Он повел ногами, стирая с камней ил, взбил неприятную муть. Перебарывая отвращение, вылавливал и выбрасывал на берег мусор. Муть быстро осела, образовался клочок моря совершенно чистый - плавай, ищи пропитание, но рыбки не оценили Максимовой работы, держались на грязном.
"Дуры набитые", - подумал Максим.
Рыбешки не обратили внимания на его слова - кучей спешили к каждому окурку, к каждому огрызку, бросались врассыпную и вновь собирались вместе…
- Максим, я же сказала - не спеши, - полусонно протянула Ира.
Он повернулся к берегу, вскинул руки, будто в них был автомат.
- Ду-ду… ду… ду-ду-ду…
Короткие очереди полоснули по берегу.
- Тьюф, тьюф… Вжью!
Эти пули заставляли врагов прижиматься к земле, визжали, рикошетом отлетая от камней…
- Ду-ду-ду!
Максим выбежал на берег, лег на камни, высматривая врагов, чтобы попусту не тратить драгоценные патроны…
Опасность миновала - враг бежал. Максим приподнялся, сел. Рука нащупала круглый плоский голыш. Еще миг - и голыш полетел в воду по крутой дуге. Дуга следующего была ниже, третьего еще ниже. Четвертый голыш заскакал по воде.
- Максим, - рассудительно заговорила Лена, - а если попадешь в кого-нибудь?
Он отошел в сторонку, выбрал камень, похожий на пестик, и другой, большой, гладкий. Раскалывал серые, черные, белые, коричневые, пестрые, в крапинку, и полосатые камешки, разглядывал изломы.
- Максим, отлетит осколок, глаз поранит, - с укором произнесла Ира. - Иди полежи возле нас, скоро купаться пойдем.
Это "скоро" растянулось настолько, что у Максима от лежания все мышцы затекли - он вертелся и вздыхал. И девушки вздыхали: вот, мол, неугомонный. Наконец они поднялись, пошли к воде. Осторожно и зябко входили в море, будто оно северное какое-нибудь. Максим сделал шаг-другой и бросился в воду.
Максим плавал, окуная лицо в воду, смело брал медуз в руки, а девушки, натыкаясь на круглые водянистые тела, взвизгивали, будто обжигались. Не успел наплаваться, как девушки выгнали из воды.
Они разлеглись загорать, а он кружил поодаль, оглядывая камни, выискивая замысловатые, необычные, и нашел небольшой голыш с дыркой. Посмотрел на солнце - сквозная!
Девушки заинтересовались.
- Так это "куриный бог"! - воскликнула Ира.
- Почему? - спросил Максим.
- Кто его знает, - пожала Ира плечами. - Говорят, на счастье попадается. Мне ни разу не удалось найти. Ты везучий, береги его.
Максим протянул "куриного бога" Ире.
- Спасибо, ты великодушный мужчина.
А "великодушный мужчина" очень быстро набрал пяток "куриных богов". И потерял интерес к ним: сами в руки лезут, что за поиск!
Максима влекло подальше от моря, за серую россыпь камней, где рыжая глина перемежалась с зеленой, обожженной солнцем травой. Да куда там! Девушки говорили, дремали, оглядывали купальные костюмы и халатики соседок, но умудрялись одновременно следить и за Максимом. Они словно нарочно не позволяли ему делать то, что он хочет, и заставляли делать то, что он не хочет. Когда, разомлевший от жары, он задремывал, они расталкивали его и заставляли лезть в ставшее отчего-то прохладным море. Когда он привыкал к воде, с удовольствием плескался в ней, они вытаскивали его на берег. Когда он удалялся на десяток метров, они приказывали вернуться и лечь.
- Откуда у него энергия берется! - восхищалась Лена.
А Максим никак не мог приладиться к той ленивой и, на его взгляд, бестолковой трате времени, которая нравилась девушкам. Он не только перестал понимать их, он перестал слышать то, что они говорят. И они сердились, кричали, клялись никогда больше не брать его с собой.
Мирно и ладно все было лишь два раза: когда девчонки угощали его мороженым и когда решили закусить пирожками и яблоками, принесенными из дому.
Подзаправились и опять началось: Максим, не уходи! Максим, не лезь! Максим, вернись! Максим, сиди! Максим, лежи! Будто вместо одной взрослой тети появились у него две, совсем молодые, нудные, привязчивые.
Устал Максим от неутомимого внимания Иры и Лены и обрадовался, когда пришла пора возвращаться домой.
Катер был переполнен отяжелевшими от еды, от лежания на солнце пассажирами. Они скучно дремали на скамейках и даже стоя. В движении катера не было утренней свежести и бодрости - он грузно полз по теплой воде. Жаркий берег медленно отдалялся, медленно терял курортный вид и становился тем суровым и обожженным в огне клочком земли, на котором кипела знаменитая битва.
Максим с сожалением думал о том, что в этот день не было на море Юры Козырькова и его товарищей-солдат. Им хорошо было бы тут, на берегу: и покупаться, и обойти пустырь, посмотреть, что там.
На городском причале Ира взяла его за руку, словно угадала тайный замысел: "нечаянно" потеряться и оказаться в части.
- Не обижайся, но я обязана доставить тебя к твоей тетечке в целости и сохранности, доложить, что ты не утоп, не убег!
Максим удрал бы, да вспомнил, что тетя исплачется. Вспомнил и покорно пошел с Ирой.
Наверно, для первого раза моря было многовато, наверно, и перегрелся Максим. Дома его стало познабливать, клонить в сон. Неохотно пообедал и, когда тетя велела поспать, немедля лег в постель. Даже против того, чтобы она поверх простыни прикрыла его и байковым одеялом, не возражал. Свернулся клубочком, спрятался - один нос торчит. Угрелся, стал засыпать, но мешал сильный грохот. Противник вел беглый огонь и наступал, нахально наступал - с черными знаменами и оркестром. Максим почему-то лежал в окопчике, закутанный в шинель, будто спрятался. Не мог он прятаться, его кто-то спрятал… А он нужен. Вот подскакал и осадил вороного коня всадник в серой папахе. "Кто тут верный друг? Покажите мне верного друга!" Максим узнал в солдате Юру, силился отозваться, но голоса не было, силился встать, но не мог - ноги как ватные. Всадник же почему-то женским голосом крикнул: "Слышь ты, кому говорю!" Максим с тоской подумал: "Тоже насмешничает".
И проснулся. Грохот доносился с улицы: кто-то запустил на полную мощность музыку. Тетя Катя была на балконе и кричала:
- Ирина, слышь, прекрати! - она оглянулась. - Вон и ребенка разбудила!
Музыка оборвалась.
- Этот ребенок, небось, сам о магнитофоне мечтает… Это же, Екатерина Павловна, модерновая музыка, класс! - сказала Ира.
- Ничего, без нее спокойнее! - удовлетворенно заметила тетя и вошла в комнату. - Поспи еще!
Откинув одеяло, Максим опустил ноги на пол, постучал пятками.
- А дядя где?
- Где он может быть - твой дядя? В часть пошел.
- Вот и мне надо.
- Полковник Велих все глаза проглядел, тебя выглядывая.
Максим пропустил подковырку мимо ушей и продолжал деловито одеваться.
- Дядю подождал бы. Он проводил бы тебя. А то все по заборам лазаешь. Подождал бы, а?
Уверенность и деловитость Максима лишали уверенности тетю - она как бы признавала если не полную, то почти полную независимость его.
- Был бы ты племянницей, - услыхал Максим в дверях.
- Еще чего! - крикнул он уже с лестницы.
Мчался как на крыльях. Он был в том состоянии душевного подъема, в котором трудное кажется простым, в котором решаешься на то, на что не решился бы в другое время. Достигнув ограды, Максим пробежал вдоль нее и смело шагнул в проходную мимо сержанта-дежурного.
- Эй, хлопец, задержись-ка! - окликнул сержант.
- Я к полковнику Велиху! - лихо бросил Максим.
- Ну! - изумился сержант, не поймешь: всерьез или притворно, с насмешкой.
- Правда… Он приглашал, - уже с некоторой растерянностью сказал Максим.
- Меня он не предупреждал. Сейчас узнаем.
Сержант подошел к телефону, позвонил кому-то, не спеша растолковал, что один паренек просится к полковнику Велиху, по личному приглашению явился. Потом, наверно, ждал ответа: молча глядел в трубку.
- Есть, - сержант повернулся к Максиму, окинул его взглядом с ног до головы. - Ты, что ли, Максим Синев?.. Приказано пропустить.
Сержант козырнул.
10
Не только Юре казалось, что каждое новое утро начинается торопливее, чем предыдущее, что каждый новый подъем слишком уж напряжен по сравнению с тем, что был накануне. Зачем? Кому нужна эта спешка? Юра думал так, но вслух этих вопросов не произнес: он и так часто попадался на глаза командиру отделения. Да, видно, недоуменные: "зачем? почему? кому нужна эта спешка?" носились в воздухе. Скоро они прозвучали.
Сержант поторапливал ребят:
- Скоренько! Скоренько!
Рослый, прямой, внушительный, он широко шагал вдоль ряда коек, и странно было, что именно он вел себя нетерпеливее всех в отделении:
- Скоренько… Время уходит!.. Скоренько!
Ребята старались, но все-таки их умение еще не соответствовало заданному темпу. Они терялись, суетились. Между койками - толкотня. Солдаты мешали друг другу, кто-то чертыхался, кто-то зло одергивал соседа, кто-то просил посторониться.
- И зачем это? - в сердцах бросил Костя Журихин.
Сержант не обратил внимания на вопрос, а Прохор Бембин насмешливо спросил:
- Почему? - даже успел указательный палец поднять.
И Жора Белей тут же пробасил:
- Кому нужна эта спешка?
Сержант и теперь смолчал, точно не при нем был разговор.
Юра рассмеялся бы - совпадение того, что он подумал, с тем, что наговорили ребята, было комическим. Но Юре было не до смеха. Обуваясь, он почувствовал: левый сапог сидит на ноге плохо, в одном месте жмет стопу, в другом - слишком свободен. "Портянка неровно легла", - бессильно подумал Юра - на то, чтобы перемотать портянку, ни секунды не оставалось, к тому же еще неизвестно, лучше ли намотаешь ее в такой запарке? Скорее - хуже.
А командир отделения уже приказал выходить строиться.
"Обомнется", - сам не веря в это, думал Юра.
Мягко припадая на левую ногу, щадя ее, потрусил к выходу. В строй стал не последним - и то неплохо. Ожидающе глядя на сержанта, он двигал ногой в сапоге, постукивал каблуком об асфальт, выворачивая ступню, аж суставу больно становилось - хотел, чтоб "обмялось". Но хлопчатобумажная портянка была как железная - не обминалась.
После того как отделение выстроилось перед ним, сержант Ромкин доказал, что все видит и слышит:
- Значит, зачем, и почему, и кому это нужно? Почему быстро собираемся, а не шаляй-валяй?.. Неужели не поняли, куда вы собираетесь? Не сообразили, куда спешите после подъема? Куда мы спешим, рядовой Сусян?
- На зарядку.
- Так куда мы спешим, рядовой Журихин?
- Сусян правильно ответил - на зарядку!
- Я не спрашиваю, как ответил рядовой Сусян. Я спрашиваю вас, куда мы спешим?
- Не знаю, товарищ сержант.
- Знаете, не можете не знать. На службу спешим, выполнять свои прямые солдатские обязанности. Верно?
- Верно! - удивленно подтвердил Костя.
- А служба, она всяко может обернуться, - продолжал сержант. - Мы думаем, что поднимаемся на повседневную зарядку, а в это время передается приказ: по тревоге выйти в заданный район и приступить к выполнению боевой задачи.
- Ясно, - за всех ответил Прохор. - Только вот непонятно - почему именно столько, а не больше времени на подъем? Чуть бы прибавить…
- Торгуетесь, рядовой Бембин. А противник торговаться не станет, спасибо скажет за нашу неразворотливость!.. Время на подготовку к действию дает вам не командир отделения, не комдив и даже не министр обороны, а вероятный противник! Чем он быстрей, наш вероятный противник, тем быстрей должны быть мы!.. Теперь ясно?
- Ясно!.. Ясно!.. - нестройно ответили ребята.
- Отставить! Ясно?
- Ясно! - в один голос отозвалось отделение.
Сержант повеселел:
- Теперь о сегодняшней зарядке. Будем бегать. Тренировочный кросс по расположению части. Для чего, говорите?
Никто ничего не говорил, но сержант Ромкин правильно угадал вопрос, который был у всех на языке.
- Предстоит кросс на приз имени Героя Советского Союза Владимира Морозова. Сразу после присяги. Времени вроде много впереди, а на деле - мало. Если теперь же начнем готовиться, то едва-едва успеем.
- А разве всем надо? Не все же пойдут на кросс? - с надеждой поинтересовался Жора Белей.
- Я считаю, что наше отделение должно полностью попасть.
- Ну, а если кто не попадет? Ну, допустим, кто-то не попадет? Может же такое случиться? Может же, товарищ сержант? - напирал Прохор Бембин.
Сержант задумался:
- Не должно бы… Но может.
Ребята выжидающе молчали - понимали, что сержант не все сказал. Он и вправду заговорил снова:
- И тому, кто не попадет, наши тренировки на пользу пойдут - здоровее станет! Так?
- Так, товарищ сержант, - мгновенно отозвался Костя Журихин. - Но не все мы чемпионы-марафонцы и прочие спринтеры..
- Понял вас… Не все. А никто и не требует, чтобы вы олимпийские рекорды ставили. Победитель будет один, а бороться должны все! Все!.. Напра…
Сержант не успел произнести "во" - Прохор Бембин помешал:
- Товарищ сержант, а какой будет трасса, где она прейдет?
Вопрос был дельным, сержант разрешил стоять вольно и объяснил:
- Соревнование будет проводиться за пределами расположения части - в роще, что за дорогой. Когда ехали сюда после бани, должны были заметить. Трасса ровная, без больших подъемов и спусков. Грунт - асфальт на шоссе и утоптанная земля на тропинках в роще. Условия тренировки, в общем-то, совпадают с соревновательными. Напра-во!.. Шагом… марш!
Сержант легко обошел отделение и побежал впереди, побежал легко и ровно, словно был в трусах и тапочках, а не в брюках и сапогах.
Веселый разговор перед тренировкой и какой-то летящий, широкий и свободный бег сержанта будто зарядили отделение. Но Юре было не по себе. Он начал скованно, ноги ставил косо, мышцы скоро загрубели. Дыхание стало судорожным. Было жалко себя и было стыдно за себя. Казалось, что впереди целый день такого тяжкого движения, которого тебе ни за что не выдержать. А не в твоей власти прекратить это движение. Свесив голову, Юра продолжал "бежать" - падал на заплетающиеся ноги и едва успевал убирать их из-под себя. Ступня в левом сапоге горела, точно под портянкой тлел уголек.
Сержант сделал шаг в сторону и пропустил ребят мимо себя. Какое-то время он бежал замыкающим: сквозь топот сапог по сухому грунту, сквозь звон и буханье в ушах, сквозь жалкий свист собственного дыхания Юра слышал раскованное дыхание и невесомый и четкий бег сержанта.
Затем сержант стал подтягиваться - с каждым шагом все ближе и ближе. Юра насторожился - за ним наблюдает сержант! Никогда прежде Юра так не переламывал себя: все, что было в нем, - волю, терпение, самолюбие, - собрал. Одно необходимо - бежать не хромая. Не жалея себя. Не обращая внимания на боль в ноге. В глазах потемнело, Юре почудилось на миг, что он не бежит, а летит и почему-то воздух под левой ногой крепок и остер, как стальное лезвие.
Сержант держался в шаге за спиной. Юра старался, старался, не веря себе - не думал, что может этак стараться!
Неужели сержант обманулся? Должно быть, ведь перегнал! Теперь он был впереди - тоже в одном шаге. Может, секунду, может, целую вечность сержант бежал впереди, и Юра не сомневался: следит!
Не уследишь! Выдержу! Пусть потом нога отвалится, но сейчас не поддамся!.. Кто-то, упорный, кричал в нем сквозь темноту в глазах, сквозь буханье в голове, сквозь обжигающую боль.
Сержант снова сделал шаг в сторону, бежал рядом, косился и вдруг приказал:
- Шагом - марш!
В первый момент не поверилось, что можно не бежать. Однако ноги сами перешли на шаг. В первый момент не стало лучше - быстрый шаг был не менее труден, чем бег.
- Реже! - крикнул сержант.
Грузный и почти обессилевший, плелся Юра, и шедший последним Прохор Бембин наступал на пятки, подтрунивал:
- Без каблуков останешься - не жалуйся! Я готовлюсь к кроссу, и мою прыть все поймут!
- На месте!
Юра ждал следующую команду и упрямо имитировал ровный бег на месте. Выходило что-то кривое: одна нога грузно падала на землю, другая ставилась осторожно, боязливо.
- Отделение, стой!
Ах, какими прекрасными, какими музыкальными, какими приятными для исполнения бывают команды! Они доносятся до твоего сознания, и ты начинаешь понимать, как они умны, благотворны, метки! Во что превратилась бы жизнь солдата без этих отточенных временем команд, без этих миллиарды раз повторенных и вечно неповторимых команд!
- Нале-во!
Повернемся налево. Там стоит командир отделения, добрейшая душа - сержант Ромкин.
Юра стоял вытянувшись, словно ничего не случилось, словно ничто не мучило его. Единственной заботой было: держаться, как все, затеряться среди ребят, ничем не выделяться.
- Рядовой Козырьков, снимите левый сапог…
- Какой?
- Тот, в котором ноге больно. Левый.
Юра наклонился, приставил каблук левого сапога к носку правого.
- Сядьте, нечего акробатикой заниматься!
Юра опустился на землю, морщась от боли, стянул сапог, с облегчением сбросил свернувшуюся в жгут портянку.
Сержант оглядел стопу:
- Как же вы так?
- Да вот - портянка…
- Она сама наматывается на ноги, портянка? - рассердился сержант. - А если бы в кровь растерли? Какая тогда с вас служба? Ноги, как оружие, надо беречь!
- Для отступления? - съязвил Бембин.
- Отставить, рядовой Бембин!.. А у вас что с ногой? - спросил Ромкин Журихина.
- У меня? У меня вроде все в порядке…
- Вроде? Посмотрим - разувайтесь.
Костя неохотно сел, снял сапог, пистолетом выставил ногу, на лице изобразив беззаботное: говорил же - все в порядке!
Раздражение снова накатило на сержанта, он нахмурился и процедил сквозь зубы:
- Тоже мне! Сапоги перепутали! Толчетесь там, этак еще головы перепутаете! Разменяйтесь!
Костя и Юра обменялись левыми сапогами. Юра переобулся - нога в сапоге была как влитая, хотя набитое место и болело.
- Вы мне эту стыдливость бросьте, - выговаривал сержант. - Мученики сыскались, молчуны! Что бы ни стряслось - надо командиру доложить. Без утайки!.. Я на вас рассчитываю, а вы теряете боеспособность. Да еще помалкиваете. Я так считаю: лучше самое строгое наказание получить, чем скрыть недостаток и подвести товарищей! Верно я говорю, рядовой Бембин?
- Верно.
- Так-то, - удовлетворенно закончил сержант, перестроил отделение и опять повел бег.
Трудно было начинать бег снова - с первых шагов пришлось подстегивать себя. Но метров через полтораста ноги "разбежались", дыхание установилось, и все уже представлялось не таким страшным. Когда отделение начало растягиваться, сержант опять переместился в замыкающие.
- Подтянуться, подтянуться, - приговаривал он. - Не отпускать переднего, держаться за него, иначе тяжелее…