Джейк взглянул на меня со странным блеском в глазах, и долгую секунду я не знал, собирается он меня ударить или расцеловать или и то и другое сразу.
- В чем дело? - насторожился я.
- Брателло, - сказал Джейк, - ты всегда будешь работать в возврате кредитов.
На улице пятью этажами ниже играют три маленькие девочки - прыгают через скакалку и распевают песенку:
Однажды житель Трубадура
Пошел на войну и подорвался.
Но он не умер и не сдался.
Сколько искорганов ему надо?
Желудок, сердце, печень, поджелудочная,
Анус, глаза, мочевой пузырь, ноздри…
Если они не заткнутся, я их придушу.
Сто пятнадцатый день на нелегальном положении. Дом, машина, имущество конфискованы в счет накопившихся процентов и пеней. Ну и прекрасно: дом разваливается, машина - жестяная коробка для самоубийц на лысых покрышках, а имущество в основном состоит из разнообразных финтифлюшек, бесполезных, но очень популярных на блошиных рынках. Финансовые средства, арестованные на всех счетах, давно сократились до нуля - алименты пяти бывшим женам быстренько об этом позаботились. Но это пустяки, мне уже не нужные. Все, что требуется, - верная двустволка и мой разношерстный мини-арсенал. Ну и ума чуток, чтобы прожить лишний день.
Мой номер, или клиентский шифр, по осторожному определению Кредитного союза, К029Й66ВЛ. Я никогда не видел свой файл, несмотря на так называемый закон об открытых кредитах, принятый больше десяти лет назад. Всякий раз заявление с просьбой об ознакомлении с моим кредитным досье, которое я подавал работнику архива, терялось, уничтожалось, помещалось не туда или неправильно понималось, и вместо реальных документов мне доставалось ведро крокодиловых слез и куча извинений. Можно было коллекционировать эти прекрасные образцы высокой литературы, клятвенно заверявшие, что информация, несмотря на непредвиденную задержку, вот-вот придет, как Армагеддон, о приближении которого орет какой-то тип на углу.
К сведению опекунов моего несуществующего имущества: в связи с высокой вероятностью того, что я закончу жизнь в лапах сотрудника по возврату биокредитов из нашего же отдела, а тело будет слишком искромсано, чтобы выставлять его для прощания, предлагаю кремировать мой труп, обложив официальными отписками Кредитного союза. Смешать пепел с искусной ложью тех, кто дал мне жизнь и одновременно приблизил смерть, - вряд ли существует более подходящий погребальный обряд.
Биокредитчиками не рождаются, что бы ни болтали по ящику и радио. Старый слоган "Помоги миру помочь себе" в их рекламе звучит так, словно каждый человек рожден убивать. А ведь это искажение истины. Как в любом творчестве, в нашем ремесле можно совершенствоваться. У кого-то действительно есть природный талант, другие, вроде Тони Парка, чересчур поверхностны, но и в нашем деле существует масса нюансов и приемов, которых хватит на толстый учебник.
И все же союз настаивает на мифе "Рожден, чтобы восстановить кредитную справедливость". Буквально вчера я мельком видел газетное объявление, где говорилось: "Освой профессию. Вступай в союз. Следуй собственной судьбе!" Ей-богу, черным по белому - следуй собственной судьбе. Они со своими проповедями прочно обосновались на полпути между духовностью и техницизмом, делая религии точно выверенные реверансы в святилище инжиниринга и кредитов. Дешевый, но эффективный способ привлечь рекрутов. Поддался я. Попался на удочку Джейк. Повелись многие наши товарищи. Причины самые банальные - мы были молоды, глупы и устали от нескончаемой, всех доставшей войны. Хотелось встряхнуться, попробовать что-нибудь новое. Мы и не подозревали, что наступаем на те же грабли, или, точнее, погружаемся в то же самое дерьмо.
III
Короткий тест на знание природы войны.
Солдаты:
а) готовы умереть;
б) хотят умереть;
в) жаждут умереть;
г) все вышеперечисленное;
д) ничего из вышеперечисленного.
В методичке, используемой сегодня в армии, сказано, что правильный ответ - "д". Солдат - всего лишь беспризорник-переросток, призванный выполнять патриотический долг, которого не в состоянии ни постичь, ни оценить своим незрелым мозгом зеленого юнца, а посему не может быть готовым хотеть или даже жаждать сделать что-нибудь со своей ничего не значащей жизнью. Солдат, сказано там, знает о потенциальной возможности погибнуть и верит, что с ним такого никогда не случится. Это священный Грааль вооруженных сил. Готовность, желание и жажда бледнеют рядом с мощью иррациональной, ничем не подкрепленной веры.
Война обошлась с нами как сука.
Мне очень хотелось напечатать эти слова без улыбки, но я не могу. Война не была такой уж сукой, несмотря на то что вы о ней, возможно, слышали. В худшем случае ее можно обозвать охрененной скукотенью, в лучшем - кратковременным выпадением из реальности. Два года жизни в темноте, скрючившись в неестественной, как у йога, позе, впившись глазами в инфракрасный дисплей, изредка подающий признаки жизни - постороннее движение или хоть что-нибудь, выходящее за рамки гребаного порядка. Неудивительно, что мое зрение упало до нижней среднестатистической границы. Знай я наперед, где окажусь сегодня, вставил бы себе искусственные глазные яблоки от "Маршодин" - последней модели, с двухсоткратным увеличением и идеальной цветопередачей, такие милые маленькие шарики.
Конечно, знай я, где буду торчать сегодня, набрал бы себе искорганов на свое слабеющее тело. Не все ли равно, за какую сумму скрываться от Кредитного союза? Что значат еще двенадцать миллионов? Больше одного раза все равно не убьют.
Мама не хотела, чтобы я шел на войну. Папа возразил, что это прекрасная идея. Спасибо, папа. Мама твердила: "Это опасно". Папа заявил: "Война закаляет характер". Спасибо, папа. Мама основывала свое мнение на болтовне с соседками и разнообразных слухах, отец - на собственной твердолобой идеологии. Оба ошибались.
Пример. Кашекианы, персидская семья, жили через улицу. Персами живущие в Америке иранцы стали называть себя после первой ближневосточной кампании. С окончанием первых мелких стычек выходцы с Ближнего Востока сделались мишенью для презрительных замечаний и косых взглядов библиотекарей и упаковщиков товаров в магазинах, считавших, будто они выполняют свой патриотический долг, подвергая остракизму неверных мусульман. Местные предрассудки отделяли "нас" от "них" так же просто, как нож разрезает пирог. И тогда светлые иранские головы придумали перевести свою национальность на родной язык, и через некоторое время люди повеселели и забыли, что персы - это иранцы, а иранцы - те же персы, и магазинные гонения прекратились.
Персы воспряли духом, особенно Кашекианы, которые ничего так не хотели, как смешаться с новой культурой. Старший Кашекиан был копией Джорджа Вашингтона, только посмуглее, и передал неуемный патриотизм потомкам, видимо, генетически. Когда им случалось опорожнять свои патриотические кишки, не сомневаюсь, дерьмо из них выходило красно-бело-синее. По национальным праздникам наша семья сидела на выцветшем складном диване, поедая готовую итальянскую жратву и бездумно пялясь в экран на бесконечные парады, а Кашекианы размахивали флагами, устраивали барбекю и распевали национальный гимн ad nauseam. Отцу пришлось физически удерживать беспокойных соседей от воздвижения миниатюрной горы Рашмор в центре нашего квартала, когда однажды они с особым рвением праздновали День президентов. Америка все еще оставалась гигантской фондюшницей, и персы хотели стать образцовой фетой.
Их сын Грег Кашекиан, на два класса старше меня, был самым типичным американцем, которым только может сделаться перс. Звезда футбольной команды, круглый отличник, король вечеринок и староста класса. Я считал его мудаком, но это расходилось с мнением большинства. Однажды он пнул мою собаку… Ну ладно, не важно. Грег Кашекиан закончил старшие классы с отличием и всего одним незаконнорожденным ребенком и пошел в армию платить свой патриотический долг.
Основную информацию о войне моей матери поставляла миссис Кашекиан, а ее оценку трудно назвать беспристрастной.
* * *
На восемнадцатый день службы Грег Кашекиан погиб в пустыне, став одной из семисот пятидесяти жертв девятилетней Африканской кампании. Его гибель была случайностью, редчайшим стечением обстоятельств, совпадением вроде обнаруженной в стогу сена иголки, но моя мать прониклась убеждением, что пустыни Африки - настоящие "поля смерти", песок, залитый кровью молодых американских парней - таких, как я.
Миссис Кашекиан даже не пыталась как-то разрядить ситуацию.
- Наш мальчик был героем, - сказала она моей матери. - Он умер в бою, спасая других бойцов своего взвода. Он принял пулю за Америку.
Красиво. Вранье, но красиво. Я видел официальный отчет и письмо с соболезнованиями. Кашекианы держали их в потайном сейфе за лестницей, под незакрепленной частью ковра, на которой еще и стоял стул. Зачем они вообще хранили эти документы, выше моего понимания: разорвали бы в клочья и избавили род от позора за две секунды.
В ту осень, когда погиб Грег, мне подфартило сойтись с его младшей сестрой Тилли, очень аппетитной в своем легком платье на бретельках, и однажды в состоянии посткоитального благодушия она показала мне письмо, где черным по белому значилось:
Уважаемые мистер и миссис Кашекиан!
С глубоким прискорбием сообщаю, что ваш сын Грегори пал случайной жертвой огня своих же войск во время мирных военных маневров у побережья Намибии. Заверяю вас, что его смерть была мгновенной, без мучений, и Грег погиб, служа своей стране. Я хорошо знал вашего сына и питал к нему огромное уважение как к человеку и рядовому Морского корпуса США. Если у вас возникли вопросы, пожалуйста, пишите в корпус по адресу, указанному ниже.
Искренне ваш, лейтенант Тирелл Игнаковски, взвод М, Четвертая дивизия.
Годом позже Тиг - сержант Тирелл Игнаковски, - сидя в палатке в пустыне, по секрету рассказал мне, как погиб Грег Кашекиан, обронив: "Этот иранский имбецил не мог отличить собственный член от эжектора". Как многие военные, сержант недолюбливал эвфемизмы.
Я хорошо помню день, когда меня натянули по полной.
Они пришли в нашу старшую школу в полной военной форме - рыцари в сверкающих доспехах, расфуфыренные для очередного крестового похода. Я сидел на заднем ряду, соревнуясь в остроумии с Джейком и шестиклассником по прозвищу Черепаха, но при виде избранных в белом летнем обмундировании отчего-то заткнулся, завороженный блеском медных пуговиц, идеально заутюженными лацканами и сверканием знаков отличия на груди. Они были сама власть. Воплощение силы. Военные завладели моим вниманием так полно, как только позволяли бушующие гормоны. Двумя рядами впереди сидела Стейси Гринбаум, и я увлеченно наблюдал, как она закидывает ногу на ногу. Мозг был занят этим зрелищем примерно на пятьдесят процентов, но на оставшуюся половину меня зачаровали вновь прибывшие.
- Военное дело не для каждого, - сказали они нам. - Это особая работа для особых людей.
Я раздулся от гордости, но позже узнал, что приглашенных на собрание выбрали из середнячков, не имевших ни плохих оценок, ни поощрений. Я, счастливчик, идеально соответствовал критериям. Помимо нескольких четверок с плюсом по английскому за два старших класса - эй, а мальчишка-то кое-что может! - я был во всех отношениях нормальный Джонни. Пушечное мясо. Но тогда еле сдерживал гордую улыбку, поскольку мне собирались доверить особую работу и сделать особым человеком. Клево.
Я выбрался с последнего ряда, прошел по залу и уселся в первый.
Кто-то сказал, что особые люди - это те, кто первым лезет на стены, когда говно попадает в вентилятор. Вот самое наглядное сравнение, которое могу привести, чтобы побудить других держать свою задницу в последнем ряду, что бы им ни сулили.
Вербовщика звали лейтенант Медейрос, и был он гордым обладателем культи. Героический воин потерял левую руку на каком-то этапе своей почетной военной карьеры. Он не сказал, каким образом. И он не сказал когда. Мы все воспринимали как должное. В те дни нам не казался странным человек с пустым рукавом, свисающим от плеча - словно ошибся портной, шивший китель: в какой-нибудь Богом забытой стране всегда сыщется войнушка, если поискать, а протезы по карману только богачам. Кредитный союз, пребывавший тогда в зачаточном состоянии, еще не открыл бесценные врата механического восстановления бедному и угнетенному рабочему классу.
Зато лейтенант обладал громким, как базука, голосом и умел манипулировать людьми: не прошло и десяти минут, как мы с готовностью ели из его уцелевшей руки. Он продержал нас, восторженных и вылупивших глаза, целых полчаса - дольше, чем любой учитель в течение учебного года.
Я кое-что записал.
Места, которые мы посетим: семь континентов, семь морей.
Люди, которых увидим: первый мир, третий мир, развивающиеся страны, дикари, главы государств.
Что мы будем делать: тренировки, упражнения, марши в пешем строю, драки, игры.
Как мы будем это делать: на пределе возможностей, которые всегда оказываются больше, чем человек привык считать.
Почему мы будем это делать: из любви к Америке. Из любви к демократии. Из любви к свободе.
Я поверил каждому слову.
После собрания лейтенант Медейрос и его офицеры установили возле дверей аудитории хлипкий ломберный столик, где мы могли получить ответы на любые вопросы, связанные с военной карьерой. Рослый паренье исклеванными акне мясистыми щеками зажал в углу сержант-майора и затеял односторонний спор о текущей военной политике США в странах Юго-Восточной Азии. Младший лейтенант, единственная женщина среди пришедших, спокойно стояла в окружении трех-четырех старшеклассниц. Я заметил, как Стейси Гринбаум быстро и горячо говорит что-то в этом маленьком кружке, и на секунду подумал, не обо мне ли речь.
Лейтенант Медейрос был свободен. Кинувшись к его столу и слегка напугав своим внезапным появлением, я выпалил:
- Как вы считаете, из меня выйдет хороший солдат?
И картинно напряг щуплые бицепсы в тщетной надежде натянуть рукава рубашки.
Лейтенант откинулся на спинку стула, с тайной усмешкой оглядел меня с головы до ног и прищурился, оценивая, как борова - призера на деревенской ярмарке.
- Ты занимаешься спортом, сынок?
- Спортом, сэр?
- Ну, физкультура в вашей школе есть? - кивнул он в сторону спортзала.
- А, да, сэр. Лакросс. Я играю в лакросс.
- И как, успешно?
Я пожал плечами.
- Четвертое место на кубке штата.
- Четвертое, значит? Этого хватит, чтобы получить стипендию на обучение в колледже? - спросил он.
- Я не… не знаю. Не знаю, сэр. - Впервые в моем присутствии прозвучало слово "стипендия", отчего меня пробила дрожь.
- У твоих родителей хватит денег, чтобы послать тебя в колледж?
- Нет, сэр. - Отец вкалывал как проклятый, чтобы удержать нашу семью в рамках среднего класса, но позиции слабели с каждым днем. - А разве армия не платила за ваше обучение в колледже, сэр?
Он проигнорировал мои слова.
- У тебя наверняка имеются другие способности. Небось мечтаешь податься в торговлю или заняться компьютерами? Есть техническая жилка? Сейчас механики хорошо получают, только подучись.
- Я… я не знаю, - пытался я выдавить улыбку. - Наверное, могу и в механики, но… я правда не знаю. Может, прежде посмотреть мир. Путешествовать. Вместе с армией. Я хотел бы записаться в армию.
"Сейчас ты обрадуешься", - подумал я. Уже несколько минут, покинув аудиторию, я ничего так не хотел, как польстить этому человеку, удивительному воину с благородным увечьем, полученным в самом пекле боя.
Ответа пришлось ждать несколько секунд. За это время я успел перебрать все возможные мотивы, по которым мне могут отказать. Меня охватил страх, желудок скрутило жгутом, и его содержимое ощутимо поднялось к горлу, угрожая вот-вот хлынуть изо рта. Я подавил рвотный позыв, твердо решив избавить мужественного офицера от полупереваренной школьной лазаньи.
Наконец лейтенант Медейрос покачал головой, чуть заметно двинув уголками рта, словно там сформировался - и сразу исчез - мой приговор.
- Возьми эти бумаги домой и поговори с родителями, - вздохнул он, единственной рукой пододвинув ко мне ворох листков. - А солдат из тебя получится, как из других, - не хуже и не лучше.
Теперь я понимаю, что лейтенант Медейрос пытался меня отговорить. Попытка получилась довольно бездарной, но он наверняка годами безуспешно отговаривал пацанов от записи в вооруженные силы, а ведь даже самое ничтожное напряжение после многократного повторения становится форменной каторгой. Но тогда я в упор не замечал намеков, ни туманных, ни прозрачных, ослепленный белой формой, начищенными пуговицами, безукоризненными лацканами и сверкающими знаками отличия.
Я записался в армию из-за военной формы. Не я первый, не я последний.
Через три года, когда почетный тур по выполнению долга перед родиной подошел к концу, я снова выбрал профессию с не совсем чистыми намерениями и вновь позволил запудрить себе мозги полагающимся снаряжением. Камуфляж, ножи, газ, оружие - особые инструменты парней, принудительно возвращающих биокредиты, и после двух лет армейской хандры я рвался применить свои силы на полях сражений американского медицинского сообщества. Не случайно сейчас я использую все это для самообороны, скрываясь от бывших работодателей. Война не закончилась, сменился театр военных действий.