Он уже повернул было домой, как вдруг услышал в ближних кустах треск сучьев и чей-то тяжелый вздох. От страха у мальчика мурашки поползли по спине. Он замер и прислушался. Было тихо. Только жалобно посвистывали дрозды. Но, видно, и Красуля что-то почувствовала: перестала щипать траву, подняла голову. Костя выждал с минуту, стараясь проникнуть взглядом в темно-зеленую чащу. Наконец решился и медленно направился к зарослям. Раздвинул кусты и…
- Так это же конь, Красуля! Живой конь! - радостно закричал он.
В кустах лежал небольшой буланый конь. На передней правой ноге у него была рваная рана. Рана успела загноиться, и над ней кружили мухи. Конь смотрел большими черными глазами на мальчика, и взгляд его просил о помощи.
- Ах ты, бедняга! - Костя протиснулся поближе, достал из сумки горбушку хлеба, протянул ему на ладони. Конь дрожащими губами взял угощение, съел и снова уткнулся мордой в ладонь мальчика.
У коня была аккуратно подстриженная грива, короткий хвост. По всему видно, что недавно за ним ухаживали заботливые руки.
- Как тебя зовут? Может, Рыжий? - разговаривал с конем Костя, отгоняя от него назойливых мух и оводов.
Рыжий наклонял голову, шевелил ушами.
Вокруг коня трава и ветки были объедены. Костя нарвал и принес ему травы, отломил несколько березовых веток и положил их сбоку, про запас. Немного поколебавшись, мальчик снял с себя рубашку, разорвал на длинные полосы и туго перевязал рану на ноге Рыжего, а натертую спину облепил ольховыми листьями.
Вечером Костя сказал матери:
- Не сердитесь, мама. Рубашка пошла на бинты для друга.
И больше не добавил ни слова.
Какой мальчишка, тем более сельский, не мечтает о собственном коне! Мечтал об этом и Костя. И вот теперь у него конь! Выходить бы его!
Каждый день гонял Костя Красулю на болото - навещал своего подопечного и лечил его. Он смазывал рану Рыжего густой, черной мазью, которую нашел в заводской конюшне. Мазь была противная, резко пахла дегтем, зато рана хорошо затягивалась. Скоро Рыжий поправился, поднялся на ноги, и счастливый Костя привел его домой.
Толик и Валя были в восторге. Они по пятам ходили за старшим братом, заглядывали ему в глаза и с надеждой спрашивали:
- А покататься дашь?
Доволен был и отец.
- Вот это хозяйская находка! - сказал он.
Места для Рыжего искать не пришлось - пустовала целая заводская конюшня. Гнедого кузнец давно уже отдал проходившим мимо красноармейцам, среди которых были раненые. Запряг его без колебаний.
- Берите, раз надо… Сам воевал, знаю.
- Что ты, отец? - качала головой Алена Максимовна. - Вернется директор, отвечать будешь.
- Ничего, товарищи мне расписочку напишут.
И когда уехали бойцы, кузнец спрятал под балку сложенный пополам лист из тетради в клеточку - документ о сдаче воинской части заводского коня по кличке Гнедой.
"Освободители"
В тот день Алена Максимовна с утра полола в огороде свеклу. Прибежала Валя, сказала:
- А Костя уже корову в поле погнал!
- Жарко же! - удивилась жена кузнеца. - Пусть бы еще часок в хлеву постояла.
- Я ему говорила. А он взял кнут, пилку-ножовку и погнал.
- Ножовку-то зачем?
- У него узнаешь. Говорит: языки подрезать тем, кто много спрашивает.
- Ну, доберется до него отец!..
Алена Максимовна поправила сбившуюся на глаза косынку, опять взялась за тяпку и тут увидела на дороге женщин с котомками в руках. И Валя их увидела.
- Смотри, мама, снова беженки. У одной ребенок…
Усадьбы Будников и тетки Мальвины были единственным жилым подворьем на территории лесозавода. Поэтому те, кому случалось проезжать мимо, кто хотел расспросить о дороге или просто напиться холодной колодезной воды, - все сворачивали к хате Будников. Хозяева привыкли к этому, охотно откликались на людские просьбы и двор свой всегда держали открытым.
- Ох и мучается народ! - горестно вздохнула Алена Максимовна. - Пошли, Валя, молока дадим людям.
Мать с дочерью не сделали и десяти шагов, как послышался оглушительный треск. Беженки бросились с дороги к дому.
Из-за поворота выскочили мотоциклы с солдатами в шлемах и в желто-зеленых комбинезонах. Возле усадьбы Будников отряд остановился.
- Ой, мамочка, немцы!.. - испуганно прошептала Валя.
- Они, детка! Молчи… - Мать прижала Валю к себе.
Один мотоцикл, отделившись от группы, мелькнул между деревьями и выскочил прямо к крыльцу. Мотор смолк.
Солдат настороженно осматривал двор.
- Кто ест хозяйн? - наконец отрывисто спросил он.
- Хозяин на заводе, в кузне, - ответила Алена Максимовна и крепче прижала дочь. Девочка с ужасом смотрела на живого фашиста.
- Кто ест они? - немец кивнул в сторону беженок, которые, сбившись в кучку, стояли у крыльца.
- Пришлые. От войны убегают.
Солдат в упор рассматривал худых, усталых женщин, их запылившуюся одежду, стоптанные, разбитые башмаки.
- Гут, - удовлетворенно бросил он. И резко, будто прозвучала автоматная очередь, спросил: - Руссише зольдат ест?
- Какие солдаты? - удивилась Алена Максимовна. - Одни мы.
- Юдэ, комиссары, большевики ест? - последовал вопрос.
- Откуда? Наша семья живет здесь, да еще одна женщина. Вон ее хата. - Жена кузнеца указала на дом Мальвины.
Немец еще раз окинул усадьбу колючим взглядом. Потом мотоцикл развернулся на дорожке и выехал со двора. Фашист подъехал к своим и что-то сказал им. Коротко посовещавшись, мотоциклисты умчались дальше.
Алена Максимовна взглянула на женщин и, словно старым знакомым, сказала:
- Напугались, милые? Такая напасть…
- Мы то ладно, - вздохнула та, что была с ребенком. - Дитя вот никак в себя не придет.
- Ничего! Не век же они у нас будут. Надо как-то пережить лихое время. Валюта, принеси молока.
Валя убежала в хату и вернулась оттуда с большой глиняной крынкой и кружкой в руках. Она налила молока, подала малышке и участливо смотрела, как та пьет, вцепившись в кружку дрожащими ручонками.
Попили молока и женщины, передавая кружку одна другой. Они уже прощались с гостеприимной хозяйкой, когда к ним подошел кузнец.
- Ну, добрело лихо и до нашего тиха, - сокрушенно покачал головой Николай Романович.
Будто в подтверждение его слов на дороге показался конный отряд фашистов.
Первым во двор въехал толстый офицер. Он осадил белого жеребца в полуметре от Вали, так, что морда коня нависла прямо над ее головой, - и ткнул резиновой плеткой в пустую крынку в руках девочки.
- Мильх!
Валя испуганно молчала.
- Млека!
- Нет молока, - развела руками жена кузнеца, выступая вперед и загораживая собою дочь. - Своя семья немалая, да вот людей напоили…
Офицер повернулся к солдатам и что-то приказал им. Те спрыгнули с коней, бросились кто в хату, кто в погреб, кто под навес. Тотчас из-под навеса, суматошно хлопая крыльями, начали вылетать куры. Прямо под копыта коней выскочил большой рыжий петух. Один солдат снял с плеча винтовку. Раздался выстрел. Раненый петух упал, потом вскочил и бросился обратно под навес. Незадачливый стрелок, подогреваемый насмешками остальных солдат, ринулся за ним.
Этот спокойный наглый грабеж казался настолько невероятным, что в первые мгновения и Николай Романович, и его жена, и женщины застыли как в столбняке: да возможно ли все это?..
Немцы деловито тащили из хаты, из погреба картошку, яйца, сало. Вскоре во дворе запылали небольшие костры, зашипели, запрыгали на сковородах кусочки сала, зафырчала яичница. Солдаты открывали ножами жестяные банки с консервами, отстегивали от ремней алюминиевые баклажки в зеленых чехлах. Они расселись прямо на траве, а офицеру и его помощникам с нашивками на рукавах вынесли из хаты стол и скамейку.
Женщины хотели незаметно уйти, уже сделали несколько шагов к калитке, но долговязый часовой вернул их грозным окриком: "Цурюк!"
Офицер, покончив с едой, сказал:
- Я сделайт фото, как ми ест вас освобождайт и как ви радостно встречайт армия фюрера. На дорога!
Беженок, Николая Романовича, Алену Максимовну и Валю выгнали на дорогу, подталкивая прикладами автоматов, поставили в ряд. Толстый офицер вертелся перед ними на коне, недовольно морщился:
- Ви плехо радовайсь! На ваш лицо мале счастья!
Не слезая с лошади, он начал наводить фотоаппарат. Девочка на руках у беженки вдруг заплакала.
- Не плакайт! - закричал офицер и подскочил к женщине. - Ви сривайт фото!
- Пан офицер, - взмолилась женщина, - дитя больное.
- О, доннерветгер! - выругался толстяк и, ударив женщину плетью по плечу, развернул коня и поскакал прочь. За ним последовали остальные немцы.
- Вот и познакомились с "освободителями"… Чтоб их, гадов, земля поглотила! - Кузнец еле сдерживал себя, сжав кулаки.
Внезапно в той стороне, куда ускакал отряд, послышался выстрел, другой, началась беспорядочная стрельба.
- Батюшки! - всплеснула руками Алена Максимовна. - Убивают кого-то…
- Э-э, нет, - возразил кузнец. - Похоже, им самим горящей головешкой в морду ткнули. - И добавил: - Однако с дороги нам лучше убраться.
Подавленные происшедшим, они вошли во двор и тут увидели Красулю. Корова ходила за плетнем между деревьев.
- А где же Кастусь? - забеспокоился Николай Романович. - Куда он мог пропасть?
- Неужто под перестрелку угодил? - Алена Максимовна побледнела.
- Нет, мама! Красуля пришла, когда нас на дорогу гнали, - сказала Валя. - Я слышала, как она мычала:
- Верно, дочка, и я слышал, - подтвердил кузнец. И задумался…
Беженки подождали еще немного - стрельба не возобновилась, и женщины, попрощавшись, ушли.
…Костя вернулся лишь к вечеру. На тревожные расспросы матери ответил коротко:
- Красулю искал.
Мальчик не стал оправдываться, молча выслушал упреки Алены Максимовны и сестер.
- Хорошенько отругайте его, мама! - суетился возле них Толик. - Еще и хворостиной погрейте, как меня, когда я гусей потерял. Так то гуси были, а не корова.
Отец курил, внимательно смотрел на старшего сына, не произнося ни слова. И только когда все улеглись спать, вызвал Костю во двор, сказал тихо:
- Пошли, посидим на бревнах, поговорим.
- Хорошо, папа. Я и сам понимаю: виноват.
- Ты винить себя не спеши, - прервал сына Николай Романович, усаживаясь поудобнее. Он поплевал на окурок, бросил его на землю и старательно растер каблуком. - Рассказывай все, как было, ничего не скрывай. - В голосе отца были спокойствие и непреклонность.
- Да что рассказывать, папа? - попытался увильнуть от разговора мальчик.
- Не хочешь? Ладно… - Кузнец помолчал. - Тогда отвечай на вопросы. Зачем сегодня раньше времени корову пригнал? Зачем тебе ножовка понадобилась?
Костя молчал.
- Я жду, - уже мягче сказал отец. - Где ты был, когда немцы приезжали?
- Следил за ними с сосны из леса.
- А потом бегал туда, где перестрелка была?
- Какая там перестрелка! - Широкие Костины брови насупились. - Просто один человек пальнул в гадов пару раз из самозарядки. Они пососкакивали с коней, залегли и палили почем зря в лес. Только какой толк в деревья стрелять? А офицера не воскресишь.
Отец достал кисет и свернул новую цигарку. Руки его заметно дрожали. Покурил в молчании, потом вдруг спросил:
- Куда спрятал винтовку?
Костя понял: отец обо всем догадался.
- Под большое вывороченное дерево, в ельнике…
- Сейчас пойдем, отдашь ее мне, - строго приказал отец. - И помни: если еще раз повторится такое…
- Папа! - перебил Костя. - Они же фашисты! Враги! Вон наш дом разграбили… Женщину - плеткой. Беженцев на дорогах расстреливают. Я…
- Ладно! - перебил Николай Романович. - А ножовку зачем брал?
- В старой ольхе дупло расширить, - признался Костя. - Десятизарядка туда не помещалась. Хотелось, чтобы она под руками была.
Кузнец встал с бревна, обнял сына за плечи, сказал:
- И все-таки пойми, Кастусь: война - это не игра. Дорого могли обойтись твои выстрелы. Попался бы им в руки, никого бы нас уже в живых не было…
Костя вздохнул. Хотя отец и простил, но с винтовкой - новенькой десятизарядкой с блестящим вороненым стволом и лакированным из карельской березы-чечетки прикладом - придется расстаться.
Подполье начинает действовать
Рыжий щипал траву у изгороди, обмахивался хвостом, спугивая надоедливых оводов, и косил большим синевато-черным глазом на Костю.
- Покатай на Рыжем! Ну, Кастусек, миленький! - просили наперебой Толик и Валя.
- Не канючьте! Ему отдых нужен. Лучше за травой сходите.
- Я сегодня овса надергал в ноле и дал ему, - похвастался Толик.
- А я клеверку нарвала, и Рыжий все съел, - сказала Валя.
- Вот и молодцы. От имени Рыжего разрешите сказать вам сердечное "и-го-го!". Что по-нашему означает: "Спасибо за еду тую, прошу принести другую!"
- А кататься когда? - не унимались брат и сестра.
"Похоже, не обойтись мне без их помощи, - подумал Костя. - Не бросать же Красулю в бору одну!"
- Лучше помогите мне, - и Костя строго посмотрел на брата и сестру. - Только, чур, чтобы никто в доме не знал! Завтра, когда я после обеда выгоню корову, подмените меня. Будете пасти Красулю, к вечеру я за вами приду. И уж тогда точно покатаетесь на Рыжем!
Хорошо, что Толик и Валя не стали его ни о чем расспрашивать. У Кости, правда, имелось для них наготове немало отговорок. Но сейчас отшучиваться не хотелось - слишком серьезное дело предстояло завтра, и без маленьких помощников пришлось бы Косте туго.
Дело в том, что мальчик встретил в лесу своего случайного знакомого лейтенанта Уколова. Теперь лейтенант возглавлял небольшой отряд, который состоял из красноармейцев, оказавшихся во вражеском тылу. Действовал отряд в лесах, на дорогах, соединяющих окрестности деревни. Но местность лейтенант Уколов и его боевые товарищи не знали. Отряду нужен был разведчик, житель здешних мест. Им и стал Костя. Держалось это в тайне от всех. Таков был приказ лейтенанта.
Завтра мальчику предстояло вывести отряд Уколова на дорогу, которая соединяла Рысевщину с соседним районом.
У отца были гости: директор школы, врач Ольга Васильевна, Лещанин, дядя Макар и Антонина Михайловна Соколова, или тетя Тоня, которая теперь жила у Будников вместе с сыном Валериком. Костя хорошо знал всех, кроме дяди Макара. Говорили, появился он в Телякове в первые дни войны. Часто заглядывал дядя Макар к отцу. В такие часы не было слышно в кузнице стука молота о наковальню. Мужчины тихо разговаривали.
Обычно, когда в их доме собирались эти люди, отец говорил Косте: "Иди, сынок, погуляй по двору. Если кто чужой будет идти, предупредишь". Костя догадывался, какое общее дело объединяло гостей кузнеца. "Эх, папа, папа, - думал он в такие минуты, - и чего вы таитесь от меня? Военные люди доверяют, а вы - нет", и утешал себя: "Хотя, если бы не доверяли, то не просили бы покараулить…"
Костя подошел к хате, уселся на завалинке под окном.
Высоко в небе плыли редкие облака. Замерла, застыла в полуденном зное высокая береза у дороги. Завод, непривычно молчаливый, тоже застыл, будто затаился. Одни неутомимые ласточки черными зигзагами чертили синеву.
До Костиного слуха донесся низкий голос дяди Макара:
- …Первое. Приказ немцев об уборке колхозного урожая надо выполнить. Но по-своему. Фашисты хотят вывезти хлеб в Германию. Поэтому задача будет такая: часть урожая пусть колхозники в свои хлева свозят, а остатки - в колхозный амбар. Тогда с ним и порешим. Второе. Считаю, что с бойцами группы Уколова, которые действуют на шоссе Минск - Слуцк и базируются где-то в наших лесах, должна быть налажена связь.
- Они очень осторожны и не каждому доверяются, - послышался голос Лещанина.
- И правильно делают, - ответил дядя Макар. - Однако видели же с ними местного подростка лет четырнадцати! Значит, держат связь с населением. Вероятно, это кто-то из твоих учеников, директор?
- Очень может быть, - засмеялись в ответ. - Есть отчаянные мальчишки.
- Уколовцев узденская жандармерия ищет. Дали они жару немцам возле Долгинова.
"То ли еще будет! - подумал Костя. - Завтра я покажу лейтенанту лесные тропки до Валерьян".
- Связь с красноармейской группой, действующей в лесах, - задача важная, но не главная, - вступила в разговор Антонина Михайловна. - Нам необходимо связаться с товарищами в Минске. Там наверняка создано сильное партийное подполье. Прошу в Минск послать меня. Там много знакомых. Есть надежные адреса. А со мной отправится… Ну, хотя бы Маня, Мария Будник.
- Почему именно она? - удивился дядя Макар.
- Потому, товарищ Бэнок, что это не так бросится в глаза: две женщины идут в город менять продукты на одежду.
"Дядя Макар разве Бэнок? У него же другая фамилия… - удивился Костя. - Ой, что же это я! - спохватился он. - Меня охранять попросили, а я уселся и подслушиваю".
Он поднялся с завалинки и отошел к кустам у забора.
В бывшем имении
Костя сидел на крыльце и перочинным ножом вырезал из сосновой коры лодку для Линочки и Валерика.
Неделю назад матери малышей ушли в Минск и не возвращались. Костя жалел детишек и занимался с ними теперь больше обычного. То им деда-лесовика из еловых шишек смастерит, то качели на березе приладит. И на Рыжем ребят катал, баловал их ежевикой, собранной в лесу.
В ожидании дочери Алена Максимовна совсем извелась, а Николай Романович стал еще более молчаливым, непрерывно курил свой самосад.
Маня и Антонина Михайловна вернулись на исходе десятого дня. Весь вечер горела коптилка в хате кузнеца: Маня рассказывала о том, что видела в Минске. Она сидела у окна, занавешенного старым одеяльцем, и говорила, говорила:
- Город не узнать: все сожжено, разгромлено. Всюду немцы - пешие, на мотоциклах. На перекрестках танки. На площади Свободы пятеро повешенных. Почернели уже, а их не снимают. На груди у каждого фанерка, написано: "Помогал партизанам". Страшно!.. Нас, когда туда шли, раз шесть останавливали. Аусвайс требовали, на русские паспорта и не смотрят. Пришлось откупаться то яйцами, то салом, - сестра перевела дух. - Тоня меня на Грушевскую отвела к родственникам, а сама куда-то на Товарную отправилась, к знакомым железнодорожникам. Насмотрелись мы ужасов!
- А ты думаешь, тут спокойнее? - покачала головой Алена Максимовна. - Из райбольницы вывезли раненых красноармейцев и тяжело больных в карьер возле дороги на Кухтенскую МТС и всех в упор из пистолетов… Лещанин в Узду ездил, говорил, возле клуба двое повешенных. И тоже снимать не дают, изверги.
- Зверствуют, - хмуро вставил кузнец. - Ничего, придет время - за все ответят.
- Теперь надо их бить! Теперь! - вдруг вскочил со скамейки Костя. - Самим, а не ждать, пока кто-то другой! Как Павка Корчагин! Как Анка-пулеметчица!
- Всему свой час, сын, - серьезно сказал Николай Романович. - Потерпи. Поддадим и мы немцам жару.