Только что Бонни приходила из смежной комнаты сообщить, что ложится спать. "О'кей", - говорю. Она пожаловалась, что устала, а после ночного сна, глядишь, и посвежеет. "Правильно мыслишь", - похвалил я. Она что-то мнется - пол, мол, холодный, не знаю, как согреться. Я говорю: "Нет проблем, забирай брезент". Она вздохнула и вышла.
Через пять минут до меня дошло. Я дал себе кулаком полбу, но это, как вы понимаете, никакого сравнения.
После гибели Гарольда война превратилась в длинную череду безликих дней, сменявших друг друга. Мы ни разу не брали город штурмом, не разоряли поселений, не совершили ни одного из чудовищных зверств, о которых кричат в теленовостях, равно как и героических поступков, вдохновляющих родной город смельчака на стихийный парад с серпантином и конфетти. Танки ползали по пустыне, пожирая пространство, продвигая передовую линию американских войск чисто по инерции, и день за днем враг любезно отступал без особого сопротивления.
Одной апрельской ночью я переехал танком двух змей и неизвестную пушную тварь. Это были единственные нанесенные мною Африке подтвержденные потери за ту неделю. Экипаж устроил пирушку в мою честь.
В ту же самую ночь за восемь тысяч миль от Африки мой папаша пристроил ноги на обитую зеленым вельветом оттоманку в своей отделанной деревом "берлоге", наслаждаясь бренди с молоком, собираясь немного посмотреть ночное шоу и уснуть еще до второй рекламы, когда крупный сосуд его мозга разорвался и отправил папу из нашего измерения в невозвратную даль. Когда мать нашла его две минуты спустя, мозг уже умер. К моменту приезда "скорой" папа умер целиком.
Мне оплатили трансатлантический перелет, хотя я предпочел бы остаться в пустыне. Не то чтобы мне не хотелось проводить папаню - мы любили друг друга в неправильной современной манере, но в старом родном городишке я чувствовал себя чужаком. Где песок? Где испуганные местные жители? Где мое кресло управления?! Кровать казалась слишком плоской и пугающе простой - где подлокотники, поддерживающие меня в одной позе?
Сэм Дженкинс, папин сослуживец, мужчина средних лет, имевший привычку объедаться пончиками, запивая их диетической колой, и угощать меня малоинтересными, но многократно повторяемыми рассказами о своих дочерях-близнецах, на похоронах встал за моей спиной и похлопал мясистой рукой по плечу. Изо рта у него разило подсластителем-сахарином.
- Как ты, держишься? - спросил он, стиснув мое предплечье.
- Я в порядке, сэр, - ответил я.
- Молодец. Что тебя заставляют делать в пустыне? Убивать ради нас всяких бяк?
- Типа того, - согласился я.
- Молодец.
Следующие несколько часов я стойко держался, терпеливо высидев надгробные речи, демонстративно пряча слезы, когда гроб опускали в могилу, поддерживая мать, если ее требовалось поддержать. Но после похорон, когда очередь соболезнующих оказалась поистине бесконечной, во мне что-то взорвалось против всех этих стандартных фраз и умильных слов, будто отпущенная штора светомаскировки взвилась к потолку.
- Дорогой мой мальчик, - томно протянула моя двоюродная бабка Луиза, которая через восемь лет унаследовала крупную сумму на рынке ценных бумаг и сделала себе все существующие пластические операции. - Как прия-а-атно тебя видеть. - Тогда, до пластики, она быстро приближалась к точке распада: кожа заметно пожухла после многих лет старательного загорания и сомнительных гелей для душа. - Мальчик мой, я хочу знать, что они там с тобой делают.
- Ничего не делают, - поклялся я. - Это просто работа.
- Ничего себе работа - людей убивать, - фыркнула она. - Ты же не убиваешь людей, дорогой мой?
И у меня вырвалось, прежде чем я успел прикусить язык, с другой стороны, даже обдумывай я ответ битых шесть дней, все равно сказал бы то же самое:
- Отчего же, тетушка? Голыми руками, при малейшей возможности.
Командование разрешило мне съездить в Сан-Диего перед отправкой обратно в Африку: я соврал, что там у меня похороны двоюродного брата, умершего как раз в тот день, и меня позвали нести гроб. Я даже просмотрел газетные некрологи и выбрал подходящего к легенде покойника.
Сойдя с трапа самолета, я заловил такси и велел ехать в район красных фонарей. Меня удивило, что ладони остались сухими, а сердце билось ровно. Аллюр, которым я прежде спешил в тот квартал, а кишки, по ощущениям, скручивались в тугие узлы, пропал, как не бывало. В тот раз я замечал и облезлую краску, и морщинистую кожу. Заманчивые неоновые огни оказались просто трубками, пустыми и ничего не значащими. Несмотря на мой так называемый брак с Бет, я никогда раньше не бывал на ее рабочем месте средь бела дня. Несколько раз, навещая квартал под палящим солнцем, я, строго говоря, шел не в массажный салон. Я шел к Бет, то есть уходил в другой мир, пахнувший сиренью, где бешеные поцелуи вызывали настоящее торнадо.
Бумаги о разводе валялись у меня уже несколько месяцев, но я еще ничего не подписал: в душе поднималось мучительное волнение всякий раз, когда я подносил ручку к красной линии, и даже после сотни попыток я не смог доделать дело. Рука дрожала, тряслась и отказывалась ставить подпись.
Но у меня была задумка. Я привез бумаги с собой в США и сейчас, выйдя из такси в центре Сан-Диего, прокручивал замысел в голове, как генерал - план будущей битвы. Я ворвусь в офис к Бет - в те дни я предпочитал называть место ее работы именно офисом, - вышвырну того, с кем она будет встречаться в ту минуту, сгребу ее в охапку и поцелую со всей силой, на которую способны мои губы, мы рассмеемся и вместе порвем эти бумажки - она возьмется слева, а я справа. Затем закат, дети и хеппи-энд.
Как говорят военные, миссия завершилась с пятипроцентным успехом. Я отлично ворвался в ее офис, в этом нет сомнения.
Но там я увидел Дебби, прелестную восемнадцатилетнюю уроженку Техаса, делавшую первые шаги на новом поприще, а рядом двух здоровенных парней, которых Дебби одновременно обслуживала за триста баксов с каждого. И от этого зрелища я второй раз в жизни потерял сознание.
Больше я ее не видел - я имею в виду Бет. И Дебби тоже. Надеюсь, что безобразная сцена в массажном салоне навсегда отпугнула малышку от проституции. Квартиру Бет, как я вскоре выяснил, уже сдали другим жильцам, и в своих излюбленных кабаках она перестала появляться. Никто не хотел помочь мне отыскать ее; им явно много чего напели в уши. Похоже, моя женушка все предусмотрела.
Я бродил по городу два дня и две ночи, траля улицы и показывая фотографии Бет всем встречным и поперечным. Большая часть снимков была будуарного характера, но я рассудил, что если кто-то ее и узнает, то именно в таком виде. Городские легенды о ненормальном психе, который шляется по Сан-Диего, приставая к прохожим с непристойными фотографиями, возникли благодаря вашему покорному слуге. Однажды я вроде бы заметил знакомый силуэт - Бет сворачивала за угол, виляя задом, но когда добежал туда, в переулке никого не оказалось, за исключением сморщенной приземистой бродяжки, предложившей подрочить мне за порцию моцареллы.
Я подписал бумаги о разводе на борту самолета, летевшего в Африку.
За столько лет я позабыл, как она выглядела. Вспоминается какой-то стереотип - длинноногая, фигуристая, грудастая блондинка. Типичная шлюха, только без чулок в сеточку: сетчатые чулки Бет на дух не переносила.
Зато я помню Мэри-Эллен. По крайней мере ее длинные ноги и руки и то, как живот под ребрами проваливался маленькой ложбинкой, а к бедрам выпукло округлялся - восхитительная пригоршня плоти, которую я тысячи раз целовал в те шесть месяцев, которые мы прожили вместе. И я помню упрямый подбородок Мэри-Эллен, ее вздернутый нос и ярко-голубые глаза, и даже если все подробности не складываются в единый облик, разве это хуже, чем помнить саму Мэри-Эллен?
Конечно, я помню Мелинду. В конце концов, я видел ее сравнительно недавно.
Я помню Кэрол и то, как она заставляла меня чувствовать, что мне нельзя всего этого забывать. Я помню, как она притягивала меня к себе посреди ночи и отпихивала, едва я начинал ощущать себя комфортно в такой близости. Я помню Кэрол, поскольку она ни за что не хотела менять эту привычку.
А Венди, которую по идее должен помнить особенно четко, ведь такую я искал полжизни и потерял всего через несколько лет, вспоминается реже и реже. Я могу вызвать ее в памяти и рассматривать как вздумается, но лишь по частям. Если пробую вспомнить Венди целиком, образ расплывается и приходится начинать все заново. Я могу представить себе ее панорамной съемкой - камера медленно поднимается от ступней до волос, как снимали инженю в старых фильмах, или плотоядно поводить объективом от грудей к лицу и обратно, но ничего целого, все неуловимо-мимолетное.
А теперь Бонни, ходячая загадка. Сейчас она в соседней комнате, но хотя до нее всего шестьдесят футов, мне трудно отделить ее облик от моих бывших жен. Как видеосъемка со спецэффектами - нос от одной, губы от другой, и выходит не женщина, а новый Франкенштейн.
Однако что-то в ней постоянно заставляет меня вспоминать прежнюю жизнь, пытается помочь мне соединить ее с теми, кого я знал, и тем, что я делал. Я еще не понял природу этого явления. Часто кажется - вот-вот вспомню, но стоит погнаться за мелькнувшей мыслью, как она ловко уворачивается, словно дети от водящего в "салках". Ничего, пойму рано или поздно.
Конечно, я мог бы сходить в другую комнату и посмотреть, как выглядит Бонни. Спросить ее, почему, черт побери, она кажется мне такой знакомой. Вряд ли она станет возражать. Я бы не стал.
Но уже поздно. Я устал. А завтра переезд.
XIII
Характеристика современного Человека-биокредиты-возвращающего выглядела бы примерно так:
По природе всеяден, почти обязательно мужского пола, чаще всего одинок. Питается готовой пищей и напитками или остатками съестных припасов в доме клиента, когда ограничен временем. По привычке то и дело поглядывает через плечо, опасаясь нападения. Осторожен, умен, хитер. Носит часы, иногда двое, всегда синхронизированные по местному времени. Со стандартным комплектом оборудования Человек-биокредиты-возвращающий способен видеть в темноте, сканировать незнакомые объекты на большом расстоянии и обгонять клиентов почти в любом забеге на длинные дистанции. Нередко слишком много пьет и курит, растрачивая и прожигая здоровье любыми способами, которые приходят в голову, а когда фантазия истощается, спрашивает у других, чем бы еще позлоупотребить.
Идя по следу, Человек-биокредиты-возвращающий сливается с тенью, приглашая ночь в партнеры. Мало кто его видит. Еще меньше людей могут от него спастись. Единственный звук, который он издает, - шипение эфира, исходящего из переносных канистр, и к тому времени, когда клиент догадается о природе тихого свиста, обычно бывает уже поздно. Визитная карточка Человека-биокредиты-возвращающего - желтая квитанция, оставленная на поверженном теле, подписанная в трех экземплярах.
Человек-биокредиты-возвращающий - ночная птица.
Это, кстати, следовало бы положить на музыку, лучше торжественно-минорную: Человеку-биокредиты-возвращающему необходим ореол таинственности.
Прожив, таким образом, большую часть жизни, я накопил достаточно опыта, чтобы покинуть прачечную днем, когда все порядочные биокредитчики отсыпаются дома без задних ног. Когда часов в шесть выглянуло солнце, мы с Бонни крадучись выбрались из полуразрушенного здания и попытались смешаться с остальными обитателями городского дна, начинавшими свой длинный рабочий день попрошаек. Бонни, чье лицо с каждым часом, проведенным вместе, становилось все более знакомым - наваждение какое-то, честное слово, - одолжила мне большую спортивную сумку, в которой я нес свой арсенал, за исключением скальпелей и "маузера", рассованных по карманам. Бонни тоже шла не с пустыми руками, хотя я затруднялся определить, что у нее есть и где; оружие бесследно исчезало под облегающим пальто.
Через двадцать минут пути нам попалась захудалая, плохо освещенная забегаловка. Сев за стол у дальней стены, мы заказали тосты и яичницу - платила Бонни - и стали соображать, куда, черт побери, идем.
- Надежный приятель, у которого можно отсидеться, - предложил я.
Бонни пожала плечами:
- Я растеряла почти всех друзей.
- А у меня никогда не было много приятелей. Только в союзе, но к ним мы не пойдем.
Она кивнула, поджав губы.
- Насколько ты просрочил?..
- Достаточно, - ответил я. - Спустя три месяца уже не важно, сколько именно.
Она отпила глоток теплой воды из-под крана, которую нам принесли.
- А ты пробовал поговорить с менеджером по кредиту?
Неожиданно для себя я засмеялся:
- Кредитный менеджер - мой прежний босс. Раз я у него больше не работаю, с чего бы ему идти со мной на сделку… А ты?
- Разумеется, - сказала она. - У меня было три кредитных менеджера…
- Впервые о таком слышу.
Бонни улыбнулась, и обшарпанная забегаловка исчезла. Осталась только эта улыбка, остальное потеряло всякое значение.
- А я полна сюрпризов. Они очень хотят тебя поймать?
- Я в сотне наиболее разыскиваемых, - ответил я, чувствуя себя как-то странно, словно хвастаюсь этим.
- Ах ты проказник!
- А то!.. Под номером двенадцать.
Если на Бонни это и произвело впечатление, то виду она не подала, продолжая потягивать воду и разглядывать обстановку, - осталась спокойной.
- А в тебе что новенького? - спросил я. - Я знаю про "Воком", про уши - а еще?
- Есть кое-что, - проговорила она. Дразнит меня, что ли?
- Например?
Ее глаза сузились в маленькие щелочки. У меня возникло ощущение, будто она снова меня изучает, пытаясь отгадать, что я за человек. Готов поклясться, долю секунды я слышал едва уловимое жужжание сфокусировавшихся механических линз, тут же уехавших в обратном направлении.
- Можешь спросить о трех органах, на выбор, - сказала она.
- У тебя еще три искоргана?!
- Выбирай.
Масса органов, мало времени. Я уже знал об ушах и глотке новейших и самых дорогих вокомовских моделей, поэтому решил далеко не искать.
- Глаза, нос, рот.
И вот что она ответила.
* * *
- Оба моих глаза - "Маршодин динамикс", каждый со стандартным стократным увеличением и оптимизированным восприятием спектральных цветов. В левом имеется дополнительная линза, которая устанавливается, если я моргну три раза подряд; с ее помощью можно увеличить удаленные объекты в триста раз, но тогда у меня начинаются головные боли. В правом глазу есть функция двухсоткратного макроувеличения, позволяющая видеть как в микроскоп, но от этого меня начинает тошнить. Если применить эти функции одновременно, дело кончится тем, что я буду ходить кругами, глотать аспирин пачками и блевать. Кредит у "Маршодин" получен через Кредитный союз под двадцать девять и восемь десятых процентов годовых.
Носовой хрящ силиконовый, производства виргинской корпорации "Бун", но сенсоры и нервные проводящие пути - дженерики Кредитного союза. Возможности у этой модификации скромные, но я могу блокировать определенные дурные запахи и усиливать некоторые приятные. В последнее время это просто неоценимая функция. Прямой кредит через союз по специальной ставке двадцать семь и четыре десятых процента годовых.
Мой рот - настоящий универмаг фирменных искорганов, но раз уж ты интересуешься, устрою тебе бесплатную экскурсию. Губы мои собственные, но сенсоры в них - "Кентон", под тридцать два процента; язык - регулируемый полимер, содержащий в четырнадцать раз больше вкусовых сосочков и блокировку наподобие носовой, тоже дженерик Кредитного союза, под двадцать восемь и четыре десятых процента. Искусственные зубы изготовлены ортодонтом, без процентов. Я ответила на твой вопрос?
* * *
И тут все встало на свои места. Пока Бонни долго и подробно распространялась о своих искорганах, она подалась вперед долить себе сока и нетерпеливо отбросила рукой выбившуюся прядь, упавшую на глаза. Прядь свесилась набок, впервые после нашего знакомства я наконец-то смог толком разглядеть лицо Бонни и вдруг как-то сразу понял, отчего она кажется такой чертовски знакомой.
- Номер один, - вырвалось у меня. На нас обернулся кто-то из посетителей. Спохватившись, я понизил голос: - Ты возглавляешь список…
- Не обязательно объявлять об этом окружающим, о'кей?
- Я видел перечень должников, - продолжил я шепотом. - В офисе в торговом центре. Я искал свое имя…
- Я действительно номер один в большой сотне. Или ты думаешь, я прожила столько времени, не зная элементарных вещей?
Я не успел ничего добавить - подошла официантка с нашим завтраком, грохнув на стол тяжелые тарелки. Прежде чем продолжить, я набил рот беконом.
- Сколько ты в бегах? - негромко спросил я. - Должно быть, немало, раз поднялась на такое почетное место?
- Это не из-за времени, - поправила меня Бонни. - А из-за количества. Когда-нибудь я разрешу тебе спросить о моем теле.
Мои любимые рекламные ролики Кредитного союза, в произвольном порядке:
1. "Что в тебе новенького?" Хотя эта фраза в наши дни прочно вошла в обиход, я удивлюсь, если кто-нибудь помнит саму рекламу. Это был один из первых роликов Кредитного союза, где трое детишек разных рас пели о своих недавно имплантированных искорганах. Они отбивали чечетку на фоне мировых исторических памятников, неся жизнь и любовь жителям всех стран. Новая поджелудочная у Тадж-Махала, усовершенствованный мочевой пузырь у подножия Биг-Бена, и каждый пациент демонстрировал отличное здоровье после легкой операции и быстрого восстановления. Больше, чем сам ролик, меня впечатлила легкость, с какой фраза пошла в массы. Сейчас вопрос "Что в тебе новенького?" почти заменил традиционное "привет". Уверен, за свою изобретательность сотрудники отдела маркетинга получили большие годовые бонусы.
2. Появление Гарри-Сердца и Ларри-Печени. Я знаю, что это старье, эта реклама достала и всех уже тошнит при виде мультяшных персонажей, мягких игрушек, тематических луна-парков и ресторанов фаст-фуда с навязанными в нагрузку куклами, но я обожаю приключения этой плутовской анимационной парочки. "Волшебное путешествие Гарри и Ларри" было первым шестиминутным информационным роликом, ставшим хитом на рынке и сотворившим чудеса для имиджа Кредитного союза. Лучшая часть - когда Гарри и Ларри жмут друг другу руки на боксерском ринге, огороженном бинтами, осознав наконец, что вместе они работают лучше, чем по отдельности. Еще и урок морали для детей.
3. "Спроси меня о моем мозге". Возможно, самый смешной ролик, придуманный нашим отделом маркетинга, хотя фактически это была реклама первой кентоновской ЦНС "Призрак". Там парень с невероятной памятью бегает по городу - снято ускоренной видеосъемкой в десять раз быстрее обычной, - и когда возвращается в свой офис и его спрашивают, где был, он отбарабанивает свои приключения без единого упущения. Этот ролик сделал популярным аналог фразы "Что в тебе новенького?", создав возможность для пациентов с искорганами непринужденно упомянуть обновку в разговоре. В конце концов, нет ничего постыдного в том, чтобы жить с трансплантатом.