Безусловный писательский талант Гектора Мало, классический слог и умение влюбить читателей в героев своих повествований заслужили ему мировую славу и известность. Его книги в родной Франции считаются образцом прекрасного литературного языка, и маленькие французы проходят его творчество в школе.
Роман "В семье" мало знаком россиянам. Его героиня - храбрая и добрая девочка Перрина, оставшаяся сиротой. Она пускается в долгое путешествие и пересекает пол-Франции, чтобы найти родственников отца и заслужить их доверие. Она не надеется на теплый прием, поскольку отец женился на ее матери без одобрения семьи. Девушке придется немало пережить, прежде чем она доберется до фамильного замка, но своим умением стойко переносить все невзгоды и никогда не терять бодрость духа она завоевывает безраздельную симпатию читателей.
Содержание:
-
Глава I 1
-
Глава II 2
-
Глава III 4
-
Глава IV 4
-
Глава V 7
-
Глава VI 8
-
Глава VII 9
-
Глава VIII 10
-
Глава IX 11
-
Глава X 12
-
Глава XI 13
-
Глава XII 14
-
Глава XIII 15
-
Глава XIV 16
-
Глава XV 18
-
Глава XVI 18
-
Глава XVII 20
-
Глава XVIII 21
-
Глава XIX 22
-
Глава XX 23
-
Глава XXI 24
-
Глава XXII 25
-
Глава XXIII 26
-
Глава XXIV 27
-
Глава XXV 28
-
Глава XXVI 29
-
Глава XXVII 30
-
Глава XXVIII 31
-
Глава XXIX 32
-
Глава XXX 33
-
Глава XXXI 35
-
Глава XXXII 37
-
Глава XXXIII 38
-
Глава XXXIV 39
-
Глава XXXV 40
-
Глава XXXVI 41
-
Глава XXXVII 42
-
Глава XXXVIII 43
-
Примечания 44
Гектор Мало
В семье
Глава I
У Берсийской заставы, как это часто бывает по субботам в середине дня, скопились деревенские экипажи. Повозки с углем, телеги с бочками, возы с сеном и соломой длинным хвостом тянулись в четыре ряда вдоль набережной, дожидаясь акцизного досмотра и торопясь поспеть в город накануне воскресенья.
Среди этой вереницы выделялась странная, смешная и даже жалкая на вид повозка, напоминающая фуру странствующих комедиантов, да и то из самых немудрых: на легкий деревянный остов-раму натянут был грубый холст, верх сооружен из просмоленного картона, и все это катилось на четырех низких колесах.
Прежде, видимо, холст был выкрашен в голубой цвет, но со временем он так истерся, засалился и обтрепался, что о его первоначальном цвете оставалось только догадываться. Надписи на четырех сторонах фуры тоже можно было скорее разгадать, чем прочитать: от первых трех надписей - на греческом, немецком и итальянском языках - остались лишь последние две-три буквы, но четвертая, сделанная по-французски, еще почти новая, красовалась полностью: photographie. По этим надписям, как по багажным ярлыкам, можно было определить, через какие страны пролегал путь старенькой повозки.
В фуру был запряжен осел. С первого взгляда казалось невероятным, чтобы это существо могло притащить повозку из таких дальних краев: до такой степени ослик был тощ. Но, приглядевшись внимательнее, можно было заметить, что чрезмерная худоба его была лишь следствием усталости и голода. Несмотря на все эти невзгоды, породистое животное, с шерстью пепельного цвета, с черными полосами на тонких стройных ногах, стояло, бодро подняв голову, с плутоватым, даже, пожалуй, озорным блеском в глазах. Сбруя его была вполне под стать экипажу: вся перештопанная и связанная во многих местах веревками; впрочем, ее почти не было видно, потому что спину осла почти сплошь закрывали ветви, нарезанные по дороге для защиты его от солнца.
За осликом присматривала девочка лет одиннадцати, сидевшая неподалеку на краю тротуара.
Внешность девочки была довольно необычной. Смуглый цвет лица резко контрастировал со светлыми волосами. Черты ее лица свидетельствовали о кротости и мягкости, но взгляд продолговатых черных глаз был серьезен, а очертания рта решительны. Поза девочки была свободна, непринужденна. Фигура под жалкой поношенной кофточкой некогда черного, а теперь какого-то неопределенного цвета казалась гибкой и стройной. Крепкие ноги прикрывала нищенская рваная юбка.
Осел стоял как раз за высоким возом сена. Уйти он никуда не мог, но зато по временам украдкой пощипывал сено с воза и, по-видимому, сам отлично понимал, что так делать не следует.
- Паликар, ты уймешься?
Осел каждый раз с виноватым видом опускал голову, но, прожевав украденный клочок, с голодной поспешностью отщипывал новый, мигая при этом глазами и поводя ушами.
После того, как девочка побранила его раза три или четыре, из фуры послышался голос:
- Перрина!
Девочка встала, откинула занавеску и вошла в фуру, где на тоненьком матраце лежала женщина.
- Что, мама?
- Что такое делает Паликар?
- Таскает сено с воза, который стоит впереди нас.
- Не давай ему.
- Он голоден…
- Голод не дает нам права брать чужое. Если возчик рассердится, что ты ему скажешь?
- Хорошо, я отведу Паликара подальше.
- Разве мы еще не скоро въедем в Париж?
- Приходится ждать акцизных.
- Долго ли еще?
- Бедная мама, тебе хуже?
- Нет… так… ничего… Это от духоты… - задыхающимся голосом произнесла женщина.
Любящая мать только хотела утешить дочь этими словами; на самом же деле ее состояние было очень тяжелым. Ей не исполнилось и двадцати семи лет, а она умирала от жестокой чахотки, которая уже перешла в последнюю стадию. Она едка дышала, силы ее были на исходе, жизнь едва теплилась в ней. Притом лицо ее хранило следы замечательной красоты; дочь была похожа на нее.
- Принести тебе что-нибудь? - спросила Перрина.
- Что же?
- Тут есть лавки. Хочешь, я куплю тебе лимон? Сейчас сбегаю.
- Нет, не нужно. Лучше поберечь деньги; у нас их так мало. Ступай к Паликару и не давай ему воровать сено.
- Это нелегко.
- Смотри за ним.
Девочка вернулась к ослику, и так как в это время очередь слегка продвинулась, ей удалось поставить Паликара настолько далеко от воза, что он уже никак не мог дотянуться до сена.
Сначала ослик возмутился и хотел во что бы то ни стало добраться до воза, но девочка успокоила его ласками и нежными словами.
Теперь ей уже не надо было так внимательно следить за ним, и она могла понаблюдать за происходящим вокруг. По реке сновали баржи и лодки; привезенные товары выгружали и сваливали на пристань; поезда окружной железной дороги то и дело проносились по мосту, своды которого заграждали вид на Париж, окутанный темной дымкой; акцизные чиновники расхаживали между экипажами, то протыкая возы с сеном и соломой длинными копьями, то взбираясь на телеги с бочками, причем каждая бочка просверливалась буравчиком; акцизные подставляли под струйки вина серебряные стаканчики, отпивали и сейчас же выплевывали.
Все это было так интересно, так непривычно, что девочка и не замечала, как проходило время.
Около нее уже минут десять вертелся двенадцатилетний мальчик, в наряде клоуна, - вероятно, из какой-нибудь странствующей труппы, балаган которой тоже стоял у заставы. Девочка все не замечала его. Наконец мальчик решился заговорить:
- Славный у вас ослик…
Она промолчала.
- Неужели он наш, здешний? Это было бы удивительно!
Она взглянула на мальчика и, найдя, что наружность у него приятная и открытая, ответила:
- Он из Греции!
- Из Греции?
- И поэтому мы его зовем Паликаром.
- А, вот почему!..
Говоря по совести, мальчик не совсем понял, почему греческого осла нужно звать Паликаром.
- А это далеко - Греция? - спросил он.
- Очень далеко.
- Дальше, например, Китая?
- Нет, не дальше, но все равно очень далеко.
- Вы сами тоже из Греции?
- Нет… мы были еще дальше.
- Стало быть, из Китая?
- Нет… А вот Паликар - тот из Греции.
- Вы едете на праздник Инвалидов?
- Нет.
- А куда же?
- В Париж.
- И где думаете остановиться?
- В Оксерре нам говорили, что на бульварах линии укреплений есть свободные места.
Мальчик опустил голову и два раза громко хлопнул себя но бедрам.
- Бульвары на линии укреплений!.. Ну-у!..
- Разве там нет мест?
- Есть…
- Так что же?
- Только не для вас! Эти укрепления - очень опасное место. Скажите, у вас в фуре есть сильные здоровые мужчины, не боящиеся удара ножом, то есть не боящиеся получить такой удар и готовые нанести его сами?
- Нас только двое - я и мама.
- Вы дорожите своим осликом?
- Разумеется.
- Да его у вас там сразу украдут - а дальше еще и не такое может случиться. Не будь я Гра-Дубль, если это не так!
- Неужели это правда?
- Честное слово… Вы никогда раньше не бывали в Париже?
- Никогда.
- Это видно. Оксеррские дураки наговорили вам чепухи, а вы и верите… Почему бы вам не обратиться к Грен-де-Селю?
- Кто это Грен-де-Сель? Я его не знаю.
- Это владелец Шан-Гильо… У него есть поле, обнесенное забором, и на ночь оно запирается. Там вы будете в полной безопасности. Грен-де-Сель не задумается и выстрелит в того, кто попытается забраться к нему ночью.
- У него, наверное, дорого?
- Зимой - да; тогда у него бывает много народа. Но теперь, я думаю, он возьмет с вас не больше сорока сантимов в неделю за постой фуры; и у осла вашего всегда будет корм, особенно если он любит репейник.
- Он, кажется, любит.
- Так в чем же дело? Грен-де-Сель человек неплохой.
- А почему его так зовут?
- Потому, что ему вечно хочется пить.
- А далеко отсюда до Шан-Гильо?
- Нет, недалеко. Это в Шаронне. Но вы, наверное, не знаете, где Шаронн?
- Я же никогда не бывала в Париже.
- Это вот там.
Он показал рукой на север.
- Проехав заставу, сразу же поверните направо. Полчаса надо ехать по бульвару, вдоль линии укреплений; потом вы пересечете аллею Венсенн, повернете налево и там спросите. Любой вам укажет Шан-Гильо.
- Большое спасибо. Я скажу об этом маме. Я даже сейчас могу к ней сбегать, если вы согласитесь две минуты постеречь Паликара.
- С удовольствием. Я попрошу, чтобы он научил меня говорить по-гречески.
- Пожалуйста, не позволяйте ему есть сено.
Перрина вошла в фуру и передала своей матери то, что слышала от молодого акробата.
- Если это правда, то думать не о чем: надо ехать в Шаронн. Только найдешь ли ты дорогу? Подумай, - ведь это Париж!
- Мне кажется, это не так трудно.
Прежде чем выйти, девочка снова наклонилась к матери и сказала:
- Тут несколько телег и повозок с надписью: "Марокурские заводы", а внизу: "Вульфран Пендавуан". Та же надпись на брезенте, которым прикрыты бочки с вином.
Глава II
Когда Перрина вернулась на свое место, осел опять стоял у воза и, уткнувшись носом в сено, преспокойно жевал его, как будто перед ним были собственные ясли.
- Зачем вы ему позволяете! - воскликнула она.
- А что такое?
- Возчик вломится в претензию.
- Пусть попробует!
Он стал в вызывающую позу, подбоченился и крикнул:
- Эй, выходи!
Но никакого заступничества не потребовалось. Возчику было не до того: его телегу в это время осматривали акцизные.
- Теперь ваша очередь, - сказал клоун. - Я ухожу. До свидания, mam’zelle. Если я вам понадоблюсь, спросите Гра-Дубля. Меня все знают.
Акцизные, надзирающие за парижскими заставами, - народ привычный ко всякому, но чиновник, который осматривал фуру, невольно изумился, когда увидел больную женщину в обстановке столь явной нищеты.
- Вам есть что предъявить? - спросил он.
- Нет.
- Ни вина, ни провизии?
- Нет.
И это была правда. Кроме матраца, двух плетеных стульев, небольшого стола, глиняной печи и фотографического аппарата с приборами в фуре не было ничего: ни чемоданов, ни корзин, ни одежды.
- Можете проезжать.
Миновав заставу, Перрина сейчас же повернула направо, как советовал Гра-Дубль. На пыльной, пожелтевшей, местами совсем вытоптанной траве по обочинам бульвара лежали какие-то люди - кто на спине, кто на животе. Некоторые, проснувшись, потягивались только с тем, чтобы снова заснуть. Истощенные, испитые лица и рваная одежда красноречивей всяких слов говорили, что жители укреплений - народ ненадежный, что ночью в этих местах не безопасно, Но они мало интересовали Перрину; теперь ей это было все равно. Ее занимал только сам Париж.
Неужели эти обшарпанные дома, эти сараи, грязные дворы, пустыри, сплошь покрытые нечистотами, неужели это тот Париж, о котором так много рассказывал ей отец, о котором она мечтала, как о чем-то волшебном? Неужели эти опустившиеся, оборванные мужчины и женщины, валяющиеся здесь на траве, неужели они - парижане?
Миновав Венсенн, она свернула влево и спросила, где Шан-Гильо. Хотя все знали это место, не все при том одинаково указывали дорогу туда, и Перрина несколько раз сбивалась на названиях улиц, по которым предстояло проезжать, В конце концов, однако, она увидела перед собой забор из кое-как подогнанных друг к другу досок: через отворенные ворота виден был старый омнибус без колес и железнодорожный вагон тоже со снятыми колесами. По этим признакам она догадалась, что это и есть Шан-Гильо. На траве лежало около дюжины хорошо откормленных собак.
Оставив Паликара на улице, Перрина вошла во двор. Собаки с визгливым лаем кинулись на нее и принялись теребить за ноги.
- Что там такое? - послышался чей-то голос.
Перрина оглянулась и увидела слева от себя длинное строение, которое могло быть и жилым домом, и чем угодно. Стены некогда сооружали из чего попало: и из кирпичей, и из досок, и из бревен; крыша была частично из картона, частично из просмоленного полотна; окна - из стекла, и из бумаги, и из листового цинка, и из дерева. Все это было построено с каким-то наивным искусством: словно тут похозяйничал Робинзон с несколькими Пятницами.
Под навесом человек с всклокоченной бородой разбирал ворох тряпья, раскидывая его по корзинам, расставленным вокруг него.
- Подойдите, - сказал он, - только не раздавите моих собак.
Перрина подошла.
- Что вам угодно? - спросил человек с бородой.
- Это вы владелец Шан-Гильо?
- Говорят, что я.
Девочка в нескольких словах объяснила, кто она и чего хочет. Он слушал ее и, чтобы не терять золотого времени даром, налил себе стакан красного вина и осушил его залпом.