Где собрались двое-трое, так и знай, что говорят о наступлении.
- Пора или рано - там лучше знают, - отвечают более терпеливые.
Но даже в их ответе слышен вопрос: "Когда же? Когда?"
Фашисты обстреляли парламентеров. Грозой пронеслась эта весть по землянкам и стоящим во льду кораблям.
- Да как они смеют? - наступал Витя на Курбатова. - Сегодня же надо всеми нашими силами ударить по ним! И раздавить!
Василий Николаевич дует на чай, который он пьет из большой зеленой кружки, ласково и немного насмешливо смотрит на Витю.
- Я спрашиваю, почему мы не наступаем отсюда?.. Я не могу…
- А ты, Витя, расстегни ремень. Вот сразу и станет легче, - серьезно советует отец.
Витя понимает, что перестарался, и умолкает. Только глаза по-прежнему спрашивают: "Почему фашисты обстреляли парламентеров? Почему мы не наступаем на город?"
Василий Николаевич поставил кружку на стол, отодвинул ее немного в сторону и сказал:
- Чему ты удивляешься? Да, фашисты обстреляли наших парламентеров. Этим они нарушили международные правила. Но разве это впервые? Разве ты сам не видел, как от их снарядов погибали женщины и дети? Для фашистов нет ничего святого, человеческие законы для них не существуют. От фашистов всегда можно ожидать любой гадости… Скажи: а ты в сентябре и в октябре не кричал вместе с некоторыми матросами, что, мол, пора наступать и выгнать, вышвырнуть фашистов из Сталинграда?
Чего греха таить, кричал. Все кричали, ну и он вместе с ними. С кем ошибок не бывает?
- Вот видишь! Кричал, и лишь потому, что на все смотрел с высоты своего катера. Послушать вас, крикунов, - отогнали бы врага от города, и делу конец! А сейчас? Сколько их сейчас в окружение попало? Все они уже отвоевались!.. Молчишь?.. То-то. И запомни: это, брат, не простое окружение, из этого никто не вырвется!
Да, из такого окружения не вырвешься. Петля все туже затягивается вокруг города, в котором, как в мышеловке, ждет своего бесславного конца целая армия в триста тысяч человек.
Все это понятно, но уж очень хочется поскорее расквитаться с фашистами!
Витя вышел из землянки. Холодный ветер рванул полы его шинели, бросил в лицо колючий снег. Куда пойти? На катерах сейчас неинтересно. Они вмерзли в лед, и только одинокие часовые маячат около них.
Из лесочка показался Захар. На его щеках, как и до ранения, играл румянец, и шел он быстро и нисколечко не хромал.
- Что сейчас, Витя, делаешь? - спросил он.
- Ничего… А ты?
- Пошли.
- Куда?
- Не кудахтай. Раз сказали: пошли, значит, пошли. Или я не старший над тобой?
Витя чувствует, что Захар что-то скрывает, но не расспрашивает: если Захар молчит, из него слова не вытянешь.
В лесу, около первых матросских землянок, стоит лошадь. Рядом с ней - парнишка в полушубке, опоясанный ремнем, в больших сапогах, носки которых даже немного загибаются кверху. Ничего интересного Витя не заметил и хотел было пройти дальше, но Захар остановился, повернулся к нему и спросил:
- Почему не здороваешься? Зазнался?
И тогда Витя посмотрел на мальчика. Знакомые вихры нависли на уши.
- Коля!.. Как ты сюда попал?
- Здорóво, - сказал Коля и, как взрослый, протянул руку. - Не балуй! - Это относилось уже к лошади, которая и не думала баловать, а лишь пошевелила ушами.
- Разрешите идти, товарищ юнга? - спросил Захар, усмехнулся, подмигнул и ушел.
Приятели остались одни. Сначала оба рассматривали друг друга, перебрасывались сухими, отрывистыми фразами, а потом освоились, вспомнили былое, и голоса зазвенели.
- Видишь, какой жеребец? Ему цены нет! - доказывал Коля. - Скакун чистейших кровей! Видишь?
Откровенно говоря, Витя ничего особенного не видел. Лошадь как лошадь. Сотни точно таких же были запряжены в сани, и никто их не называл скакунами. Однако Витя кивнул и с видом знатока провел рукой по мохнатому от инея боку лошади.
- Ничего лошадка, - сказал он неопределенно.
- Вот видишь? - обрадовался Коля. - А знаешь, какая она была? Одни кости! Все говорили, что ее пристрелить надо, а я выходил!
Начав говорить, Коля уже не мог остановиться, и скоро Витя знал все, что они с Ваней делали без него. Ваня, оказывается, наблюдал за минами до самого ледостава, и по его подсказке матросы нашли и взорвали еще семь мин.
- Ему ваш адмирал благодарность объявил и денежную премию дал! - закончил Коля, гордый за друга.
Сам Коля помогал взрослым во время уборочной, а потом вот эта лошадь подвернулась. Отстала она от эвакуируемого скота. И так страшна была, что не надеялись на ее поправку.
- А теперь видишь, какая она стала? - торжествовал Коля. - Спина у нее такая ровная и гладкая, что если даже без седла сядешь, то и тогда ничуть не больно! Не веришь? Садись! Тебе, как другу, разрешаю!
Витя поблагодарил, но садиться на лошадь отказался. Он, разумеется, не сказал Коле, что еще ни разу в жизни не сидел на лошади. Еще упадешь да расшибешься.
- Потом наш председатель на общем собрании сказал, что я хорошо работал, и когда стали отправлять к вам делегацию с подарками, то меня тоже включили.
- Значит, ты отдашь лошадь?
- Скажешь тоже! - обиделся Коля. - Отдать боевого коня?.. Мы скот пригнали. Бабы-то сдают его, а я отпросился повидаться с тобой… Ох и заболтались мы! - заторопился Коля. - Нам ведь еще засветло обратно надо!
Вите жаль расставаться, и он предложил:
- Может, заночуете?.. Я тебе про нашу работу расскажу, с отцом познакомлю.
- Не могу, дел в колхозе много. Весна-то вот-вот нагрянет.
Еще раз пожали друг другу руки. Коля вскарабкался на своего "скакуна" и тронул поводья. Скоро его не стало видно. И Витя, постояв еще немного, пошел к катерам.
А дни идут. Снова шумно на берегах Волги, снова тесно самолетам в воздухе. Но шумно от советской артиллерии, которая выковыривает фашистов из их убежищ; тесно в небе краснозвездным самолетам, блокирующим с воздуха окруженного врага.
Исчезло волнение первых дней наступления. Теперь все действуют спокойно, уверенно. Враг еще сопротивляется, но час его пробил. Это понимают все.
Действительно, прошло еще несколько дней боев - и кончилась великая Сталинградская битва. Замолчали орудия. Не видно в безоблачном небе истребителей и бомбардировщиков. Не садится черная копоть на белые снега.
Отец, Курбатов, Щукин и Витя идут в город. Затянуло льдом воронки от бомб и снарядов. Торчит из снега почерневший остывший осколок…
А что здесь творилось еще недавно!..
Вот здесь в последний раз высаживали десант! Даже скелеты вагонов еще стоят на том же месте.
По изрытому воронками склону поднялись в город. Груда битого кирпича, как баррикада, легла поперек улицы. Навалившись на нее грудью, стоит солдат. Он прижался щекой к прикладу автомата, словно вздремнул, но сейчас проснется и пойдет дальше, измеряя Европу своими русскими, солдатскими шагами. Но не проснется больше этот солдат…
- Сколько плугов из этой штуки выйдет! - мечтательно говорит Николай Петрович, по-хозяйски рассматривая фашистский танк.
Немного дальше на стене дома надпись на немецком языке: "Сталинград наш!" А ниже ее - огромный кукиш и уже по-русски: "На-ка, выкуси!"
С миноискателями бродят саперы, откуда-то появились люди в гражданском, слышен стук молотков, и над развалинами вьется первая струйка синеватого дыма.
Так вот он какой, город-герой… Значит, где-то здесь дрались и тот раненый матрос, и солдат, грозивший автоматом… Только безумец может мечтать о победе над таким народом!
Блестит утоптанный снег. Большой черной буквой "П" застыли матросские шеренги. В центре - столик, накрытый красной скатертью. Витя стоит рядом с Николаем Петровичем Щукиным, и глаза его не могут оторваться от столика. Налетел порыв ветра, зашелестели ленточки бескозырок, и, как живая, приподнялась скатерть.
- Смирно! Равнение на середину!
Ровным, спокойным шагом, с рукой у козырька фуражки идет командующий. Поздоровавшись с моряками, он подходит к столику и подает знак.
- Указ Президиума Верховного Совета… - несется над замершими шеренгами, и кажется, что эти слова слышны по всему левому берегу, что к ним прислушиваются и в городе…
Один за другим подходят к столику моряки, получают из рук командующего награду и, радостные, не зная, прикреплять ли ее сразу, положить ли в карман или подержать пока в руках, возвращаются на свое место.
А командующий называет все новые и новые фамилии моряков Волжской флотилии:
- Старшина первой статьи Юсупов!
- Находится на излечении в госпитале!
- Старший краснофлотец Изотов!
- Пал смертью храбрых в боях за нашу социалистическую Родину! - громко отвечает капитан-лейтенант Курбатов.
И кажется Вите, что стоит рядом улыбающийся Юсупов, что вот-вот раздастся ворчливый голос Изотова…
- …Юнга Орехов!
Витя слышит свою фамилию, но не понимает, зачем его вызывают. Ему никто не говорил, что он представлен к награде. Да и за что? Витя смотрит на Щукина.
"Меня?" - спрашивает он глазами.
- Юнга Орехов!
- Иди, Витька! - чуть шевелит губами Николай Петрович.
- Иди! Тебя! - шепчут соседи и выталкивают его из шеренги.
Расслабленными, словно ватными, ногами Витя подходит к командующему и протягивает руку. Нужно было сказать: "Есть юнга Орехов", а потом: "Юнга Орехов прибыл для получения правительственной награды" и ждать, пока командующий сам подаст красную коробочку, но все это сразу из головы вылетело! Вот и стоит Витя перед командующим с протянутой рукой.
Тот не делает ему замечания, только улыбается широко, добродушно и задерживает пальцы мальчика в своей мягкой ладони.
- Поздравляю, юнга, - ласково говорит адмирал. - Хорошо начинаешь жизнь, сейчас ты на правильном курсе. Так и держи!
- Есть так держать! - радостно отвечает Витя, прижимая к груди заветную коробочку.
А к командующему уже подходит следующий матрос.
Витя не помнил, как снова оказался в строю. Он двигался и говорил как во сне. Нет, это не сон. Орден, настоящий орден Отечественной войны второй степени в руках!
Витя разжал кулак и покосился на орден.
Подошел отец.
- А ну, давай сюда! Ведь вижу, что не терпится! - смеется он.
- Да нет, потом, - смущенно говорит Витя, но орден отдает.
Отец проколол фланелевку, прикрепил к ней орден, отступил на шаг и сказал:
- Вот так… Кавалер!
Как жаль, что мама сейчас не видит его…
Отец обнял Витю, прижал к себе, но, будто устыдившись своей ласки, слегка оттолкнул. Им хотелось остаться одним. И они ушли. А потом долго стояли рядом на высоком берегу и лицом к реке.
Художник В. Аверкиев