Стоя на коленях у кровати, Арсеньева распорядилась позвать врача, прибывшего из Москвы.
- Девочка моя, ангел мой, очнись!
Мария Михайловна медленно приоткрыла глаза.
- Жива! - в восторге крикнула Арсеньева и стала оттирать ей руки и ноги.
Но судороги участились, и вскоре тело молодой женщины вытянулось. Последний вздох ее был так долог, что вспоминать об этом было нестерпимо…
Страшное объяснение было у Арсеньевой с зятем поутру. Она сказала, что Мария Михайловна так страдала, что желала себе смерти. Он оправдывал себя во всем, но Арсеньева упрекала его… Юрий Петрович утверждал, что он приехал не ссориться с женой, а мириться, что болезнь Марии Михайловны была разгадана врачами уже давно. Арсеньева ничего не хотела слушать.
- Проклинаю! - хрипела она задыхаясь. - Ты ее убил! От чахотки ли она умерла или от чего другого - все ты виноват! Ступай с глаз моих вон! Злодей! Змея!
Она выпрямилась, гневная и громадная, и вытянула руку.
Юрий Петрович в ужасе поспешил выйти из комнаты. Арсеньева тяжело повалилась в кресло. У нее отнялись ноги.
Глава VI
Похороны Марии Михайловны. Спор Арсеньевой с Юрием Петровичем, кто возьмет себе ребенка. "Заемное письмо"
Он был дитя, когда в тесовый гроб
Его родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею черный поп
Читал большую книгу, что кадили
И прочее и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели матери отдать,
То стал он громко плакать и кричать…М. Ю. Лермонтов. "Сашка"
Тело Марии Михайловны в желтом глазетовом гробу поставили в зале и усыпали оранжерейными цветами.
В зале с утра сновали и стояли чужие люди. Дьячок заунывно и монотонно читал псалтырь. Служили панихиды. Миша ходил в зал вместе с Арсеньевой; она садилась в кресло, потому что не могла долго стоять.
Мария Михайловна лежала высоко - гроб стоял на столе; мальчика подняли на руки и показали. Его поразило изменившееся лицо матери с бумажным венчиком на лбу, и он тихо спросил у бабушки:
- А скоро она встанет?
Арсеньева отвечала в слезах:
- Никогда она не встанет…
Погребли Марию Михайловну в Тарханах рядом с отцом. Арсеньева, обливаясь слезами, твердила одно: что Юрий Петрович довел жену до могилы.
На другой день после похорон Юрий Петрович послал лакея на половину Арсеньевой - с предупреждением, что он через час намерен выехать в Кропотово и возьмет с собой сына в отчий дом.
Арсеньева лежала на софе в кабинете Михаила Васильевича, под своим собственным портретом. Миша сидел рядом с ней, разбирая кубики, и внимательно прислушивался к беседе.
Вокруг Арсеньевой собрались ближайшие родственники - брат Афанасий и все Арсеньевы: братья мужа с их женами и золовки Дарья, Марья и Варвара.
Услыхав неожиданное решение зятя, Арсеньева задрожала и побледнела. Привстав, она обвела присутствующих блуждающим грозным взором:
- Пусть только попробует отнять у меня Мишеньку! - Она схватила ребенка в объятия и крепко прижала к себе. - Пусть только попробует!
Мальчик вздрогнул, заплакал и крепко обнял бабушку за шею.
Афанасий Алексеевич в раздумье зашагал по комнате. Он заложил за спину руки, подошел к Арсеньевой и молвил предостерегающе:
- Вы с ним поосторожнее, сестрица! Отец имеет больше прав на ребенка, нежели бабка.
Арсеньева беспомощно озиралась. Григорий Васильевич и другие братья подтвердили мнение Столыпина.
- Разве я могу расстаться с ним? - плача и лаская ребенка, говорила Арсеньева.
Взволнованный мальчик, сочувствуя бабушке, прильнул к ее щеке.
Гости молчали волнуясь.
- Попробую его улакомить! - решительно сказал Афанасий Алексеевич.
- Веди его сюда! - вдогонку крикнула ему Арсеньева, откидываясь на подушки.
Афанасий Алексеевич нашел Юрия Петровича в саду. Он сидел на садовой скамейке, одетый по-зимнему, готовый к отъезду, и чертил хлыстом узоры на снегу.
- Едешь? - спросил Афанасий Алексеевич, сердечно здороваясь с Юрием Петровичем. - И Мишу тоже забираешь? Эх, ты!
- И возьму. Мой сын!
- А что ты с ним будешь делать без матери?
- Сестры его будут воспитывать.
- Оставь. Сестрицы твои замуж повыходят и своих качать будут, а сейчас они заняты уходом за больной матерью. А тебе… будет ли у тебя время с ним возиться? Разве что жениться соберешься… Эх, бедная Мария Михайловна!
- Я не женюсь, - искренне сказал Юрий Петрович. - Я не женюсь. Пусть сестры…
- Нужен ли он твоим сестрам? Вот уж на твоем месте я никогда бы не связывался с ними - просить сестер об одолжении, чтобы всю жизнь упрекали: "Ты нам, девушкам, навязал своего сына, жизнь нам загубил, мы из-за тебя замуж не вышли…"
- Ты думаешь, они попрекать станут?
- Вестимо. Скажу тебе, что наблюдал: девицы не умеют ходить за ребенком, пока своего не родят.
- Ну, няню приставлю и бонну…
- Чужим людям доверишь сына? Нет, брось, Юрий Петрович, эту затею, брось. Такую глупость сделаешь, если возьмешь к себе сына!.. Подумай: сестрица моя рассердится, денег на его воспитание не даст. Или ты сам вместо свободной жизни сядешь колыбель качать?
- Ты так думаешь?.. - раздумчиво спросил Юрий Петрович.
- Ему сейчас женская рука нужна, друг ты мой милый, Юрий Петрович! Бабушка его червонцами осыплет - оставь лучше ей. И для людей прилично: дескать, все врет теща на зятя, зять-то хороший, какую жертву ей принес! В уважение к ее горю ей сына родного оставил, охраняя ее священные чувства. А ежели тебе охота сына иметь, ты можешь это осуществить… Другие дети, может быть, еще лучше будут.
- Не знаю… - раздумчиво произнес Юрий Петрович. - Мне мальчик нравится. На нее похож. Я теперь решил жить в Кропотове, буду заниматься хозяйством, поэтому и хотел бы взять сына…
- А ты спроси Лизавету Алексеевну, возможно, она тебе поможет хозяйничать, а то ты ведь не при деньгах…
- Она не даст, - убежденно сказал Юрий Петрович. - Жена у нее для меня каждую копейку выпрашивала.
- Пойдем, пойдем к ней! - говорил Афанасий Алексеевич, обнимая и подталкивая нежнейшим образом Юрия Петровича своими могучими руками, способными гнуть подковы.
- Да я же одет по-дорожному! - протестовал Юрий Петрович.
Но, пока он упирался, Афанасий Алексеевич уже ввел его в дом, и вскоре они оказались у двери кабинета.
Он так и предстал перед тещей, в шубе, в высоких сапогах, с шапкой в руке.
- Едва его поймал! - говорил Афанасий Алексеевич, не выпуская из объятий свою добычу и подводя Юрия Петровича все ближе к Арсеньевой. - Подумайте, стеснялся идти прощаться! Нет, дружок, от тещи, как говорится, никуда не уйдешь.
Юрий Петрович молчал. Лакей подставил ему стул, и он машинально сел, нервно играя шапкой.
- Ты в Кропотово собираешься? - спросил Григорий Васильевич.
- Да. Придется заниматься делами имения. Я решил тоже осесть, заняться хозяйством, растить сына.
Юрий Петрович обращался главным образом к Григорию Васильевичу.
Он знал дядю Гришу с детства и вспоминал, как уважала его Анна Васильевна, его мать. На Арсеньеву же он не смотрел, но она сурово вступила в разговор.
- Не отдам Мишу. Она мне его завещала. И не проси: он мой. Он, слава богу, - Арсеньева уничтожающе посмотрела на Юрия Петровича, - не в тебя!
Юрий Петрович негодующе ответил, обращаясь ко всем присутствующим:
- Извольте видеть! Я должен отречься от родного сына, потакая ей! - Сердясь на Арсеньеву, Юрий Петрович даже не хотел произносить ее имени. - Не будет этого, не будет! Это мой сын от женщины, которую я обожал, и он должен быть со мной. Мои незамужние сестры посвятят свою жизнь его воспитанию…
Арсеньева ядовито вставила свое словечко:
- И его новая жена, злая мачеха, будет калечить моего родного Мишеньку? - Неожиданно для всех она заплакала в голос. - Что вы думаете? - обратилась она к присутствующим, дрожа и рыдая. - Он уверяет, что скоро не женится! Воображаю!
Афанасий Алексеевич остановил Арсеньеву:
- Погоди, погоди, сестрица. Ты говоришь так, что Юрий Петрович обидеться может. Конечно, в том, что он женится, двух мнений нет…
- Я не женюсь, - опуская глаза, угрюмо сказал Юрий Петрович, - и мачехи у Миши не будет…
Сестры Арсеньевы: вдовая Дарья и незамужние Марья и Варвара - стали перешептываться, и Дарья Васильевна осмелилась заговорить:
- Насчет женитьбы, Юшенька, не закаивайся.
- Не женюсь, - упрямо повторил Юрий Петрович, Тем временем Арсеньева почувствовала сильные боли в сердце и прилегла на диване.
Дарья Васильевна продолжала, обращаясь к Юрию Петровичу:
- Ты бы не брал с собой сыночка, Юшенька! Девицам не до него, а тут он с бабушкой.
- А на какие средства его растить будут? - отозвалась Арсеньева, прерывисто вздыхая. - Сможет ли капитан Лермантов тратиться на докторов, на лекарства, на учителей?
Уморит он моего Мишеньку, уморит!.. Уж я не говорю про себя. Никакого сострадания ко мне, старой женщине, он не имеет, а я, наверное, последний год доживаю… Уж дождался бы моей смерти…
Слезы текли по ее пожелтевшим щекам. Ребенок поднял на отца недоумевающие ясные глаза, и Юрий Петрович невольно смутился. Он понимал свое положение. Действительно, а вдруг Арсеньева умрет с горя, и все скажут, что тещу погубил он, захудалый тульский помещик…
- Прокормлю как-нибудь, - крепясь и сдерживаясь, отпарировал Юрий Петрович. - На черном хлебе и молоке ребенок только здоровее станет.
- Вы слыхали? - грозно произнесла Арсеньева, приподнимаясь. - Хочет везти к себе Мишу и черным хлебом кормить! Денег, видите ли, у него нет. А сколько он промотал за два года?
Юрий Петрович ответил с искренним раскаянием:
- Эх, ежели бы я заново стал тратить свои деньги, то, может, скопил бы…
Он простодушно высказал заветную мысль свою, но все присутствующие разом обернулись к Арсеньевой.
Афанасий Алексеевич молвил:
- Сестра может помочь тебе, Юрий Петрович, даст еще денег, чтобы ты стал разумно хозяйствовать. Только если она тебя уважит, то и ты ее уважь: не увози сына.
Арсеньева насторожилась, слыша, что Юрий Петрович жалеет о деньгах, и ответила равнодушно:
- За Мишу пусть берет сколько захочет. Всё отдам. Имение даже отдам за ребенка. Знаю, что скоро умру. Только пусть мне на закатные дни оставит Мишеньку, ангела моего…
Афанасий Алексеевич взглядом приказал сестре замолчать, велел принести чернил и бумаги и составил заемное письмо, в котором опять-таки будто бы Юрий Петрович выдавал Арсеньевой двадцать пять тысяч ассигнациями. Когда письмо было составлено, подписались свидетели - Афанасий Алексеевич Столыпин и Григорий Васильевич Арсеньев. Они уговорились завтра закрепить этот документ в суде.
Юрий Петрович встал и добавил:
- Я это только в уважение болезни Елизаветы Алексеевны делаю. А как только Мишенька подрастет, годика через два, я его к себе возьму. Оставлю только на время, пока все в расстроенных чувствах…
- Ладно, Юшенька, ладно! Мы все знаем, что ты человек добрый! - успокаивал Юрия Петровича Афанасий Алексеевич и, обняв его, повел к двери. - Пойдем, Григорий Васильевич, с нами. Пойдем закусим, переночуем, а завтра с утра в город. Нынче не поспеем.
28 февраля 1817 года в книге Чембарского уездного суда был записан новый документ, второе заемное письмо. Хлопоча о совершении формальностей и ожидая получения денег, Юрий Петрович задержался в Тарханах и выехал оттуда на девятый день после смерти жены в свое имение Кропотово, Тульской губернии, увозя с собой восемь тысяч рублей ассигнациями и надеясь получить остальные причитающиеся ему деньги в течение года.
Глава VII
Юрий Петрович желает получить имение Арсеньевой. Печаль и смятение в Тарханах
Трагическая кончина Марии Михайловны подкосила здоровье Арсеньевой. В молодости в минуты сильных волнений она чувствовала, что деревенеет - руки и ноги переставали ей повиноваться, и только через некоторое время она начинала двигаться, как обычно. Но на этот раз одеревенелость не проходила. Арсеньева совсем не могла ходить, и только после того как доктор заставил ее выпить какие-то мерзкие микстуры, она стала немного передвигаться по комнате, и то с помощью палки; выходить же она никуда не могла. Елизавета Алексеевна поседела в ту страшную ночь, и волосы ее перестали виться: она стала плохо видеть, пришлось часто надевать очки; лицо ее пожелтело и покрылось морщинами. Сорокачетырехлетняя могучая, полная сил женщина согнулась, как девяностолетняя старуха. Теперь ей казалось, что она проживет недолго, и одного она стала добиваться - чтобы внук остался с ней последние годы ее жизни.
Всем посещавшим ее Арсеньева, как в бреду, объясняла, что она положит последние силы на воспитание внука, даст ему блестящее образование и сделает его наследником своего состояния.
Она принимала гостей, лежа на диване в кабинете; вставать ей не хотелось. Ослабевшая от горя, она ничего не желала и не видела необходимости действовать. Ей все было безразлично. Даже приезд братьев, Александра и Афанасия Алексеевичей Столыпиных, и сестер, Наталии и Александры с детьми и домочадцами, не вывел ее из этого состояния.
Мишенька все время был возле бабушки; он спал неспокойно, что-то бормоча во сне и вздыхая со стоном. Как-то утром с тоской в больших глазах он попросил Арсеньеву, взяв ее за руку:
- Пойдем в зал, играй и пой!
Арсеньева, не удержавшись, зарыдала и, всхлипывая, прерывисто ответила:
- Я не уме-ю…
Мальчик внимательно посмотрел на большие, жесткие и широкие руки бабушки, тоже заплакал и приласкался:
- Не плачь, баба! Я больше не буду.
Брат Афанасий не мог вынести такого гнета печали. Зато золовки Арсеньевы, Дарья, Марья и Варвара, переселились в Тарханы и проводили целые дни в беседах с Елизаветой Алексеевной.
Чтобы не терять даром времени, они занимались вышиванием и вязанием подарков родным к именинам. Вышивали бювары, чехольчики для зубочисток, подушечки для иголок, а когда гостей не ожидали, вязали шарфы, варежки, носки и чулки: семья была большая, а шерсти с овец и собак было много. Они терпеливо выслушивали жалобы Арсеньевой и играли с ребенком. Напоминая собой покойного Михаила Васильевича, они доставляли своим присутствием некоторое успокоение Арсеньевой. Она любила беседовать с золовками о покойном муже, отвлекаясь этими разговорами от нестерпимого страдания.
Всю жизнь сестрицы Михаила Васильевича были скромными домоседками. Варвара и Мария не вышли даже замуж, а Дарья хоть и состояла в замужестве с капитаном Скерлетовым, но недолго.
Капитан вскоре скончался, и она возвратилась в родной дом, получив от мужа в наследство две тысячи рублей. Тратить эти деньги она не решалась, и Юрий Петрович попросил их взаймы, на что Дарья Васильевна, по доброте своей, охотно согласилась и так и не спрашивала их до самой смерти Юрия Петровича, зная, что ему не из чего отдать долг…
- Ну, бог с ним! - покорно твердила Дарья Васильевна. - Может быть, отдаст!
Брат Афанасий Алексеевич жил теперь в Тарханах, очень помогал Арсеньевой и заботился, оберегая ее, чтобы в неистовстве горя она не сделала непоправимых шагов. Но он скучал, слушая воспоминания четырех пожилых женщин, и не мог оставить дела своих имений. Поэтому он велел своим знакомым и деловым людям ездить к нему в Тарханы, куда он временно переселился.
В начале марта приехал отец, Алексей Емельянович, чтобы утешить Арсеньеву в ее горе. Кончина внучки не произвела на старика сильного впечатления, вернее, он так боялся близкой смерти, что старался об этом не говорить, и, наоборот, заботился только о своей поездке на Кавказ, которая, как он верил, должна была исцелить его. "Бодриться надо! - повторял он. - Все испытания судьбы надо переносить с твердостью, и у меня ты, Лизонька, должна учиться истинной философии".
Алексей Емельянович обладал редким природным умом. Он не получил систематического образования, но постарался дать блестящее обучение и воспитание не только сыновьям, но и девицам.
Алексей Емельянович, будучи страстным театралом, сам руководил выбором пьес и постановкой спектаклей, и его театр пользовался заслуженной славой.
В молодости он легко, весело и настойчиво улаживал все свои самые запутанные дела. Теперь, в старости, он интересовался только накоплением капитала и петушиными боями…
Глядя на отца и слушая его поучения, Арсеньева плакала еще горше. Она видела, как изменился отец и внешне и по характеру, с каким трудом он говорит, подбирая и путая слова…
Иногда Афанасий Алексеевич собирал к обеду гостей - офицеров полка, стоящего в Чембаре, чтобы нарушить удушливо-печальную тишину этого дома. После обеда он вел их всех к Елизавете Алексеевне наверх - играть по мелочи в карты, и Арсеньева, вынужденная быть на людях, сдерживалась и отвлекалась от своих мыслей.
Ребенок, единственный среди взрослых, играл с нянями в детской у окна, что-то шепча. Вдруг с просиявшим личиком он приполз к бабушке и застенчиво сел на полу возле нее.
- Баба: окошко - кошка, слышишь? Стол - пол.
Арсеньева прислушалась:
- Что же, Миша, стол - пол?
Видя, что бабушка его не понимает, он отвернулся недовольный, сам же объяснить не мог.
Афанасий Алексеевич спросил:
- А может, он в стихи играет? Ведь стол и пол - рифма. Кошка и окошко - тоже.
Гости заинтересовались:
- А сколько ему?
- Немного больше двух с половиной.
- Рано. Разве кто насчет рифмы в таком раннем возрасте понимает? Ведь он говорить еще толком не умеет.
Не зная еще грамоты, едва умея ходить и предпочитая ползать, маленький Лермантов хорошо уже мог произносить слова и любил говорить в рифму. Это тогда еще было замечено и дворовыми и несколькими соседями, которые часто бывали у Арсеньевой. К этому его никто не приучал, да и довольно мудрено в таком возрасте приучить к разговору в рифму!
Тянулись однообразные дни. Арсеньева слабела, чувствуя, что кровь стынет в ее жилах - одеревенелость не проходила.
Неожиданное событие нарушило вялое течение жизни в Тарханах.
Не прошло и месяца со дня похорон, как издалека раздался звук лермантовских колокольцев: их прекрасно отличала Арсеньева от всех остальных - так радовалась Машенька их приближению.
Арсеньева переглянулась с золовками. Кто из Лермантовых жалует и зачем? Наверное, Юрий Петрович подослал кого-либо из незамужних сестер за деньгами. Она посмотрела в детскую: Миша выглядывал в окно, улыбался кому-то и махал ручкой. Арсеньева крикнула:
- Не лазь на окошко, простудишься!
Миша подбежал к бабушке, радостно восклицая:
- Там папа и дядя!
Появление Юрия Петровича было неприятно Арсеньевой. В негодовании, блеснув очами, она переглянулась с золовками. Подумав, велела разбудить Афанасия Алексеевича, спавшего после обеда, и попросить к ней, а к приезжим направила Варвару Васильевну, чтобы та в беседе за трапезой узнала о цели приезда нежеланных гостей. Юрий Петрович приехал не один, а с мужем сестры Авдотьи - помещиком Пожогиным-Отрашкевичем.