Вот как не признаваться! Я-то думал схитрю, проведу бабку, а она меня тогда же, из-за шерстяного чулка поглядывая, до самого корешка раскусила.
- Ладно, ладно, пусть и ты маленько записывал. Голову подняла, большие руки на лопату положила - нас с Васьком уже не видит. Строгая стала. Глядит за ручей немигающими глазами, будто там, в папоротнике, затаилось что-то. Показывается краешком, а хорошенько не разглядишь. Мигнешь - исчезнет.
Громкий голос обмяк, стал приглушенным, одной ноты придерживается.
"Так дело было, - начала. - Появился однажды в деревне паренек. Маленький паренек. Четыре, много пять лет по виду ему дашь. Ножонки босые, рубашонка дырявая. А волосенки светлые, по всей голове кольцами завиваются, будто до самых ушей шапчонка мяконькая надвинута. Доверчивый такой паренек, а догадкой-то понятливый.
То ли завел его кто да с умыслом в незнакомом месте оставил, то ли сам, по лугам гулявши, от дома отбился - как знать. Ни родители его не объявляются, и другой никто пропавшего не ищет. Так и живет безродным. Ходит один из деревни в деревню, над травой только белая головенка покачивается. Где попить попросит - его напоят, поесть захочет - покормят. К ночи дело - и постельку немудрую постелют: много ли маленькому места надо!
Любили парнишку. До каждого он был ласковый. А голосок певучий такой, нежненький. И сирота к тому же. Малолетнего сироту нельзя не приветить.
И хочется всем, чтобы у безвестного парнишки родные или благодетели его отыскались. Изо всех сил стараются, на стороне расспросы ведут, про сиротку рассказывают. Тут в самый раз бы имя его узнать. Вот старшие и допытываются, стараются вызнать, как его зовут.
Сообразительный мальчонка, по всем статьям смышленый, а как зовут - не знает. Слушает - голубыми глазенками моргает, плечонками поеживает- и молчит.
Старушка одна была, Торчихой звали - на деле суматошная и на язык дотошная. Углядела раз паренька на пеньке, под ракитой - с разговорами подступила. "Чей ты будешь, сынок? В какой стороне живут твои родители? Как тятю, маму зовут?"
А он на ладошке пеструю бабочку держит, с губ ветерком ее обдувает. Затрепыхала крылышками, полетела. А он раскачивается на пеньке, складно так Торчихе отвечает:
- Я не тятькин сын,
Я не мамкин сын.
Я на елке рос,
Меня ветер снес,
Я упал на пенек -
Стал кудрявый паренек. -
Наклонился, поднимает из травы резную забаву с тонкими струнами. Давай по ней легкой палочкой водить. Забава ему веселые песни поет.
- Где ты такую богатую игрушку достал? - заудивлялась Торчиха.
- Мне старик прохожий на руки положил. Вон он к дальнему лесу большими шагами уходит.
- А чего с тебя взял?
- Нет, он только сказал, что не надо под хрусталем играть. А еще не велел желтый лютик срывать. А еще не велел под крушиной дремать.
Повернула Торчиха голову к старому бору, а старика-даровика и след простыл.
Взял паренек дареную забаву, пошел с ней добрых людей тешить. Заиграет у каких ворот - тут и хоровод, в какую деревню ночевать забредет - тут и веселый праздник. И так-то ладно да складно на музыке играет, что надо бы лучше, да не придумаешь.
- Хорошая у тебя балалайка, - похвалят парни. Замотает головой:
- Не балайка.
- Продай нам свою балалайку, - пошутят девушки. Взмахнет опущенными ресницами, поведет снизу вверх голубыми глазами - опять повторит:
- Не балайка. Балайки нет.
Понравилось молодым забавное словцо, стали звать парнишку Балайка.
Зима за летом пробежала, год за годом прокатился - вырос, выровнялся мальчонка. Не беда, что хлипкая одежка с чужого плеча, зато ласковым словом и статью взял, и лицом красавец писаный. По всему Заречью о Балайке добрая слава идет, и за реку далеко перекатилась. Каждому охота его музыку послушать.
Вот и скачет однажды проворный кучер в расписной карете. Кафтан окладной, пояс парчевой, шапка на голове бархатная.
- Садись рядом со мной в карету, к богатому барину поедем. Сто рублей тебе подарок обещает.
А Балайка, задумавшись, над тихим озером сидит, с крутого берега в голубую воду глядит, рукой нарядному кучеру отмахивает. "Поезжай, мол, один обратно. Мне у барина делать нечего."
Тот журить его, уговаривать, а обратно ни с чем уехал.
На другой день другая тройка, удалее вчерашней, мчится. В расписной карете богатый барин сидит, кудрявую бороду разглаживает.
- Садись со мной рядом, - кричит Балайке, - на веселый праздник гулять поедем. Одну ночь на скрипке поиграешь, кучей золота завладеешь.
А Балайка тихим шагом по траве идет, беленького барашка на руках несет. Отбился от матери, нельзя его одного, без защиты, оставить.
- Не желаю я кучу золота. Отправляйся один обратно, - говорит богатому барину.
Тот и ну его обидными словами попрекать, сердитыми страхами пугать, а обратно ни с чем уехал.
Полюбилась Балайке вечерняя луна, озерная тишина, говорливые рощи по заливным лугам. Есть у парня и думка сердечная - молчаливая, тихая девушка. На тропинке встретится - поклонится, черными глазами вниз потупится, а лицо полевыми маками румянится. Постоят, помолчат на весеннем лугу - разойдутся, счастливые, в разные стороны.
И зацвел у тропинки шиповник алый. К нему зябкая калина робко тянется, ветка с веткой переплетаются. Здесь и слушают двое зеленый шум. Когда тихая девушка дальше пойдет, ей Балайкина скрипка прощанье поет, чего словом не сказать, выговаривает.
Кто такие песни играет - навсегда их запоминает, а заново оживить, прошедшую минуту повторить, желай - не желай, и он не волен.
И вода в реке, не задерживаясь, течет. И шиповник в году один раз цветет. И вчерашняя кукушка в новое утро не то кукует. Ждет человек - не знает, что завтра будет.
И Балайка нового рассвета ждал - не думал, не гадал какую печаль, ему завтрашний день готовит. Легким шагом тропинку приминает, близ калины отраду поджидает, а ее знакомой поступи не слышится. Только ветер летучий узнал, только травам росистым сказал, какую печаль он на струнах играл.
Замолчал, тревожно прислушиваясь. Глядь спешит к нему роскошная красавица, издалека зовет и улыбается. Легкое платье в красоте с луговыми цветами спорит. Калина перед ней низко клонится, шиповник, побледнев, лепестками на тропинку осыпается. А нарядная красавица лицом сияет, веселыми глазами играет - говорит парню медовым голосом:
- Здравствуй, голубоглазый Балайка! Не серчай на меня, Балайка! Я с утра по лугам гуляла, луговые цветы собирала, твою музыку по ветру услышала. Хорошо ты, Балайка, на скрипке играешь… Ох, какая трава колючая! Ох, какие луговые тропинки сырые! Ох, какой дует ветер холодный!.. Сыграй мне, Балайка, на своей скрипке… Помоги мне, Балайка, озябшие ноги отогреть… Проводи меня, Балайка, до моих лошадей.
Разгорелись глаза, закружилась голова у Балайки. Позабыл, кого под калиной ждал, позабыл, кого песней звал. Околдовала, обвела его бойкая красавица. Покорно парень для нее на скрипке играет, покорно за ней по тропинке шагает.
Завидела конскую упряжку в разноцветных лентах, заскочила в расписную карету.
- Садись со мной рядом, Балайка! Поскачем, Балайка, с бубенцами! А у нас завтра богатый праздник! А на праздник гости соберутся! У нас завтра, ой, какое веселье!
Не успел опомниться Балайка, не успел в ответ слова вымолвить - рванули, завихрились кони, раскололи дорогу копытами. Ветер свистит, бубенцы звенят, луговые цветы сторонами качаются, а рядом светлая красавица сидит, растерявшемуся Балайке улыбается.
Доскакала тройка до каменного дворца, остановилась у высокого крыльца - встречать красавицу из высоких дверей слуги выбегают. И Балайку учтиво под руки берут, мужика в лаптях по барской лестнице ведут. Не чует он, как по цветным коврам шагает, только скрипку свою к груди прижимает.
Тут и барин из дальних покоев появился, нарядной красавице так говорит:
- Славно, дочка, ты для праздника постаралась. Уж теперь-то скрипач заиграет! Уж теперь-то, непослушный, нас потешит!
- Хочешь тыщей рублей завладеть? - громко спрашивает тихого Балайку.
А красавица парню подсказывает, головой согласно покачивает.
И Балайка кивнул, не думая.
Обрядили его в мягкие шелка, затянули бархатным поясом. Барин вместе с собой за высокий стол сажает, такими медами, винами угощает, что голова вкруг идет. И кажется Балайке, что давнишний старик безвестный, который под ракитой скрипку ему давал, все из сада в окно заглядывает, седой головой недовольно покачивает. А хозяйская дочка беспокойство парня выследила, окно в сад завесками задернула. Пропал старик.
К другому дню понаехало в барский дом званых гостей со всех волостей. Вельможи в комнатах и государевы чиновники разместились вместе с женами. Купцы и помещики дочерей, сыновей на погляденье привезли. Где золотые нашивки блестят, где жемчуга и брильянты глаза слепят, где кружева воздушные топырятся. Разворотливые слуги между гостей шныряют, студеными напитками с подноса угощают.
И показывает хозяин именитым гостям Балайку, волшебным скрипачом его называет. Беспокойный Балайка посреди людной залы стоит, в распахнутую дверь немигающими глазами глядит. Склоненная калина ему мелькается, куст шиповника лепестками осыпается. Тихая девушка сиротливые ветки гладит, в кровь усталые руки ранит. Темные косы по плечам стелются, бледные пальцы по веткам шевелятся - склоненного лица не видно. Не показывает робкая печальных глаз.
А хозяин резную дверь закрывает, музыканту играть приказывает. Над Балайкой высокая люстра ярким солнцем горит, подвесными хрусталями залу искрит.
Ни гостей Балайка не слышит, ни цветистых огней не видит. Когда скрипку взял, как смычок поднял - спроси, не помнит. А задумчивая скрипка про волю поет, про зеленые луга, про озерные берега рассказывает.
Ласкает сытых-именитых такая песня. Им приятно, в комнате сидя, полевые просторы слушать, на бархатной кушетке летучими ветерками наслаждаться, струистыми ручейками любоваться.
А раздольная скрипка росным лугом идет, про кривую тропинку, про оставленную радость поет. Подвесные хрустали подрагивают, тонким звоном песне откликаются. Пожилые барыни жеманятся, молодые румянцем заливаются. Что отхожено - не вернется, что мечтается - то и ждется. У бывалых была, да быльем поросла, молодых зовет заветная тропинка.
И ожила перед Балайкой грустная калина: без ветра до земли клонится, на колючий шиповник пригибается. Пробудилась в струнах чуткая тревога, заговорила в них глубокая печаль. На глазах Балайки слеза дрожит, именитые гости хмурятся. Высокие хрустали друг о друга немолчно звякают.
Принялась скрипка потерянную радость звать. В чутких струнах тоска неизбывно живет, в тесных залах растет и ширится. Ей в ответ растревоженно стены гудят, хрустали на высоте пересыпаются. Разгорелись, заблестели - и)сыпались. Раскололись о дубовый пол мелкими брызгами.
Замерла, спотыкнулась скрипка, будто струны нежданно лопнули. К скрипачу идет рассерженный хозяин.
- Не с почетными гостями пировать, со скотиной вместе тебе ночи спать!
И велит отвести Балайку на конный двор.
Где-то струйками вода переливает, где-то обеденный стол накрывают - одинокий Балайка не пивши, не евши сидит. Хозяйская дочка под утро пришла, никчемный цветок в руке принесла. Сорвал лепесток, глянул на стебелек - желтый лютик глаза ему заслепил.
В желтом лютике отрава приворотная.
Околдовала, приворожила Балайку нелюбимая красавица. Позабылись шорохи лесные, позабылись травы луговые- одна хозяйская дочка всюду парню видится. И она, веселая, довольная, улыбчиво на Балайку поглядывает, тихим да послушным забавляется. Снова комнаты ему в отцовском доме отворила, в новые наряды обрядила, расписные сапоги носить заставила. Посидела с печальным под ломкой крушиной - тайным словом сердце засушила, былую память из него вынула.
Силится Балайка деревенские тропинки увидать - густым туманом оставленную даль застилает. Силится тот горький день припомнить - только пятна мелькают пестрые.
…Высокая люстра в цветных хрусталях под сводом горит… Желтый лютик горячие глаза слепит… Хрупкая крушина пьяным дурманом обволакивает. Нет живого просвета в былые дни.
Так и осень дождями отплакала, так зима отшумела метелями. Над землей весной потянуло. Освежились луга и рощи, зазвенели перелетные птицы. Распахнулись тяжелые окна в каменном доме.
И приметил Балайка тройку резвую. В расписной карете, да с бубенчиками, хозяйская дочка по цветам, по трапам покатилась. Заиграли по ветру длинные ленты, ударили в землю тяжелые копыта.
…И вспомнилось. Этот топот с переливчатыми бубенцами, волнистые травы сторонами, уносившую его тройку вспомнил Балайка. Деревенские избы перед ним где рядами, где изгибами, раскинулись. И себя на безлюдной дороге увидел - босоногим, легконогим, в белой шапочке: все спешит и спешит со своей забавой добежать до ближнего домика. Развернул он забытую скрипку, залежалый смычок попробовал. Тонким звоном послушные струны говорят, прожитое, забытое в сердце живят, из высоких палат на волю просятся. Не ведает Балайка, что судьба ему пошлет, знать не знает, что на старых дорогах найдет - шагнул из окна, не задумываясь.
Далеко-далеко - кривой радугой не достать, зорким глазом не увидать - появился меж сосен старик-даровик. Долго юношу поджидал, много дней об ушедшем горевал - помогает печальному давний след в родной край отыскать.
Над Балайкой лебединое облако плывет, за собой зовет и ведет. По стремнинам говорливые ручьи звенят, над цветами мохнатые пчелы гудят, камыши в озерных плавнях тихо шепчутся.
И легла на пути та, знакомая, как далекий отзвук, тропинка: в росной зелени вьется, петляет, молодой травой зарастает. Низко клонится усталая калина, ей гроза тонкие ветки заломила. И шиповник в полный цвет не расцветает, раньше срока лепестками опадает. Не вернуть ему прежней алости.
И вода в реке, не задерживаясь, течет. С новым утром новое солнце встает. Соловей по-другому в дубраве свищет. Потерянное счастье никто не отыщет.
Понес Балайка старику-даровику, одинокому лесовику, просветлевшую память, терпеливую надежду и тихую печаль. Понес в сердце девичью улыбку весеннюю. Щедрый дар лесного чародея - самозвучную живую скрипку - там оставил, где по ясным зорям ходит счастье.
Поднимается солнце - скрипка чутко поет. Зацветает калина - скрипка нежно поет. Разыграется буря - тревогой звенит, о летучей беде предупреждает, молодое счастье оберегает. Никому вовек не узнать, где Балайкину скрипку заранее сыскать. В нужный час она сама запоет. Вот какую скрипку Балайка в зеленом лесу оставил. А вы, недоростыши, под слепыми камнями искать ее надумали".
…Тишина в лесу. Тишина погожего осеннего дня. И мы втроем молчаливо над свежей запрудой сидим. "Где он ходит теперь, голубоглазый Балайка? Где растет тот калиновый куст? Навещает ли его тихая девушка? Повстречать бы в хвойной зелени загадочного старика-лесовика!"
Над ручьем все вместе работали, у ручья в тот день мы и обедали. Пощелкивали носком о пенек куриные яйца, сваренные бабушкой вкрутую. Булькала по чашкам из бутылки холодная простокваша. Лежало на моховом купыре белое полотенце с пестрыми кукушками. И, думается, тихо-тихо, но пела о чем-то в вершинах деревьев сказочная Балайкина скрипка.
Старый и малый
В эту ночь ушел из землянки Гуляев. Отсыпал на железный лист горсть махорки, положил рядом непочатую коробку спичек - и ушел, никому не сказавшись. На перевернутом вверх дном артельном котле лежали его полотняные голицы. Вместо оставленных крепких Гуляев прихватил в дорогу худые голицы своего напарника.
Крепко икалось беглецу в дороге. Ни махорка Осипова не ублажила, ни крепкие голицы строптивого характера не смягчили. На все лады он легкомысленного напарника склонял, все косточки пересчитал, а бранью дела не поправил. Шуми - не шуми - распалась третья пара. Одного нет, и другому на делянке в одиночку делать нечего.
Степан Осипов уже за неделю вперед напиленные и запланированные кубометры подсчитал, близкую получку до копейки выверил, деньги к месту определил. А тут - на полном ходу осекся. С утра все расчеты перепутались. При деле, а без дела коренной пильщик остался.
- Вот и надейся на него, бесшабашного! Вот и верь ему, черту долговязому! Ах, балаганщик базарный! Ах, сизый нос!
Степан Осипов и голицы от себя швыряет, и руками в стороны разводит, и опять к тому же возвращается.
- Всего одна неделя до конца работы осталась, и тут не смог продержаться. Гулящий человек! Пропащий человек! И зачем я только с ним связался!
- Больной человек, - спокойно поправляет дедушка. - Об этом вовремя надо было подумать.
- И пусть бы себе под тулупом на печи лежал, тараканов из щелей выковыривал!
Кому от случившегося горькая досада невпроворот, а мне с Ленькой и горя мало. С происшествиями даже полезнее. Вон до какой светлой поры мужики толкуют, на делянку не собираются. В большой компании, когда спешки, горячки нет, и нашему брату вольготнее.
Хорошо, если бы каждый день так повторялось: поспал, поел, на бревешке у кострища посидел - никакой тебе нет заботушки. А все в лесу, на почетной работе числимся Дедушка каждое утро на сухой жердинке зарубку ставит, длинный счет лесным дням увеличивает. Должно быть, и Рыбачок, позабыв календарь, так же сутки в глуши отмеривал.
Рыбачок мне часто припоминается, потому что в его землянке мы живем, на его гвозде Ленька старую буденовку вешает. Летом, наверно, и одному в лесу не скучно было. Летом в дальнем бору хорошо. За грибами пойдет, за ягодами. И зорянку-птицу здесь можно слушать, и в сквозных дуплах свежую рыбу коптить. А зимой чего делать? Засыплет землянку снегом, и на свет из нее не выберешься.
А январские морозы ударят!..
С январскими морозами связана у меня другая память. Уже не ту, воображаемую, а настоящую, наяву виденную, снежную дорогу представляю. Под полозьями след полированный, серединка копытами разрыхлена. По гладкому полю, по бугристым увалам растянулся с дровами обоз. Сторонами будто камни драгоценные рассыпаны - острым блеском глаза слепят. Сединой подернулись, морозным паром окутались морды, гривы, припотелые бока усталых лошадей. И запахнувшихся в дубленые шубы возчиков, непривычно притихших позади саней, до костей мороз пробирает. А они друг с другом в борьбу не пускаются, для тепла сугробы валенками не отаптывают.
Тишь стоит вдоль всего обоза, лишь полозья чутко поскрипывают. Мужики молчат, потупив головы, будто ищут на следу потерянное. В голове обоза Тимофей Матвеев рыжего мерина под узцы придерживает, распахнутый тулуп с дороги подбирает, настороженно ждет чего-то.
И вдруг - гудок… Мало ли мы, жители текстильного края, фабричных гудков слыхали! Мало ли односельчан и ближнедеревенцев по сигнальному зову на работу шаг ускоряют!
Но тот гудок, раздавшийся в морозном январе в неурочный час, навсегда в память скорбным оркестром врезался. Остановил лошадь, смахнул с головы линялую заячью шапку - стоит, не шевельнется на крутом морозе, высокий и строгий Тимофей Матвеев. Открывает зимнему солнцу примятые седины Андрей Нефедов. Растерявшаяся Федосья Гуменнова, отпустив натянутые вожжи, озирается, испуганно шепчет озябшими губами: "Что же это такое?! Как же это так случилось?!"
На версту обоз растянулся вся верста замерла неподвижно, скованно.