- Я так понимаю, что наш весьма эксцентрический печатник, незаконно присутствуя при исследовании тела, снова употребил этот термин?
- Какой именно, сэр?
Мэтью отлично знал, что имеет в виду Байнс, но произносить это слово первым не хотел. Кроме того, он не был уверен, что Григсби "присутствовал незаконно". Разве что ночью, пока все спали, были внесены изменения в городской кодекс.
- Сам знаешь. - Байнс надавил на плечо Мэтью чуть сильнее. - Мы - все мы - в этом деле на одной и той же стороне, Мэтью. Мы - профессионалы. Мастера своего ремесла, в каком-то смысле. Не думай, мы этого убийцу поставим перед судом. Но к сожалению, ничего хорошего не получается, когда Мармадьюк Григсби начинает в своем листке кричать на весь город… ну, тот термин, что там напечатан. Он вызывает беспокойство, из которого рождается страх, а страх порождает панику, а паника - неуверенность жителей в способности представителей закона их защитить. И ничего хорошего. Да?
- Да. То есть… нет. Я полагаю.
- Я считаю, что Григсби со своей газеткой - молодец. Люди должны иметь возможность прочесть о прибывающих кораблях, грузах, о развитии Нью-Йорка, о жизни общества, ну и… да, конечно, даже о мелких непорядках на улице, которые приходится терпеть всякому уважающему себя городу. - Байнс замолчал, и холодные синие глаза приготовились метнуть молнию в сопровождении горлового грома. - Но нельзя позволять ему - и мы не позволим! - превращать этого убийцу в мрачную тайну, когда это просто псих, к тому же наверняка уже покинувший город.
- Простите, сэр, - возразил Мэтью, - но таково было мнение после убийства доктора Годвина. Как видите, оно оказалось неверным.
- Сейчас мы еще не знаем, верно оно или неверно. Я не говорю, что Григсби не должен упоминать об этом происшествии. Нужно быть дураком, чтобы не знать, что весь город об этом говорит, но мы должны управлять общественным мнением, Мэтью. На благо самого общества. Если Григсби поднимет крупную волну, чем это кому поможет? Ты согласен?
Мэтью не знал, соглашаться или нет. Но ответил он так:
- Одна вещь мне известна, которая очень послужит на благо общества: деятельно расследовать убийство и найти виновного прежде, чем он…
- Тесс! - Байнс приложил к губам массивный палец. - Мы ведем расследование, в этом можешь не сомневаться, и мы найдем этого психа, если он достаточно сумасшедший, чтобы оставаться в Нью-Йорке.
Какие-то фальшивые нотки прозвучали в этой музыке, но Мэтью не стал докапываться. Он перенес свое внимание на главного констебля:
- Один вопрос к вам, сэр: вам удалось допросить преподобного Уэйда и доктора Вандерброкена?
- Удалось, если вам действительно нужно это знать.
- Могу я спросить, чем они объяснили свое поспешное исчезновение?
Лиллехорн посмотрел на Байнса взглядом, в котором ясно читалось: "Видите, каких дураков мне приходится терпеть?" Потом перевел взгляд на Мэтью и сказал с намеком на пренебрежение:
- Достопочтенный проповедник шел по делам своей церкви. Достопочтенный доктор спешил к больному. Они были оба на южной стороне улицы и услышали крик Филиппа Кови - как вы услышали его с северной стороны. Каждый из них извинился, что не остался ждать констебля, но у каждого из них было срочное дело. У каждого свое.
- У каждого свое? - повторил Мэтью.
- Я, кажется, ясно сказал. Вам что, слуховой рожок нужен?
- Простите, но вы спросили, какое именно было дело церкви и кто был этот пациент?
- Не спросил, потому что я с уважением отношусь к этим джентльменам и их объяснения меня удовлетворили. Дальнейшая назойливость была бы оскорбительной, а в случае преподобного Уэйда - даже греховной. Подумайте сами, Корбетт! - Он снова попытался протиснуться мимо Байнса: - Сэр, нам не пора?
Байнс отпустил плечо Мэтью. Смахнул с его лацкана воображаемую соринку.
- Поговори со своим другом, ладно? Поговори как его друг - и как мой, идет? Да? Ну и отлично! - широко улыбнулся он.
Направляя кобылу вверх на бродвейский холм, мимо гончарной и в пышный зеленый лес, Мэтью все думал о словах "у каждого свое". И это было странно, потому что он отчетливо помнил слова преподобного Уэйда, сказанные доктору Вандерброкеру: "Мы вынуждены его покинуть".
Он ошибся, или же эта фраза все-таки значила, что проповедник и доктор идут по одному и тому же делу?
Докторский саквояж стоял на земле. И вроде бы под плащом у доктора была ночная рубашка, что также говорило о срочности. Но если они двое шли вместе, почему было просто не сказать это Лиллехорну?
Конечно, от губ до ушей дорога дальняя, и Лиллехорн вполне мог не так понять их ответ, или же они не расслышали вопроса. Но все равно очень, очень странно.
А насколько это серьезно - служителю Божьему произносить ложь?
Мэтью пришлось вытряхивать все вопросы из головы. Какая, в конце концов, разница? Он ни на миг не предполагал, что доктор или преподобный имеют к убийству хоть какое-то отношение. Как сказал Лиллехорн, они случайно оказались на южной стороне улицы, когда услышали крик Кови.
"Мы вынуждены его покинуть".
Что-то тут не сходится, думал Мэтью. И ему было очень неприятно, что не сходится, потому что теперь ему после возвращения в город придется говорить с преподобным Уэйдом и с доктором Вандерброкеном. Хотя бы во имя ясности.
Остались позади последние дома Нью-Йорка. За окраиной города виднелись поля и сады, каменные заборы, пастбища с коровами. Он проехал мимо старой ветряной мельницы и холма Коммон-хилл, потом выехал на Бостонскую почтовую дорогу, огибающую широкий и глубокий пруд Коллект-понд слева и густой лес справа, спускающийся по склону вниз к реке.
Дождики, к счастью, прибили пыль на дороге, которая и близко не была так изрыта, как злополучный путь из Чарльз-тауна в Фаунт-Ройял, но все равно была бы кошмаром инженера-строителя. Мэтью подумал, что одной из самых изматывающих работ в колонии должна быть работа кучера, гоняющего кареты между Нью-Йорком и Бостоном, когда чувствуешь, как рытвины и ухабы буквально вышибают из-под тебя колеса. Но опять-таки эта дорога была хорошо наезжена местными фермерами и обитателями больших имений дальше к северу, и не только как дорога на Бостон, но еще и на Ист-Честер и Нью-Рочель.
Дорога шла по холмам, с большими участками дикого леса между фермами. Здесь тоже, как и в колонии Каролина, местами нависали над дорогой массивные сучья, узловатые ветви деревьев, бывших старыми уже во времена Генри Хадсона. Иногда впереди выскакивал на дорогу олень, темные стайки насекомых кружились над болотными бочагами и светлыми ручьями, журчащими среди гладко обточенных камней. И так же, как в Каролине, не оставляло ощущение, что за тобой все время следят глаза индейцев; но для белого увидеть индейца, если он того не хочет, - почти невозможно. Набухли тучи, брызнул дождик, тучи разошлись и солнце хлынуло на дорогу, преломленное в многотысячной листве над головой.
Мэтью перевел кобылку на шаг, надеясь через какое-то время снова пустить ее рысью. По его расчетам, отсюда до сужения дороги было около получаса езды, а на этом сужении, отмеченном грудой белых камней, от Почтовой дороги отходила влево другая, петляющая по многочисленным имениям, принадлежащим или принадлежавшим когда-то голландским поселенцам. Там он пустит кобылу полной рысью и оставшиеся четыре мили сделает минут за сорок. Ему было интересно, зачем бы человеку жить в такой глуши за столько миль от города, но, насколько он мог понять, эти люди владели предприятиями - такими, как каменоломня и лесопилка де Конти, - требующими и места, и ресурсов. Он понимал, что где-то неподалеку виноградник и винный завод, но пока их еще не видел. Это были крутые и бесстрашные люди - они жили так, будто им плевать, если индейцы нагрянут в гости. Но без людей бесстрашных Нью-Йорка бы не было вообще.
Лес пронизывали лучи солнца, уже опустившегося ниже. Впереди дорога сворачивала вправо, огибая чащу. Громкое пение птиц внушало спокойствие, хотя с запада доносился отдаленный гром. Иногда над голубой дымкой вздымались отвесные зеленые стены. Мэтью очень не хотелось попадать под настоящий ливень, но даже если он промокнет, пакет хорошо защищен.
Дорога свернула влево, поднимаясь на холм. На гребне холма она уходила вниз и опять вправо, будто играя и капризничая. Мэтью направил Сьюви за поворот и увидел ветви дуба, нависшие над дорогой, как древесный свод зеленого собора.
Отсюда дорога шла прямо и ровно. Тут как раз неплохо будет пустить Сьюви рысью, решил он, но не успел додумать до конца, как из чащи вырвались три перепелки, пролетев мимо, словно стрелы, а за ними в треске сминаемых кустов на дорогу выскочил крупный гнедой конь с белой звездой на лбу.
На этом мускулистом животном сидел человек в черной треуголке с вороньим пером за алой лентой, в белой рубашке с рюшами, темно-синем сюртуке и белых панталонах. К несчастью, как заметил Мэтью, это был отнюдь не спортсмен, выехавший покататься, поскольку нижнюю часть его лица скрывал темно-синий платок, а ствол пистолета, направленного прямо на Мэтью, был длиной почти в локоть. Первая лихорадочная мысль - ударить Сьюви каблуками в бока и броситься прочь как дьявол, которому задницу припекли, - вылетела у Мэтью из головы быстрее, чем вспугнутая перепелка.
- Держи лошадь! - скомандовал разбойник, когда Сьюви задрожала в тревоге и стала перебирать ногами.
Мэтью послушался, сжал лошадь коленями, одновременно как можно более плавно натягивая поводья. Сьюви заржала и зафыркала, но подчинилась всаднику. Разбойник подъехал ближе, положив ствол себе на колени. У Мэтью сердце колотилось так, что уши, казалось, подергиваются в такт.
- Не выпуская поводьев, сойди с коня, - последовал приказ.
Когда Мэтью замешкался - он просто был несколько ошеломлен этим внезапным нападением, - разбойник приставил дуло к его колену.
- Я тебя, молодой человек, убивать не буду. - Голос прозвучал хрипло и низко, но с едва заметными интонациями человека из хорошего общества. - Если не будешь слушаться, я отстрелю тебе колено. По этой дороге часто ездят, и часа через три-четыре какой-нибудь фургон тебя подберет.
Мэтью слез с кобылы, не выпуская поводьев.
Разбойник тоже спешился, и стало видно, что это здоровеннейший широкоплечий мужчина дюйма этак на три выше шести футов. Под треуголкой виднелись седые виски, верхняя часть морщинистого лица, переносица выдающегося носа и глубоко посаженные глаза, как смоляные ямы. Левую черно-седую бровь пересекал жуткого вида зазубренный шрам.
- Что у тебя есть? - спросил разбойник, приставляя ствол к левому уху Мэтью.
- Ничего.
Больше ничего он сказать не смог, хотя знал, что надо овладеть собой.
- И почему это все так говорят? Но нет, не все. Некоторые умоляют меня взять их деньги - когда я простреливаю им ухо. Хочешь вторую попытку на тот же вопрос?
- У меня есть немного денег.
- Вот! От "ничего" к "немного" - уже лучше! Некоторый прогресс. Еще чуть-чуть - и ты у нас будешь богаче Мидаса. И где же твои сиротские крохи?
- В седельной сумке, - ответил Мэтью, но с очень большой неохотой, потому что знал, что там еще. Ему казалось, что из дула пистолета слышится шум океана.
- Открой.
Разбойник взял поводья Сьюви и отступил.
Мэтью попытался выиграть время, развязывая кожаные ремни, но разбойник сказал:
- Я все равно заберу все, что у тебя есть, так что не валяй дурака. - Когда Мэтью открыл сумку, разбойник велел: - Сойди с дороги.
Мэтью шагнул в высокую траву.
Рыцарь большой дороги подошел, полез в сумку, вытащил коричневый кожаный кисет-бумажник и - о позор! - только что подаренные часы.
- Красиво блестят, - отметил разбойник. - Спасибо, мне они очень нравятся. - С отработанной ловкостью часы исчезли в его сюртуке. После чего он развязал бумажник, и видимая часть лица скривилась в злобной гримасе.
- Ты чем промышляешь? Профессиональный нищий? Откуда у тебя серебряные часы богача и кошелек бедняка?
- Таково мое положение, - ответил Мэтью. - Часы не мои.
Разбойник спокойно посмотрел на него, еще раз заглянул в пустую седельную сумку, потом так хлопнул Сьюви ладонью по крупу, что та завизжала жеребенком и бросилась вперед, выкатив от ужаса глаза и прижимая уши. Кобыла пустилась по дороге галопом в сторону имения де Конти, а Мэтью показалось, что гнедой конь прыснул, и этот звук можно было сравнить только с человеческим смешком.
Сам он медленно выдохнул воздух. Сейчас он был по уши в… в том, во что его ткнули лицом позавчерашним вечером.
- Расстегни сюртук, - последовал приказ.
Мэтью инстинктивно схватился за внутренний карман и тут же отдернул руку, будто обжегся.
- Расстегнись. - Разбойник подошел к Мэтью почти вплотную. Смоляные ямы глаз поблескивали, ствол пистолета лежал у него на плече.
- У меня ничего больше…
В следующую секунду куртку на нем рванули, пуговица изнутри отлетела, и чужая рука вытащила пакет раньше, чем пуговица упала в траву. Грабитель проверил вторую сторону куртки, нет ли там еще пакета, не нашел и обыскал жилет. Карманчик был пуст, карман панталон - тоже, и потому разбойник отошел на два шага и стал рассматривать пакет, повернув его печатью к себе.
Мэтью шагнул вперед. По его лицу стекал жалящий пот. Тут же все внимание грабителя обратилось на него, а дуло пистолета оказалось возле его ноздри.
- Послушайте, - сказал Мэтью почти срывающимся голосом, - там ничего для вас нет. Там официальные документы. Поправки к контракту, для вас они бесполезны. Пожалуйста, отдайте их мне и отпустите…
Глядя на Мэтью без малейшего сочувствия, разбойник сломал печать - осколки сургуча полетели в траву. Он отступил на шесть шагов, по-прежнему держа Мэтью под дулом пистолета, вытащил документ, развернул и взглянул на него. На обороте пергамента ничего не было написано, но на лицевой стороне было, очевидно, что-то, заинтересовавшее бандита - даже под платком стало заметно, как он улыбнулся по-волчьи.
- Ну-ну, - сказал он. - Тут несколько очень приятных подписей. У меня в Бостоне есть друзья с редким каллиграфическим даром. Им это интересно будет увидеть - как по-твоему?
Мэтью закрыл глаза ладонью. Потом его рука медленно сползла и закрыла рот, взгляд застыл.
Разбойник смял конверт, бросил его на дорогу, сложил документ и убрал к себе в карман.
- Благодарю вас, молодой человек. Вы сегодня устроили праздник бедному бродяге. - Он сунул пистолет в кобуру на поясе, взял поводья, запрыгнул на своего гнедого плавным, рассчитанным движением. Снова на западе заговорил гром, и грабитель прислушался, наклонив голову.
- Я бы не стал на вашем месте терять здесь время, - посоветовал он. - Тут может оказаться небезопасно.
Повернув своего коня, разбойник поскакал в сторону Бостона. Он издевательски приподнял шляпу, конь так же издевательски махнул хвостом - и оба скрылись.
Мэтью прислушался к пению птиц. Воздух был наполнен теплом, вокруг стояли красивые деревья, солнце заливало мир своей щедростью.
Просто чертовски хороший день.
Выждав какое-то время, Мэтью галстуком вытер пот со лба и остался стоять, глядя на лежащий посреди дороги смятый конверт. Посмотрел на юго-запад, в сторону Нью-Йорка, потом опять на конверт.
Интересно, подумал он.
Конверт он поднимать не стал. Абсолютно бессмысленно.
Он повернул на северо-восток и пустился в путь, сперва довольно неспешно, потом постепенно прибавил шагу. Идти, конечно, было далеко, и он не хотел измотаться за дорогу, но некоторая скорость была необходима. Возможно, впереди окажется Сьюви, пасущаяся среди травы - так он надеялся.
Шагая по дороге, он отмечал не только то, что впереди, но и оглядывался, нет ли чего сзади, готовый в любую минуту прыгнуть в подлесок.
Он снова шагал один, но спутником ему была его собственная целеустремленность.
Глава одиннадцатая
Предвечерние тени ложились на Манхэттен, окрашивая лесистые холмы золотом и темной зеленью.
Усталый, но столь же целеустремленный, Мэтью прошел последние - по своим ощущениям - четверть мили петляющей лесной дороги и впереди увидел сквозь деревья каменную стену в половину человеческого роста - границу имения де Конти. Ведущую к дому дорожку, неразличимую издали за густой листвой, закрывали железные ворота. Мэтью свел Сьюви с дороги в лес, радуясь, что нашел ее в яблоневом саду за полмили от места, где ее шлепнули по крупу. И еще он радовался, что кобыла покорно подчинилась ему после такого грубого обращения.
Теперь предстояло свести счеты.
Он тихо сказал Сьюви: "Тпру, девочка!" - и натянул поводья. Потом спешился и отвел кобылу глубже в лес, чтобы не было видно с дороги. Привязав ее к дереву, он дал ей яблоко из своей сумки и отправился в путь.
Лучше не через ворота, решил он. Скорее всего они заперты и стоит поискать иной путь внутрь.
Он прошел вдоль стены, помня, что дом де Конти стоит на приличном расстоянии от дороги и окружен тюльпановым садом, который был гордостью миссис де Конти.
Через несколько минут Мэтью перемахнул стену, зверски измяв свой лучший сюртук, и, оказавшись среди ухоженных кустов, притаился, подумав, что если имение мистера Хадсона Грейтхауза охраняет мастиф или волкодав, то дай бог отделаться измятым костюмом. Однако ни лая, ни рычания слышно не было, и к нему не бежала клыкастая тварь, так что Мэтью поднялся - очень осторожно - и пошел дальше по тихому травянистому райскому садику, где в море цветов плавали бабочки, по разровненной дорожке, усыпанной гравием, мимо колодца, сложенного из плитняка. По пути он отметил, что имение содержится в большом порядке. Когда он вышел к холмику, где паслись четыре овцы, стало понятно, почему трава так аккуратно подстрижена.
Мимо овец и дальше, к центральному зданию, окруженному мощными дубами и, насколько Мэтью помнил, выходящему другой стороной к реке. Это здание явно построил богатый торговец, занимающийся добычей камня: два этажа, сложенные из темно- и светло-коричневых, камней под серой шиферной крышей. Наверху высился выкрашенный коричневым купол, увенчанный медным флюгером в виде петуха. Дерево огромной парадной двери имело цвет крепкого чая, а рядом с дверью висел молоток размером с голову давешнего разбойника.
Мэтью помнил амбар и каретный сарай позади дома, и помнил, что со стороны реки есть еще один сад, где и проходила вечеринка. Когда-то тут были еще и двери со стеклянными панелями, ведущие в кабинет, где мистер де Конти распространялся о различных сортах пиломатериалов. Вот этот служивший тогда учебным классом кабинет и стал теперь предметом интереса Мэтью. Обходя дом сзади, пробираясь к цели кружным путем, он услышал далекий звон металла и понял, что кто-то только что открыл ворота.
Надо спешить! Он быстро обошел коновязь в тени замшелого дуба и подумал, что если придется еще совершать такие походы, надо будет купить другие сапоги. В этих он стер себе ноги до крови.
Со стороны реки, внизу довольно-таки крутого склона поблескивала вода, а за ней, на том берегу - девственный лес. Мэтью нашел знакомую двустворчатую дверь. Да, закрыта. Но нет, не заперта. Медная ручка поддалась осторожному нажатию. Вход закрывала темно-красная портьера. Она мешала посмотреть, что внутри, но придется рискнуть. Мэтью открыл двери, развел портьеры, шагнул в кабинет - пусто - и закрыл за собой дверь.