенадцатом счете весло снова выскакивает. Когда чересчур торопишься, всегда медленно получается.
- Опять двадцать пять! - огорчается Васек за моей спиной, и так усердно вдавливает весло, так старательно пришлепывает кожаным носком по уключине, что, кажись, ей так тут и сидеть - не вырваться.
- Все равно на крючке будешь! - кулаком грозится он за мысок кому-то невидимому.
"Сто пятнадцать… сто шестнадцать…" - клонясь и выпрямляясь, упорно веду я начатый счет.
Две стрелки, две ленты издалека стремительно идут нам наперерез, рассевая застоявшуюся коричневую гладь.
Чего такое по воде бежит? - круто оборачиваясь, подталкиваю в плечо Васька.
Не отпугивай, ужи подплывают, - снижая бас до ласкового, успокоительно тянет слова заглядевшийся в ту сторону приятель. - Устали на воде, отдохнуть захотелось.
Не смущаясь людей и размеренного бульканья весел, ужи преспокойно забираются на качкий плот, неторопливо, по-домашнему, укладываются на осклизлых бревнах, приклеиваясь на них обмякшими, клетчато-землистыми велосипедными шинами. На головах желтые венчики просвечивают, словно они сейчас лишь цветущие подсолнухи в огороде обнюхивали.
- А змеи тоже плавают? - попримирившись с Присутствием на плоту ужей, другими ползучими интересуюсь я, о которых очень даже много в деревне разговоров идет.
Змеи-то? Еще как плавают! - уверенно подтверждает Васек. - Боишься змей?
- А чего хорошего?! - удивляюсь. - Подплывет вот так, да и тяпнет за ногу. Тогда далеко не упрыгаешь.
- К ужам-то подплывет?! - встрепенулся Васек. - Никогда в жизни! Где ужи заведутся, оттуда всех змей как метелкой повыметет, - то ли успокаивает меня, то ли правду говорит Васек. "Все-таки беспокоится он за меня", - примечаю довольно. Чудно даже, как быстро и хорошо мы поладили. И часу не прошло, когда узнали мы, как друг друга зовут, а будто давным-давно в приятелях ходим.
- Знаешь, какие бои бывают, когда змеи с ужами встретятся? - бочком пристраивается Васек на узком сиденье за моей спиной. - Побывал бы здесь позапрошлым летом, тогда бы увидал! Тогда бы не сказал, что змеи подплывут! Чего молчишь?
А у меня рот раскрывать всякое желание исчезло. Не часто при интересном деле подобное настроение случается, но все-таки бывает, когда ни шевелиться, ни говорить не хочется - глядеть, ничего не примечая, слушать, ни во что не вникая, ни о чем не думая, хочется. Такая стихия ни с того, ни с сего и на меня вдруг на широком водяном раздолье накатила. Весла в руках еле шевелятся, мысли неведомо в каком далеком краю витают. И поросший соснами узкий мысок, далеко забежавший в озеро, и мирно разлегшиеся по соседству с нами старые шершавые ужи, и зыбко качающийся под ногами плотик - все видится будто через мелкую, мягко мерцающую сетку, представляется необычно-новым, таинственно-манящим. Не поворачивая головы, вижу за спиной обещанный Васьком плавучий остров, разметенные из края в край желтые песчаные тропинки, в густой зелени маленький двухскатный шалаш. Поселяйся и живи, сколько хочется, - никто тебя не побеспокоит, никто с дальнего берега до плавучей земли не дотянется. Можно промышлять рыбой, можно развести вишневый сад…
В детстве хорошо мечтается, особенно в новом месте, которое тебе по душе пришлось. Под эти нахлынувшие вдруг мечтания слушаю негромкий рассказ лесного приятеля. Слова до ушей будто издалека доходят, потому что рассказчик спиной ко мне сидит, в другую сторону разговаривает.
- Сначала змей здесь много водилось. Ходи, да оглядывайся, - признается Васек. - И под берегом, и в трухлявых пеньках гнезда завели. Такие гадючие!
- А ужи чего делали?
- Подожди! Ужей тогда не было. Ужи после из Серой балки приползли. Тут и пошла драка. Бабушка первая заметила, что над Лосьим дело неладное. "Васютка, говорит мне, от сторожки никуда не отходи. Теперь и ужи, и змеи обозленные. Куснут - беда тогда!" Ой, бабушка! Она и сама не знала тогда, что про ужевые зубы только сказки выдумывают. Попробуй, возьми, который побольше! Положи ему палец в рот, - советует мне Васек.
И хотя я в словах не сомневаюсь, а ужа в руки брать никакого желания нет.
- Не хочешь? Ну и пусть. У него зубы-то и не ущупаешь! Летом я ужей себе под рубаху пускаю. Подвяжу пояском - и пускаю. Они любят. Ужей одни лягушки боятся, и то Сами в рот к ним ползут.
Разошелся, разговорился басовитый паренек. Начал про змеиные бои, а тут на лягушат повернул.
- Ты про то договаривай!
- Про змей-то? Больше не явятся. Бабушка тогда меня напугать хотела, чтобы дома сидел, а только подзадорила. У меня привычка такая. дурная: чего бабка не велит делать, то и хочется. Утречком проснулся, пока она спала, потихоньку длинные бахилы натянул, да и на подмошник, где змеи прячутся. Там ручеек в озеро бежит, низинка сырая. Самое змеиное место. Сюда редко кто забирается.
Только за кочку заскочил - зашипело. Тоненько так, на змеиный свист похоже. Бежать мне некуда, как раз в трясину сорвешься. Тонкий прутик в руке наготове держу. Только бы голову показала - сразу надвое пересеку. Змею прутиком всего легче надвое разделить, и топора не надо.
- И ты сам пересекал?
- А кто же за меня будет?! Не бежать в сторожку за бабушкой! Нацелился на одно местечко, поджидаю. А слева тоже шипит. И позади, слышу, ожило: ф-тью, ф-тью.
Васек в ловкой натуре изобразил сердитое шипенье с присвистом. В тот же миг спокойно дремавшие ужи вскинули головы, зашипели враз, обшаривая воду засветившимися черными глазами.
- Вот так, в точности так было! - взликовал Васёк. - И тонкий свист, и погуще. А трава, словно ветер подул, зашевелилась. По всему подмошнику настоящая война закипела. Ох, какая война! И я березовый прутик наготове держу, а пустить его в дело никак нельзя, потому что где змея, на хвост поднявшись, извивается, там и уж перед ней шипит, где змея - там и уж. Гадюка все зубами цапнуть норовит, а уж хлоп ее хвостом по голове - голова набок. Не успела выпрямиться - хлоп, хлоп! Со всего маху так и лепит. Без промаха бьет! А шлепки, знаешь, какие крепкие! Хвосты-то у них, смотри, не тощенькие! - кивнул на бревно, по которому, выгибаясь, снова выползали на воду отдохнувшие пловцы. - Так что ужей бояться нечего. Они отсюда и гадюк всех повыгнали. И поглядеть захочется - не отыщешь… Причаливай боком! Бросай сюда удочки!
Приткнув плот шестом, Васек первым соскочил на берег. Весь островок под ногами колыхнулся, заходил изгибистыми волнами из края в край. Он совсем не похож на тот, уютно-солнечный, с разметенными гладкими тропинками, с двухскатным шалашом в сочной зелени, о котором замечталось издали. Лежит на воде травянистый блин с камышовой оторочкой, из края в край двух десятков шагов не насчитаешь. Из травы сухими хворостинками безыглые сосенки торчат, в пучках тростника два ольховых кустика заблудились.
- Сюда подавайся, - тянет Васек за рукав.
Островок дрожит и расшатывается, по следам проступает коричневая жижа и, не задерживаясь, уходит вниз. Не песчаная тропинка, а будто плохо сотканный из надежного шпагата брезент брошен нам под ноги, прямо на воду, - так густо переплелись тягучие корни трав, водорослей, кустарника. Обрезки досок, брошенные у тростника, все-таки надежнее самых прочных сеток! Васек устраивается на одной полоске, я принимаю пятками другую.
- Здесь он, - шепчет возбужденно мой приятель, подсмотрев, как боком-боком огибает островок красноглазая плотва. Переспрашивать и выяснять не надо - я и сам не кое-какой рыбак! Конечно же, про него, про горбатого окуня, намек, который, по словам Васька, только и знает, что за плотвой гоняется, крючки с удочек обрывает, и никакими снастями его взять нельзя.
Поторапливаюсь, окрыленный надеждой: а вдруг да на мою долю удача подвернется! волосяная леска вьется с удилища крутыми спиральками. Чем больше тороплюсь, тем дольше получается. Поплавок на удочке крошечный, грузила и совсем нет. Никак хорошего заброса не получается. И сено под рубахой топорщится, руки связывает.
Теперь не озябну. Теперь ему самое место под ногами, чтобы стоять удобнее. Туда его и пускаю, развязав шнурок.
- Спуск глубже делай, - шепотом подсказывает Васек.
А зачем глубже? У меня на крючке уже хорошая плотичка сидит. Рядом с ней красноперка на кукане задрягалась… еще одна. Весело мне стало. Пошвыриваю бойкую рыбешку на топкий островок. На заречных наших озерах такого клева даже в ершиных местах не бывает.
- Подкинь сюда одну плотичку, - просит Васек.
А мне жалко, что ли! Хоть всех забирай. Вон у меня как дело наладилось. Прямо с крючка и подбрасываю ему самую свежую. А он, чудак, опять ее на крючок, да в воду. К маленькому поплавку еще пучок камышинок привязал, любуется, как плотичка поваживает его туда-сюда.
Скучно за ленивым поплавком наблюдать. То ли дело, насторожив руку и глаз, с поддергом ловкую подсечку готовить! И спина обдержанным коромыслом выгибается, и ноги в низком присяде никакой усталости не чувствуют. Плотву с красноперками в полводы таскаю, поджидаю окуня с золотым пером. На крючок самых юрких червей насаживаю. Захочет попробовать - тут будет!
"Эх, Васек, Васек! Хоть ты и тутошний, а зеленодольский-то, пожалуй…"
Еще одна!
И Васек, разгоревшись азартом, о своем поплавке с камышинками совершенно забыл, тоже в мою сторону посматривает. Даже удочка с тростника в воду булькнула, поплыла подальше от острова.
Конечно, удочку нельзя упускать, на ней витая леска с хорошим крючком навязана. На плоту вдогонку пустились.
Васек хвать за удилище, а оно вырывается, острым концом на глубину пошло.
- Лови! - кричу. - Утонет!
- Сильнее греби! Это "он" вырывается!
- Крепче держи! На плот вытягивай! Эх, нелегко загаданные окуни в руки даются. Едва настигли, едва Васек за кончик ухватился - удилище вперед рвануло. И я в это утро в холодной воде побывал, и друг мой того же не миновал. Бурлит по гладкому кожаными носками.
- Удочку не пускай! За шест хватайся! - даю распоряжения. Сам на весла, что есть силы, налегаю - Васька за плотом тяну, а он за собой удочку тянет, не отпускает.
Упорист ты, черный боровой окунь, остер на поворотах, а двойную тягу не выдержал. Подтянул я Васька за плотом на узенький мысок, а за ним на волосяной леске и грозный окунь щетинистый горб показывает. Навозного червя брать не хочет, красненького мотыля брать не хочет, а белую плотичку с ходу заглотал.
Васек насчет безмена постарался. Старенький безмен, поржавелый, а пружина хорошо работает. Четыре фунта с походом окунь вытянул, на нынешнюю меру за полтора килограмма перевесил. Для такого и кукан надо бы сделать новый, и незнакомой лесной бабушке с добрым уловом не худо показаться, да штаны мои в березовом дупле запрятаны, а рубаха, хотя она и длинная, все-таки голые коленки показывает.
Беги один, отнеси в сторожку, - говорю Ваську, приложив к черному окуню плотву и красноперок. - Пусть бабушка завтра уху сготовит.
Поедем лучше вдвоем, отвезем рыбу пильщикам, - отвечает Васек, забираясь на плот. - Пусть дедушка сегодня горячей ухи попробует.
Ох, была в этот день нашим лесорубам уха, какую, наверно, только один Васек на костре варить умеет! И сладкая, и наваристая, и приятным дымком попахивает. И дедушка Никифор, когда поел, похвалил, и Сергей Зинцов тоже похвалил, а два Степана от удовольствия только покрякивали. Про Леньку Зинцова да про Вовку Дружкова и говорить нечего!
- С золотым пером окунь, - шепнул я им, когда чистые ложки к столу подавал. Хотя, признаться по секрету, золотого пера я не разглядел. Перья у окуня были обыкновенные.
Мужской разговор
Степан Осипов посмеивается в жиденькую бородку над басовитым голосом Васька.
- Как же вы его поймали?
- Так и поймали!
- И крючок не оборвал?
- Оборви, попробуй! Леска-то в девять волос сплетена.
- А если бы сам в ней запутался?
- "Если бы…" - густо хмыкает Васек. - А зачем это? Запутываться-то?
У Степана больше нет вопросов. Зато у Васька находятся.
- Какая пара у вас ближнюю полосу на лесосеке подваливает? - спросил Степана.
- А ты и лесом интересуешься? - напускным тоном подивился Осипов. - Дотошный сторожонок. Выходит, на все руки мастер?
- Чай, в лесу живем, - нехотя объяснил Васек, уловив поддельную веселость пожилого лесоруба. - Кто же на этой полосе работает?
- Должно быть, нужны они тебе? - подтравливает паренька, упрямится с ответом Осипов.
- Поговорить надо.
- Если надо, чего же не поговорить! Давай потолкуем на сон грядущий, - снисходительно соглашается пильщик, чуть заметно поводя глазом на стороны.
Гуляев, подмостив под голову затасканный пиджак, после сытного обеда горло дымом прочищает, загибистую самокрутку палит. Сергей Зинцов посуду перемывать мне помогает. Никифор Данилович, прикорнув на любимом пеньке, носом в землю клюет.
- Значит, ваша полоса вдоль сосновой крепи идет? - сообразил "сторожонок".
- Пожалуй, так и есть. Чего тебе наша полоса поглянулась? За брусникой, что ли, прийти собираешься?
- Пни там высокие оставлены, - угнув голову, исподлобья глянул на Степана Васек.
- А что за беда, - по-старому в шутку над малышом оборачивает разговор насмешливый Осипов. - Где не перешагнешь, там перепрыгнуть можно.
Гуляев ворочается неловко на шишковатой постели, подкашливает понимающе, подбадривает напарника. "Валяй, мол, и дальше в том же духе".
Мы с Ленькой еще не догадываемся, что к чему, а Васек неробко насмешливому Степану замечание делает:
- Срезать их надо!
- Пеньки-то срезать?
Осипов и животиком подтряхивает, и головой забавно крутит, будто очень смешное и несуразное услышал. Гуляев со стороны ехидно подхихикивает.
- Ему чурочки для бабки нужны. Печку растоплять понадобились.
- Чего, чего? - встряхнувшись, поднял голову придремнувший Никифор Данилович. Тихий Вовка испуганно таращит из-за его спины большие, навыкате, глаза.
- Вишь ты, какие штуки удумываешь. Слышь, вместо деревьев он пеньки на делянке приглаживать заставляет, - вместо Осипова Гуляев берется сбить парнишку с толку.
- Не все пеньки! Только те надо срезать, которые высокие, - не поддается Васек. - По ближнему краю они, вдоль сосняка торчат.
Степаны на пару и ну Васька просмеивать, и бабку его туда же прихватили. Она, мол, старая, чего в лесном деле понимает? Ничего не понимает! На делянке, слышь, все по правилам сделано, комар носу не подточит.
- Вот так, сторожонок! - мотнул длинной шеей Ваську Гуляев и снова повалился набок, давая понять, что разговор окончен.
Нам с Ленькой за приятеля обидно. Он серьезно про дело спрашивает, а ему шуточки подстраивают. "Разве можно так с гостями обращаться?"
Ленька Зинцов сердитую губу покусывает, и меня на Степанов зло разбирает. Сказал бы словцо, да со старшими спорить не положено. Тяну Васька к себе за рукав.
- Не связывайся с ними.
- Подожди, - высвобождает он рукав. И бас становится таким спокойным, таким уверенным, что низенький паренек на наших глазах будто сразу в мужчину вырастает. И развеселившиеся поначалу Степаны перестают над ним потешаться, как над мальчиком. Вот когда солидный бас лесному пареньку к делу пригодился! Не ровесник мой Васек, с которым недавно на шатком плоту по озеру катались, загаданного окуня добывали - стоит между двумя Степанами знающий свое дело строгий лесник, Василий Кознов.
- Нет, не так! - отвечает он Гуляеву. - А бабка не ошибается. Бабка до сотни считать умеет. Восемьдесят три пенька вам срезать надо. Они по торцу углем помечены, на каждом черный крестик поставлен. Не срежете - деньги за работу не получите.
- Это так. Тут ничего не попишешь. Лесник сообщит - не выдадут, - подтверждает дедушка, внимательно осматривая Васька. "Этот умеет за дело постоять!"
Как ни брыкались Степаны, как ни старались зубы заговаривать, а пришлось с бабушкиным помощником согласиться.
- Ладно, спилим, где крестиками помечено, - буркнул Осипов. - Только пользы от этого никакой не получится.
- Как же не получится! - ухватился Васек. - Дров для фабрики еще две сажени будет. Другие деревья не надо трогать, пусть растут. И без того весь лес проредили. Бабушка говорит: деревья так надо спиливать, чтобы оставшиеся пеньки под полозьями саней проскальзывали, до нащепов не доставали. Она по этой мерке делянки принимать научена.
Увлекшись разговором о лесе, Васек и не замечает, что целую лекцию для лесорубов читает. Оказывается, что и вершинки надо до самого конца на дрова распиливать, а не отбрасывать их в сторону, чтобы разные вредители в них заводились. И толстые сучья, если не пилой пилить, тогда топором рубить, в поленницы укладывать. Остатки побыстрее в большие кучи собирать, да сжигать, пока дожди не нагрянули.
И уже никто на рассудительные слова лесного паренька не улыбается, признают в нем настоящего лесного хозяина. И я, пристроившись сбочку серьезного приятеля, начинаю взрослее себя чувствовать.